— Свою первую машину я угнал, когда мне было двенадцать, — сказал Дарвин.

— Захотелось покататься?

— Захотелось переехать драгдилера, из-за которого у моей знакомой случился передоз забытья, — сказал Дарвин.

— И что случилось? — спросила я и тут же об этом пожалела.

Еще до того, как он начал отвечать.

— Я размозжил его о стену, — сказал Дарвин. — И смотрел, как он умирает в луже крови, пытаясь запихнуть кишки обратно в свой живот. Слышал его предсмертные крики, видел его последний вдох. Видел, как смерть забрала его, как перестало биться его сердце и остекленели его глаза.

— У тебя было тяжелое детство.

— У тех, кто рос на улице, детства не было, — сказал Дарвин.

Понятно, почему он такой мрачный. Он позволил детскому травматическому опыту оказывать влияние на всю его жизнь, и если я не хочу такой же участи собственному ребенку, то надо позаботиться, чтобы он рос не на улице.

Или хотя бы на какой-то другой улице.

Мы въехали в более приличный район, и я опасалась, что здесь наша машина начнет привлекать внимание. Но прежде, чем на нас бросили свой взгляд копы или кто похуже, Дарвин припарковал машину возле многоквартирного жилого комплекса.

— Здесь нет консьержа, и это облегчает нам работу, — сказал Дарвин.

— Но здесь наверняка есть сигнализация.

— Я о ней позабочусь. И о камерах слежения тоже, — что ж, когда дошло до дела, его речь стала куда более сдержанной и менее метафоричной.

Мы поднялись на третий этаж. Дарвин остановился около искомой двери, поводил рядом с ней каким-то прибором, а потом вскрыл замок набором отмычек.

Мы вошли внутрь.

— Идеальное время, — сказал Дарвин. — Если он не зайдет в какой-нибудь бар пропустить стаканчик с коллегой по работе, то будет дома в течение получаса. Здесь мы его и встретим.

Я обошла квартиру. Две комнаты, небольшая кухня, ванная. Типичное жилище холостяка.

Холодильник, забитый коробками с купленной на вынос едой, несколько бутылок пива, контейнер с молоком. В ванной только одно полотенце, одинокая зубная щетка в стакане, на полке только мыло и шампунь. В шкафчике за зеркалом внушительный набор болеутоляющего и снотворного.

Грустное зрелище. Совсем, как у меня дома в те времена, когда у меня еще был дом.

— Люди скучны, — сказал Дарвин. — Жалкие в своей обыденности, в своем маленьком убогом мирке, который они пытаются выстроить внутри своих жилищ. Снаружи они могут строить из себя кого угодно, притворяться успешными адвокатами, блестящими хирургами, доблестными спасателями, хитроумными политиками. Но приходя домой они сливаются в серую безликую массу, тут же утрачивают даже толику иллюзии своей индивидуальности. Посмотри вокруг. Дизайнерский ремонт с «Пинтереста», мебель из «Икеи», купленный на рождественской распродаже телевизор на полстены. Хозяин этой квартиры придет с работы, разогреет купленную в соседней китайской забегаловке еду, возьмет из холодильника бутылку пива и усядется на диван с непроизносимым названием, протирая очередную дырку в дешевом кожзаменителе, включит какое-нибудь тупое ток-шоу и будет пялиться в экран, пока не придет время идти спать. Или, может быть, поиграет немного на приставке, принеся очередную жертву алчным игровым корпорациям, зарабатывающим на поставленном на конвейер эскапизме, на выходе из этой реальности в мир иллюзий, который, по факту, ничем не лучше настоящего. И для чего все это? Для чего этот бессмысленный бег по кругу?

— Некоторые называют это жизнью, — сказала я.

Дарвин фыркнул.

— Они что угодно назовут жизнью. Чавканье в болоте — это тоже жизнь, да?

— Не всем же быть волками, — сказала я.

— Но мы живем во время волков, — сказал он. — Если ты не охотник, то ты дичь. Если ты не хищник, то ты жертва. Смерть пожнет всех нас, смерть придет за каждым, но на том свете мне хотя бы не будет стыдно за то, что я бездействовал. Что позволял другим принимать решения за меня. Что тратил свое время вот на это, на попытку создать иллюзию, что я такой же, как все. Что пытался быть нормальным, потому что быть нормальным — это значит быть винтиком в огромном механизме, забирающем у человека свободу воли.

