Я поймал себя на мысли, что чем больше красноглазый меня раздражал, тем больше импонировал мне, что было весьма непривычно. Правда сам он, по всей видимости, потерял интерес к моей персоне. В его глазах поселилась тоска, будто он нёс тяжкий душевный груз, а быть может, тоска не покидала его уже долгое время. Стоило присмотреться к чистому, было в нём что-то необычное. К тому же, он вполне мог быть встречающим, чем бес не шутит — Добрые Люди могли внедриться во все эти новоиспечённые братства.

«Поживём — увидим».

Я бросил грустный взгляд на галечный берег, перекинул связку через голову, так что половина груза оказалась за спиной, а другая со стороны груди, и поспешил за красноглазым.

[1] Энтри — язык учёных сословий, церковнослужителей и аристократии.

Первый день оказался настоящим испытанием. Давненько мне не приходилось разыгрывать немощность, но я старался изо всех сил: меня бросало то в жар, то в холод, рвало, несколько раз я даже лишался чувств, на привалах проваливался в тревожное забытьё. Липкий пот пропитал рубаху, так что чистый в насмешливой форме сообщил, что теперь нам не нужны ни дозорные, ни замыкающие, мол, от такой вони не то, что медведи, так даже лесные духи разбегутся по сопкам. Но когда я сверзился с косогора и всей массой врезался в замшелый пенёк, так что дух вышибло напрочь, чистый помрачнел. Помрачнел и я — не переигрываю ли?

Второй, которому я нравился меньше всех, если можно так выразиться, шипел и бранился на чём свет стоит, а я не знал насколько велик авторитет красноглазого и сможет ли он удержать стрелка от соблазна вдавить скобу арбалета, у того явно руки чесались сделать это, он постоянно твердил, что моя участь — смерть во славу лесных духов, только вот близость святых земель мешает ему осуществить расправу.

Но я упорно продолжал играть роль жалкого, оторванного от городской суеты буржуа и первую ночь провёл в кошмарном бреду, благо тут мне стараться не требовалось: кошмары — мой постоянный спутник. Утром следующего дня я всё же решил слегка сбавить обороты.

— Сильный организм, — резюмировал красноглазый. — Очень похоже на отравление. Вчера пропотел хорошенько и снова на человека похож.

— Я же говорил, что это вы меня отравили, — я попытался пошутить, отхаркнув густую слизь.

На том диалог и закончили. Между тем для себя я решил называть братьев Младший и Старший. Нравилось мне вести внутренний диалог, а нумерация обезличивала конвоиров. Спрашивать же их настоящие имена я даже и пытаться не стал — всё равно не скажут.

Старший снова ушёл в дозор, а мы стали собирать лагерь. Младший могги умело заметал следы пребывания людей на месте стоянки: разворошил костёр, а на его место уложил заранее снятый дёрн, присыпал старой листвой спальные места, и даже, как мне показалось, озаботился уборкой отхожего места. Красноглазый, тем временем, скатывал шерстяные одеяла и настаивал какой-то отвар, мне же дали задачу набрать воды во фляги и отпустили одного к ручью, но я понимал — стоит дёрнуться, и стрелы найдут свою мишень, ведь тетивы у лучников были установлены загодя, а спуск к воде отлично просматривался.

В путь со стоянки вышли только мы с Младшим. Красноглазый остался подчищать следы и нагнал нас лишь через час. Он коротко что-то обсудил с могги и вновь скрылся в тайге. Очень серьёзный подход к делу, видимо не так спокойны нынче Леса Эльхо: то ли местные кланы снова что-то не поделили, то ли ловят кого. Я очень надеялся, что моя работа не будет связана с местными дрязгами.

Шли зверовыми тропами. Какими путями двигался красноглазый, для меня оставалось загадкой, потому как лес представлял из себя один сплошной бурелом. В основном могги пускал вперёд меня, сам же держался на небольшом удалении сзади. Выбирать путь не приходилось, так как тропа была хорошо проторена копытами зверей и лишь на развилках Младший отдавал команды: «право» или «лево».

