– Да! То есть нет, – губернатор резко замолчал и сощуренными от едкого дыма глазами пристально посмотрел на фон Шпинне. – Полковник, вы что – социалист?

– Нет.

– А мне показалось, что да. Судя по вашему тону, неприятненький, знаете ли, тон, вы больше сочувствуете государственному преступнику, чем мне.

– Помилуйте, Иван Аркадьевич, разве я могу?

– Можете, можете! Сидите, небось, и думаете: «Совсем старик умом тронулся». – Граф погрозил фон Шпинне пальцем. – Меня не обманешь, я воробей стреляный и знаю получше вашего, что думают мои подчиненные. И еще я знаю, как в этом деле разобраться…

– Ну, в таком случае я вам не нужен. – Начальник сыскной встал. – Разрешите идти?

– Да сядьте вы! «Разрешите идти?» – передразнил губернатор фон Шпинне и снова потянулся к сигарному ящику. Открыл крышку, но, перехватив взгляд начальника сыскной, захлопнул. – Да, вы правы, поэтому и прошу вас разобраться. У меня, если честно, только и надежда, что на вас.

– А как же охранное отделение, жандармерия?

– Фома Фомич, с вами совершенно невозможно разговаривать. Если такое случится и мне понадобятся дураки, я и без вашей подсказки знаю, где их искать. Вы как нельзя лучше подходите для этого дела. И еще… мне бы хотелось, чтобы это дело было расследовано, как бы это сказать, – губернатор задумался, подбирая слова, – полуофициально…

– Полуофициально?

– Да.

– Хорошо, – кивнул фон Шпинне. – Но прежде, с вашего позволения, я открою окно!

– Ах, да-да, я совсем вас закоптил. Пристрастие, знаете ли, особенно когда нервничаю. Вот вы не подвержены этой колумбовой пагубе, и хорошо.

Отворив окно, Фома Фомич снова уселся в кресло и сказал:

– Мне нужно две недели.

– И за две недели вы разберетесь? – с нотками недоверия в голосе спросил губернатор.

– Боюсь, что нет. Даже скорее всего, что нет, но какие-то выводы сделаю. В любом случае через две недели мы будем знать больше, чем мы знаем сейчас.

– Скажите, полковник, вы полностью уверены в том, что Приволов здесь ни при чем? – спросил как бы между прочим граф.

– В нашем деле полностью уверенным в чем-нибудь или в ком-нибудь быть нельзя, но факты говорят, что он человек скорее случайный. Тем не менее мы будем за ним приглядывать…

– Вот-вот, – закивал губернатор, – приглядывать, нужно приглядывать.

– Не беспокойтесь, ваше превосходительство, мы с казначея глаз не спустим, – заверил губернатора фон Шпинне. – Но вы на нас надейтесь, а сами тоже остерегайтесь.

– Ну что же, через две недели я жду вас здесь, и жду с хорошими новостями. И еще, Фома Фомич, вы как хотите, но ложку эту заберите, я на нее смотреть не могу.

Когда фон Шпинне, спрятав ложку в портфель и простившись с губернатором, уже стоял в дверях, тот остановил его:

– Полковник, не могу взять в толк, как все-таки эта ложка оказалась у вас, ведь, насколько мне припоминается, вы говорили, что Приволов утопил ее?

– Я разве не сказал? Мы подменили ее перед тем, как подбросить казначею.

– Умно!

Приняв у графского дворецкого шляпу, полковник мельком взглянул на свое отражение в большом зеркале и вышел в сверкающий солнечный день. Постоял на пороге губернаторского особняка, сделал глубокий вдох, со свистом выдохнул, как бы стараясь освободиться от скопившегося внутри дыма графских пахитосок, и кликнул извозчика. Однако садиться в пролетку не стал, только что-то сказал кучеру. Тот понимающе кивнул и, хлестанув лошадь, умчался. Сам же начальник сыскной не спеша пошел вдоль по улице Изрядной, щурясь на яркое солнце и улыбаясь красивым женщинам. «Ну вот, – весело думал полковник, – а в Министерстве внутренних дел убеждали, что город Татаяр самое тихое в империи место, где служба – одно большое удовольствие. Обманули!»

