«Ну что ж – привет тебе, чума…» Ну что ж – привет тебе, чума на оба наши полушарья! Вдруг оказалось: мир – тюрьма, где одиночки обветшали. Вдруг оказалось, всюду пост – смешно делить на тех и этих, и можно воспарить до звёзд, и можно захлебнуться в сетях… А между тем какой восторг, что не ходить могу я в школу! Покуда в проводах есть ток, я буду Волкову Паолу смотреть, спускаться в магазин, чтоб, древнему подобно греку, купить вина или маслин (а не картошку и не гречку, не спички-мыло и не соль!). Да здравствует клико и жжёнка! Да будет с каждым – алкоголь, с женою муж и с мужем жёнка! …Есть только краешек стола, где подаю сигналы SOS я, и только б водки запасла. Но разве водки запасёшься? «Ты тоже думала, что нищая…» Думали: нищие мы, нету у нас ничего… Анна Ахматова Ты тоже думала, что нищая, что нечего тебе терять. И правда – что? (Прилавки с пищею? Или с вещами – им под стать? А может, зрелища и капища? А может, погребальный звон, когда слезою-каплей катишься и тишина со всех сторон?) И оказалось – правда нечего, и слёзы, стало быть, утри: живи как все – с утра до вечера – с Небесным Царствием внутри. «…и нам казалось, „Лабытнанги“…» …и нам казалось, «Лабытнанги» звучит смешно – как «лапти на ноги», и шли мы в школу, в Коммунарку, что было ведь кому-то на руку. А после было – май, теплынь, «Чернобыль» – «чёрная полынь». И вот звучит со всех сторон «коронавирус», как «Харон», как преисподняя – «Ухань», в котором слышится «ух, Ань». «Эх, ухнем», – на «Армагеддон» днесь откликается «Гвидон»… Не может быть плохой конец: кто слушал сказку – молодец. …И обретёт Гвидон отца, и все – в конце – поже – нят – ся. «Карантинной Москвою мы шли с тобою…» Карантинной Москвою мы шли с тобою, и была она до того пуста, точно вот откопали её, как Трою, и оставили до Рождества Христа. Карантинной Москвою с тобою шли мы, той, где некого было и нечем крыть, и казалось, что только что был тут Шлиман, да ушёл на минуточку покурить. И лежала от края она до края. окружала со всех четырёх сторон – и взметнулась внезапно воронья стая, и обрушился колокольный звон. И подумалось, глядя на эту стаю, что вот-вот архангел сойдёт с небес и возьмёт с собою – куда не знаю – без манаток и объяснений без. И закапали слёзы, как дождь нечастый, и архангел сошёл-таки вниз, трубя, и я знала: не быть мне уже несчастной никогда – ни с тобою, ни без тебя… Пушкин в Болдино
А Пушкин не хотел сидеть на месте, писать стихи и прозу не хотел: хотел – в Москву! в Москву! – к своей невесте (о слабость духа и всесилье тел!). Но Бог не фраер, государь – не олух, и гений – сам себе не господин: как порох вспыхнет, чтоб гореть, как сполох, кляня проклятый этот карантин… «Ну вот и наступило время…» Ну вот и наступило время, когда слова нужней, чем хлеб, нужней, чем знамя или стремя, нужней, чем всякий ширпотреб, И слово за слово полезло, и прорастают, как трава, и прогоняют страх слова – и бесполезное полезно… «Не бойся ни сумы и ни тюрьмы…» Не бойся ни сумы и ни тюрьмы, не бойся ни холеры, ни чумы, бессмысленного бунта и войны, с пожаром – лета, с паводком – весны. Скажи, смеясь: «Ну, здравствуй, божий бич!» – пусть небеса услышат этот клич. …Пришла – открой пошире ворота: есть и у бед заветная черта. «Вот и наша первая потеря…» Вот и наша первая потеря на войне незримой мировой. Можно жить, любою мерой меря, – и тебе отмеряют такой. Что мы можем, стоя нынче в храме? Лепту дать беспамятной вдове? Мы ведь все под Богом ходим сами – хоть в тьмутаракани, хоть в Москве. Как понять: конец ли это света или наступает новый век? Раз весна, то, значит, будет лето; будет лето – значит, будет снег. Или дождь. И соберутся птицы. Но куда податься им теперь? Сколько это время будет длиться? Сколько предстоит ещё потерь? А ведь счастье было. Даже часто – то с одной, а то со всех сторон… Нам осталось только обвенчаться в том же храме. После похорон. «Замуровали нас вдвоём…» Замуровали нас вдвоём: расстрел – шаг вправо или влево, и миром сделался нам дом – ты в нём Адам, а я в нём Ева. Я королева – ты король: дом нашей сделался страною, покуда есть в солонке соль, не уходи, побудь со мною. Не за стеною мой народ, его и, сидя дома, часть я, всю жизнь казалось, что вот-вот – вот я и дожила до счастья… |
