Было холодно, пахло терпко, стояла тишина – мелкое лесное зверье попряталось от нас.

Четверо подъехали. Герб Гестевальда – рожок, стрела, дубовый лист, бездарное исполнение – был вышит у каждого на груди. Наплечники, наручи, круглые щиты с позеленевшими медными умбонами, палицы, обмотанные тканью. Собрались брать меня живьем. Видно, Гестевальд хотел поговорить.

– Ты, приятель, обнаглел, – сказал главный, рыжий и слегка псоватый, спрыгивая с коня. Зашибить меня дубинкой с седла он не мог, я жался к стволу, под ветки, и отгораживался Солью.

– Так а что, кто-то несчастлив? Господин Гестевальд и госпожа Релисса были вполне довольны, когда я их покинул.

– Э, ну ты и подлец, Врана! – сказал он, пока я пытался вспомнить, как его зовут, – этого, похожего на дворовую псину, с рыжей бородой, в которой запутались паутина, слюдяные крылья мошек и лесной сор. – А ведь мы с тобой пили вместе.

– Извиняй, затем мы с тобой и пили, чтоб мне с Гестевальдом поладить. Пустили вы лиса в курятник. Я думал, вообще не выгорит, слава-то у меня… Куда ж ты глядел?

Он сплюнул. Отвратительная привычка.

– Ты поедешь с нами. Он хочет тебя видеть.

– Я на него насмотрелся.

– Изобьем и отведем, Врана.

– Это моя забава, – заявил железный голос, и все мы посмотрели на Встречного. Он оставил коня чуть дальше по дороге и подошел как-то так, что никто того не слышал. Встречный стоял в тени, гравировка на панцире отсвечивала медью и зеленью, кафтан под железом был расшит, поблескивали глаза за забралом. От него веяло холодом.

– Ты еще что за хрен? Скройся, – сказал главный.

Я вспомнил: его зовут Рих. Но это быстро переставало иметь значение. Они думали, что я по своим колдовским делам спешил ко Встречному, что мы заодно. А я чувствовал, что мне и правда следовало убраться отсюда под конвоем четверых Гестевальдовых людей. Подальше от этого ледяного-железного. Волосы встали дыбом под капюшоном, Соль щерилась, косила глазом, а раз уж Соль, само спокойствие…

Ну да, близка Рогатая ночь, а я как кость в чьем-то горле. А где горло, там и пасть.

– Идите-ка вы все лесом. – Я обнаружил, что говорю это, уже вытащив меч. Ладно, я человек спокойный, но никогда не бывал особо терпелив на пути своем к Беренике.

Встречный вытащил тяжелый клеймор, хищный. Жадная до крови глубина отразилась в потемневшем пятнами лезвии, патина рукояти казалась светящейся. Наверное, он нечасто использовал этот клинок, и я понимал почему: больно тот был страшен. Возможно, даже не давал чистить себя после схватки.

А четверо как-то расслабились, когда увидели, что клеймор метит в меня, не в них. Я только не мог догадаться, почему не чувствуют они того, что я. Наверное, я ближе к Той стороне, груз лет тянет меня к ней, подумал я; а потом заподозрил, что Дафна дала им чего-то отведать или закляла, чтоб смелее были в чаще да против меня.

Выходило, что я один против пятерых. Или более – думалось, что неведомый рыцарь стоит четверых головорезов Гестевальда, а головорезами Гестевальд славился всегда.

Я отступил в лес, куда они не сунулись бы верхом. Глупо выглядело, наверное, после того как я послал лесом их, но мне было не до того.

– Я в лес, и он влез, я за вяз, а он завяз… – скороговоркой пробормотал я заговор. Дунг не на моей стороне, но всяко я в нем дольше обретаюсь, пусть эта четверка и егеря, к лесу привычные.

– Насмерть не бей, у нашего к нему вопросы. – Рих полез за мной, сходя с дороги. Кто попроще, считай, пропал бы уже на этом шаге.

– А у меня нет вопросов, – сказал Встречный. Голос его напоминал тот звук, что рождается, когда чистишь железо от ржавчины.

– Любой, кто поднимет на меня меч, палку, руку или ногу, умрет, – предупредил я. – У меня нет на вас времени, и доброты не найдется.

