Виталик рычит по-звериному. Падение не вырубило его, как я рассчитывал. Но встать, похоже, ему всё-таки трудновато. Я врезаюсь в него, нанося, что есть дури, заготовленным, сжатым кулаком в челюсть. Будто после его эпичного полета это может ему как-то ещё повредить. Ну а какой у меня выбор. Удар, что с отцом тренировал в детстве, да удушающий от дядя Коли. От удара голова его отскакивает и бодает кафельный пол подъезда. Он ревёт что-то неразборчивое вроде «сука», пытается стряхнуть меня и встать, но снова что-то не выходит. Тогда я судорожно вцепляюсь в ворот его олимпийки и достаю дяди-колину заначку. Олимпийке далеко до кимоно, но всё же она довольно плотная, и вот уже лицо его наливается лиловым, а сам Виталик начинает закипать и пускать пузыри. Ещё немного! И тут вдруг меня обдает таким свежим и прохладным ветерком. Я успеваю сообразить, что входную дверь кто-то открыл. В следующую секунду взрывается затылок и гаснет свет.

Я прихожу в себя там же – на полу подъезда. Голову ломит, картинка плывет. Вижу разъяренного Виталика. Он, видимо, очухался. Вот ведь амбал – никаких следов – морщится только и рвется меня закатать под кафель. А тот, другой его придерживает. Свет тусклый, и со зрением у меня что-то странное – не могу разобрать, кто это. Наверное, Костя. Пытаюсь приподняться, он оборачивается.

– Что, банкир? Живой?

Точно, Костя. Молчу. Вот кто меня, выходит, оприходовал. Какого лешего его сюда принесло? Я уже понял, что второго такого шанса у меня не будет. Даже если жив останусь. Эх, дядя Коля, не дожал я, не успел.

Время: минус семнадцать-восемнадцать лет. Точнее не помню.

Двойной флешбэк – не путать с флешмобом. Мы узнаём происхождение арсенала и более глубокие воспоминания

– Ты что приволок? – Я таращился на торчащий вороненый ствол, завернутый в ворох промасленной оберточной бумаги, будто колбаса.

То ли от этого невольного сравнения рот наполнился слюной, и я судорожно сглотнув, проверил, заперта ли входная дверь.

– Заказывал – забирай. АКСУ1 – Костя гордо ухмылялся, толкая ко мне ногой распахнутую спортивную сумку. – Верный друг десантника! Ну, ты в десантуре не служил – тебе не понять. Но, по крайней мере, в учебке должны были показать, как обращаться. Есть шанс, что хоть себя не подстрелишь. – Он опять ухмыльнулся, сверкнув в тусклом свете прихожей стеклами своих очков без диоптрий. – Да не ссы, никто не знает про ствол этот. А про то, что служил – где и как – знаем, конечно. Много чего о тебе известно, Максим Валерьич – так уж срослось – взад не развернешь. Я молчал. Тайн в моей судьбе никаких не содержалось, но откровения, подобные этому, приятными не назовёшь. Но вспомнил я тогда почему-то именно учебку и стрельбы. Я-то призывался после военной кафедры в чине лейтенанта, а учили нас чуть ли не вместе со срочниками – рядовыми. Те к нам не очень ровно относились. Но и то верно – служить срочную на полные два года тогда попадали, кто не смог ни откосить, ни откупиться – то есть, отборные лузеры. Ну а после ВУЗа исполнять долг отправлялись тоже, будем откровенны, лузеры, но уже чуть поуспешнее – в офицерском звании и с верхним образованием. Оба эти отличия, тем не менее, обладателям казались полными анахронизмами, поскольку в стремительно обесценивающиеся денежные знаки отчаянно не хотели конвертироваться. Любви между лузерами – одними и другими, понятно, не наблюдалось. С любовью в те годы вообще обстояло скудновато. Ну да бог с ней, к стрельбам, значит. Стреляли мы тоже вместе – пятерками уходили на рубеж. Помню, к стрельбам все-таки особое отношение сложилось, хотя ничего от них не зависело. Но, наверное, из детства ещё первые побеги мужественности – меткость, рукопашные приёмы, постоять за себя – не давало покоя.

Сейчас уже и не помню, как сам отстрелялся. А музыкант не идёт из головы. Попал со мной в одну пятерку. Реальный музыкант, призвался после какого-то своего высшего училища. Кафедры там, само собой, не было – стало быть, рядовым. Но прибился к нашей «офицерской» группке. Отбили мы его пару раз у своих – типа, взяли под защиту.