Двигались молча. Природа вокруг завораживала, особенно когда мы поднимались на сопки и взору открывался горнолесной массив, уже подёрнутый кое-где осенними красками. Иногда попадались кусты жимолости, и я жадно поедал ягоды. Младший однажды подшутил, сказав, что они ядовиты, и мне пришлось разыгрывать беспокойство по этому поводу. В силу юности своей, могги смеялся, что называется, от живота. Я молча завидовал его способности так ярко, по-детски, переживать эмоции. Было вдвойне обидно от осознания того, что вряд ли Младшему удастся дожить до седых волос.

Пару раз на широких тропах я примечал красноглазого позади нас, а вот Старший никак не выказывал своего присутствия. Иногда спереди раздавался крик птицы, на что Младший откликался таким же криком, извлекая звук при помощи свистульки. Крик подхватывала ещё одна птица позади нас. Таким образом отряд обменивался информацией между дозорным, группой и замыкающим. Иногда сигналы менялись, на этот случай у могги была припасена другая свистулька, и тогда мы останавливались на привал.

К вечеру второго дня наш отряд подошёл к границе зоны леса и моему взору открылась горная цепь с ослепительно белыми заснеженными вершинами, многочисленными перевалами, горными цирками да извилистыми ледниками, которые, словно застывшая карамель, лениво сползали в широкую долину.

— Белые горы, — подтвердил мои догадки Младший.

Гряда завораживала дух. В закатных лучах солнца я отчётливо наблюдал, как порывами ветра срывает снежные вихри с косых полок и стелиться позёмка на более-менее пологих участках. Если нам придётся преодолевать их, то со ступнями мне придётся ненадолго распрощаться. Слегка успокаивало то, что красноглазый и могги так же не имели должного снаряжения для прохождения перевалов.

К сумеркам объявился старший из братьев. Он тенью вышел из леса, снял с плеча верёвку, на которой болталась подстреленная дичь и бросил к моим ногам. Сегодня он ничем не отличался от брата: волосы так же собраны в хвост, перья куда-то исчезли, а внешне братья были очень похожи.

— Сегодня ты у нас за кухаря. — Красноглазый выудил из мешка нож и протянул мне.

«Ручка треснута, нож из моего мешка».

Не скажу, что я прям лихо разделал и общипал птицу, но вышло, как по мне, неплохо. Заморачиваться с приготовлением я не стал: выбрал из костра крупные угли, обложил их камнями, благо подле лагеря начинались курумы, соорудил из свежих веток подобие решётки и выложил на неё дичь, а по мере прогорания углей выбирал из костра новые. Старший возился с арбалетом, он нет-нет да и поглядывал в мою сторону — лёгкая тень улыбки скользила по его лицу, или это всего лишь была игра света?

Когда солнце уже скрылось и лес погрузился в сумерки наш отряд уселся подле костра. Братья завели спор о достоинствах и недостатках арбалета, я же следил за приготовлением дичи. Красноглазый выудил из своего мешка лепёшки и разложил их на камни.

— Я надеюсь нам завтра не туда? — кивнул я в сторону горной гряды.

— Нет. В Белые горы в этом году лучше не соваться. — Чистый обернулся и окинул взглядом острые пики вершин, подсвеченные последними лучами солнца. — Люди перестали возвращаться.

К моему удивлению, он не стал острить и даже не съязвил. Я решил развить успех, сказав:

— Осмелюсь предположить, что они замёрзли. Выглядят горы жутковато.

— Кто-то и в правду замёрз, — кивнул красноглазый, затем взял флягу и протянул мне. — Пей.

Я напрягся. По всей видимости он мне предлагал настойку, которую делал утром. Если же чистый меня раскусил и во фляге освещённая вода, то Создатель ему судья, но я старался как мог. Комедию придётся сворачивать.

— Что это?

Краем глаза я отметил, как напряглись братья. Старший, как бы невзначай, положил арбалет на колени таким образом, что наконечник болта смотрел точно в мою сторону.

— Пей, — приказал красноглазый. — Ну!

— Сначала ты.

Я решил тянуть до конца. Всё же святая вода теряет свои свойства, а часовен с приходом я в тайге не встречал. Но чистый сам мог освятить воду, поди знай, чему учат их в ордене.