На головных повязках всех четверых слуг – малиновый, светлая зелень, лазурь и ультрамарин – красовались вышитые знаки семей, которым те дали слово верности. Вышивка – по центру, а по бокам маленькие знаки защиты и принятия опасности на себя. Если что, беда обойдет господина и настигнет слугу.

Не слишком схожие между собой нравом, молодые люди были примерно равны положением – чем не повод для совместного времяпровождения. Энори заметил однажды, что подобное похоже на похлебку крестьян, куда высыпают все без разбора, лишь бы съедобно.

Снова сорочья трескотня разорвала воздух.

– Вот болтушка, – с досадой сказал Кайто. – Перепугает весь лес, и никакой охоты…

Энори придержал коня и, глядя на вершину огромной ели, крикнул что-то непонятное, не то на человечьем, не то на птичьем языке. Сорока сбилась на середине фразы, сорвалась с ветки и растаяла в лесу с другой стороны дороги. Вдали послышалась перекличка птиц, но скоро вновь стало тихо.

– Что еще за… – начал Макори, но не стал продолжать. Если кому-то вздумалось подражать пересмешникам, его это не касается.

– Сороки – глупые птицы. Их легко удивить, – откликнулся Энори.

– Лучше позови цапель на озере, – задорно произнес Кайто.

– Цапель достаточно… Настреляешь хоть десяток.

Рииши слегка поморщился. Убивать этих птиц, да еще весной, в свадебном наряде – привилегия высших. Невесомые перья – ценный подарок женщинам. Не хочешь дарить, можешь продать купцам, те отвезут сокровище в южные провинции. Только вот не слишком достойное дело такая торговля.

А Дом Макори ею не брезговал, хоть и заведовал земельной стражей…

Тропка, ведущая к озеру, была хорошо утоптанной, и лошади бежали резвой рысью. У самой кромки воды остановились. В воздухе, холодном и влажном, стоял аромат лотосов, которые недавно начали раскрываться. Их венчики, неподвижные над озерной гладью, казались искусно вырезанными их полупрозрачной розовой бумаги, и отражались такими же, разве что чуть темнее.

Тихо было; изредка расходились круги по воде, когда шустрый малек поднимался к поверхности, глянуть на небо, да водомерки старались обогнать друг друга. Одна, у ближайших камышей, носилась как сумасшедшая.

– Кайто, смотри – похож на тебя! – обронил Энори. Тот отмахнулся, слегка недовольно: еще прицепится прозвище… не избавишься от насмешек.

– Был бы интерес, всяких тварей разглядывать!

А остальные двое переглянулись: и правда похож… Шорох прервал их мысли – в воздух поднялась большая птица.

Энори покачал головой, отказывая сопровождающему, который протянул лук. Прислонился к серебристому стволу ивы, чуть прищурясь, смотрел, как нарушился покой воды – рыба плеснула хвостом. Довольно долго смотрел, уже и круги исчезли, и снова ровным стало озерное полотно. Товарищи посмеивались, переговариваясь между собой, и, казалось, позабыли про юношу. Привыкли уже, что Энори, порой теряя свою обычную живость, застывает чуть не посреди разговора, и то ли прислушивается к чему, то ли погружается в свои мысли. Кайто шутил – растворяется в окружающем, словно капля вина в воде.

Шли по берегу озера вблизи отмелей, где цапли ловят рыбу, осторожно, чтоб не спугнуть.

Потом на воду упала мертвая птица, подстреленная Макори. Слуга полез ее доставать. Испуганные им, еще две цапли взлетели – одну из них настигла стрела другого охотника.

Больше птиц не удавалось поднять. Юноши вернулись на прежнее место, возле которого все еще оставался приятель. Все четверо забрались в седла и поехали вдоль берега; вблизи ничем не примечательных камышей Энори вдруг протянул руку за луком:

– Ну-ка дай.

Слуга его повиновался. Кайто и Макори переглянулись, пожали плечами. Не было и следа присутствия птиц.

– Ты… – начал Кайто. В следующий миг чуть не из-под носа у него взлетела огромная цапля, тяжело взмахивая крыльями. Энори выстрелил – и охотники не могли отвести взор, глядя, как она падает, с пробитой шеей, тщетно пытаясь удержаться в воздухе.

