– И что мне, по-твоему делать? – сказал Тагари, смягчившись, слыша в словах брата подтверждение из семейному единству.

– Делай, что раньше. А пока я здесь, по крайней мере помогу тебе как разобраться с местными – из дворца этого не сделать, так и сдержать столичных – благо, есть связи. Раз уж воин из меня не самый лучший.

– Отличный бы вышел, если бы ты захотел, – взгляд Тагари стал теплее, самую чуточку мечтательным – он, видимо, представлял, как плечом к плечу с братом сражается где-нибудь на заставе. – Ты легче меня, и быстрее. Вместе бы мы…

– Мы и так вместе. И это подводит нас к маленькой заминке. Я писал тебе, что ты совершаешь глупость…

– Энори? – лицо генерала посуровело, ни следа мягкости не осталось. – Знаешь, я говорил о пожарах и сотрясениях гор. Считай что хочешь, но, пока он делает то, что делает, останется здесь.

– Ты легковерен, как последний водонос! – не сдержался Кэраи. – А дела границы?

– Он указывает время и тропы, опасные места. О большем я не намерен советоваться!

– Хорошо уже, что ты так думаешь, – обронил младший брат, скорее смирившись, чем пытаясь уколоть. – Но я уже успел кое-что услышать. То, что о нем говорят…

– Погоди, сам увидишь. И… он единственный, кто способен поддерживать жизнь моего сына. Про это я тебе не писал и в твой приезд велел слугам не говорить.

– О Сущий, я знаю, что ты и к Тайрену его подпустил. Хорош был бы я, упустив такое. Не хмурься, я за тобой не шпионю, но подобные вещи не скроешь. Придется и мне с этим мальчишкой познакомиться получше. И не сердись, если тебе не понравится итог нашего знакомства. Но это после. Нам сейчас, как никогда, нужны союзники… Из верных семей к другим переметнулся кто-нибудь?

– Есть мелюзга, – с неохотой сказал Тагари, словно признаваясь в собственном недосмотре, – Но большинство наши не только на словах, а на деле.

– Дом Нара по-прежнему поддерживает нас?

– Да.

– И дом Иэра? Судьи и владельцы медного рудника, верно?

– Они, по крайней мере, не против нас. Хотя со старшим сыном там плохо. Жаль, был способным парнем.

Отвечая на недоуменный взгляд брата, Тагари коротко пояснил:

– Пьет.

Он расхаживал по комнате, широкими резкими шагами, и, говоря, взмахивал правой рукой, будто помогал себе собраться с мыслями:

– Пока меня нет, делами заправляет моя правая рука, Айю – ты его помнишь. Когда я в городе, в общем-то тоже он – если не считать дел городской и земельной стражи, строительства, ремонта дорог и мостов. Но помощник уже весьма немолод – еще при тебе здоровьем не отличался…

– Я увижусь с ним завтра или днем позже, если не возражаешь. Надо будет о многом побеседовать. Думаю, в чем-то сумею ему помочь. И придется налаживать старые связи, у меня было не слишком много друзей, – Кэраи чуть улыбнулся, – И еще. Твой советник… Я знаю, о нем говорят в народе. Но в высших кругах – его кто-то слушает, кроме тебя?

– В разумных пределах, – на лице старшего брата появилась тень того выражения, которое Кэраи видел с детства, и означало оно "этот ребенок опять несет какую-то чушь". Давно не ребенок, конечно, но выражение осталось.

Только в детстве сказанное в такие моменты вовсе не было чушью.

Пока спорили – сумерки плавно перетекли в ночь; хозяин дома сам зажег комнатный фонарь, не желая звать слуг. Качнул случайно – и колыхнулось пламя. Свет его упал на маленькую золотую гвоздику-застежку, с крохотными рубинами, из тех, что женщины дарят своим возлюбленным.

Брат заметил ее.

– Памятное? – спросил с не то с интересом, не то с подозрением. – Неужто ты наконец…

– Да нет. Ерунда, пустое.

– У Истэ была похожая, – сказал Тагари, теперь с отвращением глянув на безделушку.

