А вот тут был нюанс. Верхняя одежда была не у всех. А выдаваемые больничные фуфайки и валенки многих не устраивали по причине своей нечистоты. Следить за этим должна была хозяйка, но она вся была увлечена торговлей. Если больные ходили на морозе раздетыми-то потом они болели и очень страдали. К тому же, если старшая сестра видела такой недочёт-то можно было получить выговор. А не мыть – тоже нельзя! Вот и крутись, как хочешь. Обычно, начинали-«как выйдет, до первого замечания», а получив это замечание, приходилось что-то изобретать.

В обязанности сестры-хозяйки, кроме фуфаек, входил и сбор грязного белья с последующей транспортировкой его в прачечную. На самом деле, сбором ведали младшие, им приходилось обычно договариваться с уборщиками. А относили бельевые тюки идущие на помывку пациенты. Очень неохотно. Если добровольцев совсем не было – таскали медбратья. Иногда помогал трудинструктор. Он, по нашей традиции, должен был мыть баню, в конце. Об этом персонаже надо рассказать в отдельном абзаце.

Числился у нас такой – Лёлик Кузин, молодой и слегка манерный парень. Числился-потому, что работающим его видели редко. Большую часть времени он играл в карты с ментами. В промежутках заигрывал с молодыми медсёстрами и санитарками, у которых пользовался большой популярностью. По четвергам же обычно случалась какая-то мистическая аномалия и Лёлик появлялся только к половине двенадцатого. Некоторые ругались, конечно, но толку от этого было мало. Лёлик пользовался покровительством Елены Александровны, и она ничего не хотела о нём плохого слышать, а у Полушкина был «благоприятный психологический климат». Потому я и не любил баню. Мало того, что задержишься часов до одиннадцати, (а стоять несколько часов в душном предбаннике-целое испытание). Так ещё и мыть приходилось самому. Вернее, конечно-мыл специальный больной, а мне надо было уборку организовать и проконтролировать. Когда вся смена была уже дома я только выходил за ворота и встречал там, идущего не торопясь, Лёлика со светлыми невинными глазами, который наверняка уже придумал очередную отговорку, и он снисходительно тянул мне руку для рукопожатия.

Где-то зимой ушла в долгий декретный отпуск Марина Семёнова и на её место взяли средних лет женщину, давнюю знакомую Гольдман – Ирину Богданову. Она жила в одной из окрестных деревень, где у нашей старшей сестры находилась дача, семейное место загородного отдыха. Ирину семья Гольдман знали с детства, и Елена посчитала своим долгом трудоустроить знакомую в то непростое время. Ирина перебивалась какими-то случайными заработками и вынуждена была постоянно пользоваться общественным транспортом, что было не очень удобно при графике с небольшим количеством часов за смену. Даже устроившись к нам, ездить в свою деревню и обратно ей приходилось несколько раз в неделю. Суточный график был бы очень кстати, и не только ей. Многие просили начальство работать сутки-через четверо. Но начальники всегда отказывали, находя массу поводов. Это было бы слишком вольготно для подчинённых. Создавая под себя должностные инструкции, с незапамятных времён, для врачей было положено «право сна». А для простых работников это самое «право сна» отсутствовало. Пришлось бы делиться. Это вполне соответствовало социальной концепции «иерархии общества по цветной дифференциации штанов». Меня всегда поражал примитивизм устройства трудовых привилегий. Вчерашние крепостные крестьяне, и оставались-по сути таковыми, благодаря Октябрьской Революции получили возможность пользоваться социальными лифтами, и сразу же-построили ту же средневековую феодальную иерархию, которая кое-как со скрипом сдерживалась Трудовым Кодексом. Уравнивание прав, даже в такой мелочи, как во сне вызвало бы невыносимую муку у новоявленных помещиков, ощутивших бы вдруг собственную ущербность. Конечно, спали все и всегда. Бессмысленно требовать от простой медсестры или санитарки выносливости элитного спецназа. Да ещё за мизерную зарплату. Постоянно формировался «комплекс вины», который служил лишним рычагом давления на персонал и создания надёжных условий для безнаказанного злоупотребления служебным положением руководства. У нас нередки были случаи, когда Полушкин в своё ночное дежурство ходил по отделению и будил всех спящих для неусыпной работы в коридоре. Хотя там вполне было достаточно и двоих бодрствующих. Люди недовольно плелись следить за больными, понимая, что все домашние дела, запланированные на следующий день придётся отложить, и сделать этот время «отсыпным». На пятиминутках постоянно муссировалась тема ночного сна и ставилась в упрёк подчинённым. Реальные проблемы решать никто не хотел, а возможно – и не умел, зато всегда находились веские причины, чтобы лишний раз кого-то замучить выговорами. Этакий социальный фашизм с благородным лицом. Разумеется, это не распространялось на людей с особым статусом типа – Алексеевой, которая могла вообще не появляться на работе несколько недель, а появившись-организовать себе пьянку, к тому же за счёт сотрудников. «Это – другое, понимать надо…».