Рих шагнул ко мне, одновременно пошли окружать меня его люди, я скользнул вокруг ствола и ударил сразу и всерьез, уклонился от ответного удара и ударил снова, пока отступая. Рих шагнул ко мне, озлился и, швырнув в меня дубиной, вытащил меч и взмахнул им уже безо всяких намерений щадить. Вот и славно, не люблю всех этих осторожных плоскостей.

Я удачно подхватил Рихову дубину и, сделав пару обманных финтов вокруг ствола-другого, выскочил обратно на дорогу – они все уже спешились, а на тропе мне было просторнее. Я хорошо умею отступать, но только до поры.

Заговор помогал: противники замешкались, запутались, запнулись. На считаные секунды, но мне и того довольно было.

Рих поймал момент, когда я остановился, и весьма ловко ударил из высокой позиции.

Я поймал лезвие лезвием, а что оставалось. Бросил в сторону. В широком замахе перерубил клинок и горло. Лес хлебнул крови, зашумел.

Меч мой был хорош. Он стоил мне многих лет жизни, но без такого меча нечего было делать мне на моих путях. И да, это было оружие, учтенное в обоих мирах. Им я мог убивать и потусторонних, стань они на моем пути. Тайное имя меча знали я, кузнец да владыки обеих сторон, как водится.

Второго боднула Соль, он отмахнулся и не попал, я поймал его меч дубиной и ударил по запоздавшей руке, отсекая кисть на взмахе. Росчерк капель был как крест на старом дереве: это – срубить.

Третий рухнул не от моей руки. Четвертый успел удивиться, но понять не успел, пробитый насквозь вместе со щитом. Клеймор окрасился, ему шло.

Люди Гестевальда лежали каждый в свою сторону головой. Лес уже начал укрывать их листьями.

Встречный без усилия выдернул клеймор из кости убитого и стряхнул щит, как лист. Повернул острие ко мне. Я своего не опускал.

– Зачем ты вмешался? Я мог бы проиграть.

– Тогда мне не с чем было бы явиться к нанимателю, – ответил он.

– А что я такого не поделил с твоим нанимателем?

– Ты слишком много носишь. Берешь и носишь.

– Мне – мало, – ответил я с ледяной улыбкой. Мне не хотелось разговаривать, хотелось ехать, дышать, смотреть, перемещаться, действовать.

– Эта ноша не по тебе, – сказал Встречный, и луч луны коснулся его, когда он шагнул ближе.

И я понял, что доспех его пуст, что не гравировку – ржу и лед я вижу, не кафтан, а листву, не блеск глаз, а слизней. Я перехватил меч.

Он усмехнулся, как ветер в брошенном доме:

– Ты ничего не сделаешь мечом.

– Видал бы ты…

– Этот клинок… Вороний Грай.

Я закусил губу.

Он знал имя моего меча, настоящее его имя, данное с ведения Тех, известное Тем, дозволенное Теми.

Он не был кем-то облеченным властью, не мог знать это имя, не мог пользовать его, но знал.

– Вороний Грай, – повторил он, и в голосе его слышалось нечто, от чего шевельнулся лес, будто пытаясь сбросить ночной иней, – перестань быть.

Вздрогнуло что-то на Той стороне, отозвалось на этой.

Я как завороженный уставился на свой клинок.

Вороний Грай плакал кровью, железом, разлагаясь на чешуи. От лезвия шел бурый пар, капли падали в листья. Мой верный меч истаивал, как сон. Я остался безоружным.

Будь тут Тетка-Чесотка, я мог бы призвать Тех в свидетели, но, думаю, Та сторона признала бы Встречного ренегатом, отступником, случайным призраком в случайном теле, исчезнувшим так же, как и появился. Однако я знал, что кто-то шепнул ему имя моего меча. Некто решил не играть честно. Некто хотел, чтобы к утру я перестал существовать, зная, что рукой людей Гестевальда не сделается мне ничего непоправимого. Они не знали, сколько лет у меня в запасе, а этот знал.

– Раньше всякое оружие могло убивать вас без разбору, а нас – никак. Те времена мне нравились больше.

– А назови-ка мне имя вот этого, – сказал я, вынимая кремневый нож.

Непоименованное оружие, маленькая песчинка в жерновах древних законов.

Оружие – орудие, созданное для убийства и проливавшее кровь во времена, когда Та сторона еще не переплелась с этой так тесно. Несомненное оружие по правилам обоих сторон, только неучтенное. Кстати, оно не стоило мне ни дня жизни – я нашел ту древнюю пещеру сам. Не без помощи Соли, правда. Соль умница.