– Ее тень все еще не развеялась? – спросив, пожалел о вопросе. Даже в Столицу просочились легенды о верности генерала Таэна умершей жене. Люди очень уж любят такие истории, чего не знают, то сами додумают.

А тот уже читал письма, привезенные из Столицы.

– Лучше б деньги слали, а не бумаги! Но раз велено еще усилить крепости Ожерелья и заставы возле них, я за это возьмусь, хотя они и так хороши. Как раз собирался отдать приказ Энори, вот и познакомлю вас заодно, – сказал Тагари.

Через четверть часа слуги-посланники вернулись, чтобы робко сказать – молодого советника никак не могут найти. В покоях и в саду его нет, но он не собирался покинуть дом…

– Он обязан докладывать, если уходит! Ищите, – велел Тагари, меряя комнату под сочувствующе-насмешливым взглядом брата.

**

В углу горела большая лампа – прямоугольный каркас из темного дерева, грани – полупрозрачная бумага, на которой искусный художник изобразил цветущие абрикосовые ветви – точнее, лепестки и листья, а сами ветки исходили из рамы, резные. Угол комнаты заливал теплый золотистый свет, выхватывая из тени болезненное личико ребенка лет восьми-девяти – некрасивое, с острым подбородком и широким лбом. Мальчик был сложен неплохо, но хрупкость и худоба выдавали его нездоровье еще верней, чем лицо.

Лампу привезли на днях – на севере такие вещи были диковинкой. Энори увидел над дверью продавца птиц подобный фонарь, и захотел точную копию. Но, когда лампа понравилась Тайрену, подарил мальчику.

– У меня будет еще, если нужно, – отвечал он со смехом, глядя на смущение ребенка, который стеснялся брать сделанное для другого.

Свет лампы успокаивал мальчика. Было новолуние… время нечисти и призраков.

И снова трудно дышать…

Он забрался в глубину кровати, сел, прижавшись к стене. Ждал. Дом его отца был весьма обширным, и покои Энори располагались далеко, на другом конце. Мальчик, не покидая комнату, будто видел, как в пустых коридорах горели светильники, раскачивались тени на стенах. Никого… словно вымерли слуги. При новой луне лучше не говорить лишнего, вести себя тихо, и без нужды не покидать кров.

Тонкая рука коснулась маленькой незаточенной сабли, висящей на стене. Мальчик не боялся нечисти, и привык быть один. Ему даже хотелось, чтобы кто-нибудь недобрый появился. Может, доказав свою смелость, он заслужил бы одобрение отца…

Время тянулось и тянулось, порой вдалеке погромыхивали раскаты уходящей грозы, небо озарялось уже неяркими вспышками. Наконец он не услышал – ощутил присутствие кого-то за дверью, в следующий миг она отодвинулась, рука в белом рукаве поднялась, придерживая крашеные деревянные подвески над входом.

– Ты пришел!

– Ты так взволнован… Гроза напугала?

– Нет! Я же не трус! – прозвенело слишком горячо, чтобы быть правдой. – Я ждал тебя… Помнишь? Ведь обещал, что придешь…

– Тише. Думают, что ты спишь.

Гость открыл решетчатое окно – козодой пел в саду, теплый, влажный после грозы воздух ворвался в комнату. Черное небо, и звезд не видно – скрывают тучи.

Юноша дунул на лампу, гася свет.

– Новолуние, – неуверенно пробормотал мальчик. – Должна гореть.

– Боишься? – снова спросил гость.

– Я с тобой ничего не боюсь, – сказал мальчик, прижимаясь к старшему и зарываясь лицом в белый шелк – только он, чуть мерцающий, и был виден в темноте. – Ох… слышишь? Там кто-то ходит за дверью!

– Слуги, проверяют, спишь ли ты. Наверное, ищут меня. Не позовут – побоятся тебя разбудить.

– Тогда будем сидеть тихо-тихо, будто тебя тут нет, – мальчик засмеялся едва различимо. – Вот и ушли, да?

– Да.

Они устроились на краю кровати, и ребенок тут же поднырнул под руку взрослого.

– Знаешь, я запомнил вчерашний сон… мне снилось, что я вырос, и был здоровым и сильным…

– Что бы ты делал тогда?