Мой первый отпуск состоялся весной, апрель-май. Как и годом ранее на работу нужно было выходить в начале лета. Всё так же в свежей молодой травке цвели одуванчики, жужжали в воздухе всякие букашки и стоял запах цветочной пыльцы дополняя колорит местных природных красот. Я заранее узнал, что работать мне предстоит в смене Лужина и первая моя смена приходилась на субботу. Это был самый приятный день, когда работалось ненапряжно, без начальства, пятиминуток, обходов, и прочей суеты обычной в будние дни. Сама смена была мне, в основном, знакома и приятна. Кроме Лужина в ней присутствовали: Люся, Оксана Шерстнёва (обаятельная молодая женщина округлых форм и имевшая медицинское образование, при этом так же в должности санитарки), упомянутая выше- Ирина Богданова и небезызвестная Элеонора Владиславовна Загитова (несмотря на сложное имя, очень тихая и скромная женщина, отличавшаяся трудолюбием и исполнительностью).

Медбрат палатный Лужин – несомненно, обладал сильным обаянием. У местных женщин он пользовался большой популярностью. Очень высокий, за два метра ростом, худощавый, приятной наружности молодой мужчина имел то качество, которое особо ценилось в девяностые. Алексей злоупотреблял. Как говорится-всегда и везде. Это пагубное качество ценила здешняя «принцесса» – Алексеева. Рядом с Лужиным она находилась в своей стихии, не чувствуя какого-либо упрёка. Её мнение являлось главенствующим и неоспоримым в больнице, потому – любой, кто пьянствовал – уже получал «индульгенцию» на многие «шалости» вперёд. Единственное-злоупотреблять надо с коллективом и не в ущерб основной работе. Дела идут потихоньку, ну и хорошо! У начальства имелись иные, более важные цели и нарушение трудовой дисциплины его устраивало. Вопрос всерьёз поднимался-только если случались какие-то неприятности, но они возникали нечасто.

День выдался очень погожим и многообещающим. Сразу после того, как мы приняли смену, все собрались на импровизированный ланч в раздевалке. Я уже успел вскипятить чайник, как увидел стоящие на столе две или три полуторалитровые бутылки, наполненные неизвестным содержимым. Моя попытка налить заварку чая в стакан была прервана чьим-то возгласом:

– Ку-уда?! Не торопись, сейчас будет самое интересное.

Не успел я сообразить – что к чему, как мой стакан был наполовину наполнен жидкостью со специфическим запахом. Это был самогон. Все собравшиеся радостно потирали руки в предвкушении трапезы. Наконец, Лужин сказал какой-то нелепый тост, и вся смена выпила первую стопку. Не скажу, чтобы я как-то противился или был недоволен, но всё же происходящее вызвало у меня некоторое удивление. Я до того никогда на работе не выпивал. Впрочем, долго это не длилось и по телу растекалась приятная теплота. Самогон был сильно вонюч, и питие его не вызывало каких-то приятных чувств. Но прижился напиток неплохо и вскоре я, находясь в приподнятом настроении вернулся в коридор для работы. Я был единственный санитар и помогать мне никто не собирался. Из раздевалки доносились довольные голоса и как-то даже стало обидно, что приходится за всех отдуваться. Больные сразу заподозрили, что сегодняшняя смена будет навеселе, и особо не утруждали себя субординацией. Больной по фамилии Галушка- так и вовсе начал лезть ко мне с какими-то заигрываниями. Он гримасничал и строил мне рожи, попутно хватая рукав моего халата и притягивая к себе. Клиент был сильно похож на чёрта из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», но умиления, почему-то у меня это не вызывало. Наконец, с большим трудом мне удалось запихнуть его в палату. «Оправка» явно затянулась, и я уже начал торопиться. Наконец, всё было сделано, и я услышал команду медбрата – выпускать больных на прогулку. Я открыл все палаты сразу и пошёл в раздевалку в надежде, что больные как-то сами организуются и мне нужно будет только потом закрыть все двери.