Я не стала ему напоминать, что он тоже является частью системы, и что решение отправиться сюда было не его собственным, что на эту работу его подрядило руководство «Континенталя». Если он хочет считать себя бунтарем, идущим против всех, то и черт бы с ним. Мне с Дарвином детей не крестить, я надеялась вообще не встречать его после этого вечера.

Мы оба жили в мире, полном насилия, но, в отличие от него, я не считала это нормой.

Порывшись в холодильнике, Дарвин отогнул нижний край маски, выудил из коробки кусок холодной пиццы (кажется, изначально это были «четыре сезона» и ему досталась осень) и впился в него зубами.

Подбородок у моего спутника был покрыт темной щетиной примерно трех-четырехдневной выдержки.

Я заметила, что Дарвин так и не снял перчаток. Я тоже старалась ни к чему здесь не прикасаться, хотя это и было глупо. Если дело дойдет до стрельбы… Надеюсь, что не дойдет.

— И ты должна понимать это не хуже меня, — сказал Дарвин. — Ведь ты тоже волк.

— Я просто по-другому смотрю на некоторые вещи, — сказала я. — В обыденности есть своя прелесть.

Он фыркнул.

— За головы любителей обыденности не назначают награду в пять миллионов, — сказал он. — Мне известно, какую услугу ты оказала «Континенталю», что наше руководство отказалось от этого контракта. Но что ты сделала, чтобы заслужить этот контракт?

— Скорее, речь идет о том, чего я не сделала, — сказала я.

— Нарушенные обещания?

— Только если в очень переносном смысле, — сказала я. — Потому что я Тайлеру Пирпонту ничего не обещала.

— И что ты будешь с этим делать?

— Я пока не решила. Стараюсь решать проблемы в порядке их очередности.

— И наш сегодняшний визит…

— Это про другое, — сказала я. — С Пирпонтом никак не связанное.

В кармане завибрировал телефон, выданный мне Алексом. Что ж, этого следовало ожидать.

— Привет.

— Я отследил твою геолокацию, Боб. Какого черта ты там делаешь?

— Наношу визит вежливости, — сказала я.

— И это никак не могло подождать?

— Нет.

— Черт побери, ты могла хотя бы предупредить, — сказал он. — Толпа убийц ждет тебя возле отеля.

Я посмотрела на часы. Срок ультиматума, выдвинутого Ангелами Адской Кухни, должен был истечь с минуты на минуту.

— Наверное, хорошо, что я оттуда выбралась, — надеюсь, Пух и его ребята не настолько отморозки, чтобы помогать службе безопасности отеля отстреливаться от уличных банд.

— Ты в безопасности?

— Да, вполне.

— Ты одна?

— Нет, не вполне.

— Оставайся там, мы будем через десять минут. Какой этаж?

— Алекс, если вам так уж не терпится меня охранять, оставайтесь на улице, — сказала я. — Я спущусь к вам, как закончу.

— Боб…

— Это важно, Алекс, — сказала я. — Мое дело здесь важно, и не только для меня.

— Я перезвоню. Мы выдвигаемся, — сказал он и повесил трубку.

Я убрала телефон.

— Бравая кавалерия спешит на помощь? — спросил Дарвин. — Зачем тебе я? Почему ты сразу не связалась с ними?

— Потому что они охотники другого типа, — сказала я. — Не волки, а волкодавы.

— Твои бывшие сослуживцы? Цепные псы на службе коррумпированного города?

Мне не понравилось, как это прозвучало, но кто-то же должен защищать обычных людей от таких, как Дарвин. Или от таких, как… я?

— Шаги, — сказал Дарвин. — Это он.

Как, черт побери, он мог это утверждать? Тут два десятка квартир на этаже.

Но я решила довериться его чутью, или что он там еще использовал, и села в кресло, стоящее в темном углу. Рядом был торшер, я видела такие в «Икее», когда ходила туда в прошлой жизни, так что в любой момент я могу включить его и пролить свет на свою персону, сделав свое появление еще более театральным.

Дарвин скрылся в прихожей.