Две недели для предварительного расследования, которые Фома Фомич запросил у губернатора, – срок огромный и в то же время ничтожно малый. И здесь нет никакого противоречия. Он огромен для губернатора, вынужденного ждать, а в ожидании, как известно, время течет намного медленнее, чем хочется. Для начальника же сыскной этот срок краток и мимолетен, потому что фон Шпинне должен действовать, но перед этим ему нужно найти даже не ответ, а ту едва различимую в густой траве догадок и предположений тропинку, пойдя по которой он, может быть, придет к ответу. А если их, этих тропинок, несколько, и они расходятся во все стороны, и нет никаких указателей, вроде тех сказочных: «Прямо пойдешь, что-нибудь да найдешь!», как тогда быть? Наверное, нужно остановиться и подумать. Вот глядишь, и время прошло.

Поэтому Фома Фомич решил зря времени не терять и остаток дня посвятить размышлениям. Придя на Пехотнокапитанскую, Фома Фомич заперся в своем служебном кабинете. Нет, не в том, в котором он допрашивал городского казначея, а в настоящем, расположенном на втором этаже особняка сыскной полиции. Всех, кто приходил к нему, дежурный заворачивал, шепотом сообщая, что Фома Фомич занят!

О чем же думал, о чем размышлял начальник сыскной, сидя за столом и подперев отяжелевшую голову руками? Он пытался восстановить ход событий, связанных с нападением на губернатора, и в связи с появлением ложки мастера Усова по-другому посмотреть на них. Если это не настоящее с угрозой для жизни нападение, то что это?

«Шутка?» – спрашивал он сам себя и тут же отвечал, что никакая это не шутка. Кто себе может позволить так шутить, тем более с губернатором!

Но если это не шутка, не розыгрыш, то, значит, это все-таки нападение. В таком случае какова его цель? Убийство? Поранить – это да, но убить… только случайно или имея в этом определенный навык.

Но у нападавшего не было никакого опыта убивать людей ложками. Мог такую оплошность допустить хладнокровный расчетливый убийца? Нет! А мог бы он вообще пойти на преступление, тем более на убийство, вооружившись обычной серебряной ложкой? Мог, если бы замысел преступления в том и состоял. Но зачем бросаться на губернатора с обычной ложкой, если, как теперь выяснилось, была другая, стальная и острая? С ума сойти, какая чудовищная путаница.

Ну, тогда спутал, просто спутал ложки. Как если бы рыбак пошел на рыбалку, просто не заметил, что у него нет крючка. Но перед тем как забросить в воду удочку, он должен насадить червя. И вот тут, наконец, выясняется, что крючка нет! Что делает рыбак? Он возвращается домой. А если он, обнаружив, что крючка нет, все же забрасывает удочку? Он кто угодно, но не рыбак! Он только выглядит как рыбак и хочет, чтобы все думали, что он рыбак. И, похоже, ему это удалось.

Итак, все по порядку. Есть некто. Мы не знаем, он один или их несколько. Предположим, что один, назовем его господин Эн. У господина Эн есть причина или ряд причин невзлюбить губернатора. Невзлюбить так сильно, чтобы решиться на нападение. Почему же господин Эн возненавидел губернатора, какие у него были причины на то? Во-первых, потому что он – губернатор, ведь во фразе, которую выкрикнул господин Эн, прямо указывается на то, что граф Можайский занимает чужое, ему не принадлежащее место. Возможно, это место и есть место губернатора? Кстати, сам граф нервничает именно по этому поводу.

А вдруг это место мужа Елены Павловны? Она еще достаточно молода, хороша собой, брак с губернатором – это брак по расчету, вне всяких сомнений. И действия напавшего на губернатора господина Эн по своей необъяснимости напоминают или действия сумасшедшего, или влюбленного. Недурно проверить знакомства Елены Павловны. Возможно, там и кроется ответ на все вопросы.

Так, что еще в поведении господина Эн кажется необычным? Конечно же, его осведомленность. Он знает, когда вернется губернатор, и знает это почти точно. Ведь не мог же он, в самом деле, весь день слоняться у дома, поджидая свою жертву. Ну, а поскольку в течение дня никаких инцидентов возле губернаторского дома не произошло, значит, появился там господин Эн незадолго до возвращения его превосходительства домой.