Лежим, значит, мы на соседних позициях. Команду дали. Я рожок свой пульнул – лежу дальше, ушами шевелю – пытаюсь слух вернуть. Вдруг команда:

– Рядовой Катумкин, открыть огонь!

Ого, музыкант не отстрелялся. Смотрю вбок, может, заело что. Лежит, вроде целится, но не стреляет. Повернулся, крикнул:

– Музыка, пали давай!

– Отставить! – Это мне, значит. И снова:

– Рядовой Катумкин, открыть огонь!

И он тогда открыл. Только я успел выдохнуть при первых выстрелах… Короче, охренел не только я и вся наша пятерка. Услышали все. Услышали Музыку! Раньше его толком никто и не слышал, он и говорил-то почти шепотом. А тут стало понятно, на каком инструменте он учился в своём музучилище. Музыка орал! Но, сука, орал точно в унисон с автоматной очередью. Пули взрывали холм вокруг щита мишени, поднимая целое облако песка и пыли. Может какая и поразила, но вряд ли.

– Ты чего орал-то? – Уже потом спросил потихоньку.

– Испугался.

– Чего испугался?

– Грохота.

Помню, я ещё подумал: «А что его бояться – от первых двух глохнешь и уже ничего не слышишь. Он, наверное, даже крика своего не слышал» Может он и испугался этой глухоты? Это для меня голос и слух – какие-то утилитарные понятия, как есть и спать, а у него вся жизнь. Думал, после этого случая Музыку совсем заклюют. Но вышло ровно наоборот. Ещё до конца учебки получил назначение то ли в хор, то ли в ансамбль какой-то – судьба, выходит, взяла своё. Докричался до Всевышнего, может? Ну а нам что – служить дальше.

Время: от минус двадцать до минус пять лет.

Я сидел перед своим огромным монитором и тупил вот уже… На часы смотреть я не мог.

На экране из края в край висел один единственный график. Хороший такой график с приличными ходами внутри дня. Сейчас уже точно не помню, что это было. Может Сургут обычка, может ещё что. Помню только, что был полностью парализован. Надо было делать первый шаг. Что-то уже открыть, хоть какую-то чахлую позу. Нет, стоп! Таких слов не употребл..ть! Как вы яхту назовёте… Кошмар! Неужели теперь это и мой кошмар?! На годы! Мне уже чудился телефон, разрывающийся от марджин колов2. По внутреннему экрану бежали лица клиентов. Поразительно! Эти люди, деньги которых чуть было не ухнули вместе с отдавшим богу душу банком. Да какой он бог? А то! Лет на десять бог точняком! Так вот эти люди с такой готовностью вручили мне свои кровные теперь. Безо всякой гарантии. Доверие? Это что, то же самое доверие, о котором постоянно твердил Валера? И где теперь Валера? Я чувствовал теперь, что это и мои кровные отчасти. На них точно кровь, если и не моя, то моей семьи, которой так просто и буднично не стало.

Да, интересно, во что ещё можно конвертировать полученное доверие.

***

У настоящего трейдера должен быть большой монитор. Откуда я это взял? Ну не из кино в самом деле. Любой же график открывается меньше чем за секунду. Чем днями быть прикованным к этому монстру, не лучше ли в кафе за ноутбуком? Ага, скажешь еще может в телефоне? На телефонах тогда были кнопки вообще-то. Телефоны, ноутбуки – я в принципе не об этом. У трейдера должно быть что-то большое. Что-то, сука, очень большое, постоянно напоминающее ему о размере его ответственности. Пусть это будет монитор. Его к тому же есть чем занять – графиков побольше на него вытащить – всё при деле. Да, ответственность. У меня сейчас, т.е. на тот момент ответственности набиралось на несколько миллионов долларов. Если быть точным, то на три с половиной. Ну ладно, без малого. Округлил для солидности. Это при почти нулевом практическом опыте. С теорией у меня всегда было всё в порядке. Только я ничего не умел, но распоряжался вполне приличным капиталом. Любой начинающий вместе со мной трейдер индивидуал располагал в разы меньшими деньгами, а о том, чтобы управлять деньгами клиентов даже и не мечтал. И я в тот момент дорого бы заплатил, чтобы с ним поменяться.