Сказал:

— Ваш Звонарёв стрелял, потому что он террорист! А террористы стреляют в людей! Представляете⁈

Я выдержал паузу. Вдохнул-выдохнул. Показал Райчуку свои испачканные Васиной кровью ладони.

Добавил:

— Если они вовремя не увидят автобус, то убьют двоих школьников. Они их убьют. Теперь уж точно.

Полковник Кравцов рванул капитана за плечо. Развернул его вполоборота к себе. В сравнении с рослым и широкоплечим пограничником капитан КГБ выглядел щуплым коротышкой.

— Где автобус, Коля⁈ — спросил Кравцов.

— Будет автобус, — сказал Райчук. — Будет!

Он посмотрел полковнику в глаза.

— Сейчас потороплю их, — пообещал Николай Григорьевич.

Взглянул на меня.

— Они пустят к раненому медиков? — спросил он.

Я пожал плечами.

— Не знаю. Спрошу.

Заметил спешившего к нам физрука.

Василий Петрович бежал в своей странной манере: переваливался с ноги на ногу. Рядом с ним шустро семенила ногами немолодая медсестра. Я увидел в её руке небольшую коричневую сумку из кожзама с красным крестом и надписью «Аптечка».

Протянул руку, но женщина спрятала сумку за спину и заявила:

— Сама туда пойду!

Заметил Полковника, пока военные и милиционеры выясняли отношения.

Михаил Андреевич решительно потеснил представителей КГБ — вручил мне музыкальный инструмент.

— Это ещё зачем? — спросил капитан Райчук. — Требование преступников?

Я сжал грязными пальцами гитарный гриф. Почувствовал знакомое покалывание ладовых порожков. Загудели струны.

— Это моё требование, — ответил я. — Петь буду. Надо бы там всех успокоить.

Я взглянул на свою ладонь. Кровь на ней высохла, превратилась в бурую пыль и сыпалась с кожи на пол. Оглянулся: с верхних ступеней лестницы за мной следили капитан Райчук и полковник Кравцов. Улыбнулся наряженной в белый халат женщине, что замерла слева от меня, и постучал в дверь кабинета литературы.

— Пацаны, это Котёнок! — крикнул я. — Рядом со мной стоит медсестра! У меня в руках гитара! Откройте!

Медсестру темноволосый Звонарёв в кабинет не впустил. Но он позволил мне занести в класс аптечку и гитару. Женщина в белом халате не сразу отдала мне свою ношу. Ёё убедило расстаться с аптечкой тёмное отверстие в стволе автомата: оно заглянуло медсестре в глаза. Я оттолкнул женщину в сторону, шагнул через порог. Едва не уткнулся грудью в автоматный ствол. Солдат держал меня на мушке, пока я шёл по узкому коридорчику между стеной и баррикадой из парт. Выглядел он предельно собранным, настороженным — словно заподозрил в моих действиях подвох. Музыкальный инструмент по приказу черноволосого я поставил около стены, а сумку с лекарствами передал Белому (Новикову).

Новиков исследовал содержимое сумки. Отвинтил крышку на склянке — понюхал налитую в неё жидкость. Забрал бутылочку со спиртом, поставил её рядом с гранатами и кивнул напарнику.

— Нормально, — заявил Белый.

Он подтолкнул ко мне аптечку и приказал:

— Работай, очкастый.

Я опустил лишь одну руку — подхватил со стола сумку и поспешил к Громову. Десятиклассники встретили меня молча, настороженно. Лёня Свечин посторонился, пропустил меня к Васе.

Я остановился рядом с Громовым и спросил:

— Кто уже накладывал повязки?

Школьники не ответили — промолчала и Наташа Кравцова.

— Ладно, — произнёс я. — Сам сделаю. Подвиньтесь.

Направил «запрос» в память — потому что до сегодняшнего дня сталкивался с огнестрельными ранами лишь на страницах книг: не только читал о них, но и писал. Вспомнил, как героиня моего романа (профессиональная медсестра) спасала своего возлюбленного, подстреленного бандитами. Тогда я описывал процесс перевязки подробно: в соответствии с найденными в интернете инструкциями. Теперь у меня интернета не было. Но в памяти сохранился не только написанный мною текст, но и те статьи, из которых я черпал для него информацию. Я поставил на пол аптечку. Подумал: «Если бы я оказался врачом, а не профессиональным сказочником, было бы здорово». С показной уверенностью (которую не ощущал), приступил к делу.