Слуга его направился за добычей, неловко ступил и едва не нахлебался воды.

– Осторожней, – Энори следил за ним. – Держись правее, иначе попадешь в яму.

Товарищи переглянулись; Рииши теперь тоже смотрел пристально, с интересом, Кайто чуть пожал плечами. Им не понять было подобного чутья – как сидящий на коне может знать, что скрывается под водой? А Кайто с Макори не могли взять в толк и подобной заботы.

– Почему ты это сделал? – спросил Рииши, обращаясь к приятелю так, что слышал он один. – Ты же не любишь…

– Пригодится еще.

Пока молодые люди находились на озере, небо потемнело заметно, все чаще порывами налетал пыльный и одновременно влажный ветер.

– Хватит, пора возвращаться, – Макори первым развернул коня. Энори – после охоты он выглядел грустным – смотрел на верхушки деревьев, не обращая внимания на спутников. Те подумали уже, что останется здесь – не раз покидал веселую компанию, порой никого не предупредив. Но Энори тронул повод, и лошадь его побежала впереди всех. Кайто смотрел на скакуна, скрывая зависть – хоть у самого в конюшне стояли два чистокровных гиэли, они не могли так мастерски носиться по горам, как полукровка-вороной приятеля. А ему самому – все равно, не любит он лошадей. И лошади его не больно-то жалуют. Тогда как у Кайто и самые норовистые с руки хлеб едят…

Для обратного пути выбрали ту же дорогу, и снова проскакали через мостик, подле которого старый крестьянин завершал работу на маленьком поле.

Всадники окружили старика, лошади затанцевали вокруг, копытами утрамбовывая только что взрыхленную землю, вбивая в нее зеленые сочные стебли. Один из коней подался в сторону хозяина надела, и он, неловко отступив, упал на спину, в воздухе начертил нелепый узор ногами.

– Чтоб вам всем! – рыкнул он, с трудом поднимаясь. Соломенная шляпа его заломилась и теперь торчала заячьим ухом.

Седоки даже не рассердились на невероятную наглость, они смеялись, разглядывая земледельца – его сумрачное лицо, мотыгу, на которую тот сейчас опирался, как на клюку, сбившийся набок пояс.

– Ты не в первый раз посылаешь нам вслед проклятия. Не утомился еще? – сказал Кайто задорно.

Спутники рассмеялись пуще прежнего, вспомнив, видно, как крестьянин барахтался дурак дураком. Даже Макори, хоть и покосился на слугу: вот-вот и прикажет проучить наглеца. Земледелец сжал губы. От него не услышат просьбы о прощении… вообще ничего не услышат.

– Ну ладно, будет, – произнес Энори. – Держи – это за испорченную работу! – юноша оборвал смех, бросил на землю мертвую серую цаплю; на ее горле еще не высохла кровь. – И вот еще что… Гроза идет, сильная гроза. Смотри, позаботься о семье – молния ударит в твой домик. Лучше, если крыша его будет мокрой.

Один из всадников присвистнул, услышав эти слова. Охотники умчались, сами как веселая буря, и вновь грохотали по мостику копыта коней.

Старик помедлил, нагнулся и поднял убитую птицу. Гордость взывала – закопай ее где-нибудь под кустом; но жене и малолетнему внуку давно не доводилось пробовать мяса… а уж роскошные перья – только бы удалось продать, не получив обвинения в браконьерстве! Этому что – поддался мгновенной блажи, может, и вовсе не вспомнит о подарке назавтра. И ничего не поделаешь – попросту не понять «рожденным в золоте», что значит вытоптанное поле…

Что до грозы, то старик колебался, внять ли предостережению? Или – жестокая шутка? Только ведь ничего не теряет, если на время покинет жилище. Может, и впрямь… до сих пор гнев птицы Ши-Хээ обходил его стороной. Но с тех пор, как от пера-молнии вспыхнуло дерево по ту сторону моста, все на душе неспокойно…

Перехватило дыхание – старик понял, кем был молодой всадник; в пригороде показали однажды, проехавшего мимо – сейчас узнал. Простерся на земле – добровольно; пусть тот не видит уже, но… может быть, он поймет. Говорят, он умеет предвидеть будущее, и в настоящем для него нет тайн. Простит глупого старика – откуда простой крестьянин мог догадаться?