«Это смерть – а она не жена…» Это смерть – а она не жена, и играть с нею незачем в прятки. Я пришла – потому что должна, и плевать мне на ваши догадки. Что там жёны, мужья, сыновья – много званых, а избранных мало. Я пришла, потому что лишь я научилась вытаскивать жало. Это ведь не намного страшней, чем в руке или в пятке заноза. Вот и всё, мой родной. И бог с ней!.. Ни к чему эти слёзы и розы. Превратятся рыдания в смех, ветер жаркие губы остудит: я тебя поцелую при всех – и пусть кто-нибудь только осудит! «Неужто синенький платочек…» После детоубийства нельзя ожидать благополучной жизни на земле, а уж о жизни в вечности даже и помыслить страшно. о. Иоанн Крестьянкин Неужто синенький платочек (или с каёмкой голубой) за убиенных нами дочек иль сыновей (ответ любой) нам будут подавать до гроба? И там, за гробом, не простят? Хоть виноваты были оба, лишь Фриду отправляют в ад… И все сгорят метеориты, и вся Вселенная сгорит, и не найдётся Маргариты, чтоб попросить за нас, за Фрид?.. «Подумаешь: печать…» Подумаешь: печать или столбец в тетради! Нет, я могу молчать, раз надо: бога ради! Раз надо так ему, громадну, триедину, без – жалост – нейшему – мужчине, быту, сыну. «Я так за жизнь свою намёрзлась…» Я так за жизнь свою намёрзлась в стране, где вечная зима, так насмотрелась я на мёртвость (как только не сошла с ума!)… И хоть бесчувственному телу равно… но есть ещё ровней, и я б не с мамою хотела, не с папой (бог и с ним, и с ней!), не с благоверным, не с любимым, с кем належалась за глаза, но с первым встречным, но с любым бы (лишь только не границей за!). …И я не знаю: рай – он есть ли? И где я буду – не пойму. Когда умру – точнее, если: ЛЕЖАТЬ ХОТЕЛА БЫ В КРЫМУ… «Драмкружок…» Драмкружок, и музыка, и фото, и шитьё, и кройка, и стихи – милые девчоночьи заботы, плавуны, лишайники и мхи. Там, где густо, стало нынче пусто, но открылись главные пути, но открылось главное искусство – отовсюду вовремя уйти. «Как говорит соседка моя баб-Люся…»
Как говорит соседка моя баб-Люся: «Я с каждым днём счастливее становлюся…» (Хоть ни кола, ни двора у ней, ни скотины – только и есть одна у ней гильотина, что от всего отсекает дурные части, преображая любое несчастье в счастье.) «Был день, как в детстве, длинным…» Был день, как в детстве, длинным, – покуда мыли пол (нет, не стихом единым!), пока скоблили стол, пока топили печку, пока пекли блины, пока искали свечку немыслимой длины, – и не хотел кончаться, хоть выпит был до дна: на свете нету счастья – поэзия одна… «Куда бы я ни уходила…» Куда бы я ни уходила, всё возвращалась я назад, но что прошло, не стало мило, и где был ад – остался ад. И я не потому осталась, что ты в моём окошке свет: любовь и кровь, любовь и жалость – чего-чего на свете нет. К примеру, счастья нет на свете, но есть великий неуют, где с горя ставшие как дети уже не плачут, а поют. Поют – ну это ли не чудо (какое там – в руке рука!). …Я знала, что с тобою буду несчастлива, – наверняка. «И я замыслила побег…» И я замыслила побег, да только некуда податься, пускай жара бы или снег – мороз и солнце, минус двадцать, но это: слякоть и октябрь, метро, пинки, звонки, тетради – чуть-чуть помедленней хотя б, не счастья для, а Бога ради. «Суженый, путь мой сужен…» Суженый, путь мой сужен, мне ведь никто не нужен: Бог меня создал целым – теломдушоюделом, дал мне не просто много – всё. Возропщу ль на Бога, давшего только счастье тем, кого создал частью?.. «Я других затем любила…» Я других затем любила, чтоб тебя опередить, я тебя по правой била, чтобы мог по левой бить. Я могла сказать такое (всяк другой – убил!), чтоб не стало ни покоя у тебя, ни сил. Берегут зеницу ока, а НЗ хранят: сядь высо́ко, глянь глубо́ко – Я спасла наш ад. |