Ассистировала мне Кравцова. Не спорила — будто верила, что я накладывал не первую в своей жизни повязку. Громов уже не выглядел смертельно бледным. Болевой шок прошёл — осталась только боль. Василий постанывал, но больше не жаловался на темноту в глазах. Над нами ожил динамик. Я обрабатывал слабо кровившие Васины раны и слушал возмущённый голос капитана Райчука. Николай Григорьевич требовал отпустить раненого или пропустить к Василию «квалифицированных медиков». Рассказывал, что «над покраской окон автобуса работают». Пояснил, что красят стёкла автобуса в тёплом ангаре. Потому что покрывают их краской снаружи, а не внутри. «Иначе задохнётесь в салоне от запаха краски», — пояснил Райчук.

Я возился с тампонами и бинтом, но думал не о террористах и не о Васе Громове. Вспомнил вопрос Алины Волковой о том, поженятся ли персонажи моей книги. Теперь я точно понял, что не заморочусь с описанием свадебной церемонии. И не убью главного героя. Посмотрел на лицо Василия и решил, что после героического сражения мой герой наверняка получит в финале множество ран. В том числе и огнестрельных: теперь опишу их с большей достоверностью. Но жизнь ему сохраню. Для трагедии хватит погибших соратников, ранений и плена. «Точно, — подумал я. — Попадёт в плен. А она станет его ждать. И верить, что они снова будут вместе. Советским женщинам такой финал понравится. Если они мой роман, конечно, всё же прочтут».

— Глаза боятся, а руки делают, — пробормотал я.

Осмотрел повязку — взглянул Васе в глаза.

— Лежи спокойно, — сказал я. — И всё будет в порядке.

Протянул Кравцовой скрученный валиком кусок бинта, велел протирать раненому лоб. Поднял над головой руки. Взглянул на Новикова и Звонарёва, медленно встал на ноги.

— Всё, — объявил я. — Закончил.

— Молодец, очкастый, — сказал Звонарёв. — Как он там? Не подох?

— В больницу бы его, — сказал я.

Новиков усмехнулся.

— Обязательно, — произнёс он. — В лондонскую.

Солдаты рассмеялись — мне их смех показался нервным, нездоровым. Я заметил, как дёрнула плечами Сергеева (слышал, когда перевязывал Васины раны, как Лидочка всхлипывала). Увидел, как пугливо прижала к груди колени Оля Ерохина.

— Можно, возьму гитару? — спросил я.

Автомат в руках Звонарёва кивнул стволом.

— Ну, попробуй, — сказал Чёрный.

— Хорошо играешь? — поинтересовался Новиков.

Я пожал плечами.

— Он же Котёнок! — подал голос Свечин.

Звонарёв указал на него стволом — Лёня испугано склонил голову.

— Во Дворце культуры выступаю, — сказал я. — Пою на концертах. По субботам.

Очки на моём носу снова покосились — не прикоснулся к ним: демонстрировал солдатам свои пустые ладони.

Белый ухмыльнулся.

— Сегодня не суббота, — сказал он. — И ты не во Дворце культуры, Котёнок. Сядь. Не нервируй нас.

Чёрный взглянул на приятеля.

— А чё? — сказал он. — Пусть сыграет. Время у нас есть. Послушаем, пока эти там красят автобус.

Новиков повертел в руке похожую на маленький ананас гранату.

— Ладно, — сказал он. — Пусть попробует. Но если будет плохо петь, его мы пристрелим первым.

Солдаты переглянулись, рассмеялись. Я услышал, как всхлипнула Лидочка. Звонарёв повел в направлении баррикады из парт автоматным стволом.

— Бери гитару, Котёнок, — сказал он. — Но только медленно. Не дёргайся.

Я прошёл между Звонарёвым и партами — не выпускал из поля зрения солдат. Около стены остановился, взял в левую руку гитару. Та поприветствовала меня гулом струн.

Посмотрел на автомат, поднял глаза на лицо Звонарёва, перевёл взгляд на Новикова.

— Пацаны, возьмите меня с собой, — сказал я.

— Куда? — спросил черноволосый.

— В Лондон.

Звонарёв хмыкнул, отступил на шаг, взглянул на своего приятеля.

Новиков тоже улыбнулся.