– Давайте побыстрее, я вперед, а вы следом, – заторопил Кочкина Володя. – А то он не уймется, так и будет до утра орать.

Когда Володя вывел чиновника особых поручений за ворота, стояла уже глубокая ночь. Улица была пустынна и темна. Со стороны реки тянуло свежестью и слышны были тихие всплески, рыба играла в затоне. Из темноты доносился далекий крик ночной птицы.

– Чего-то вашей пролетки не видать, не случилось бы чего, у нас тут места беспокойные, подлеты пошаливают… – проговорил, озираясь, Мясников.

– Володя, – тихо обратился к нему Кочкин. – Пролетка – это пустое, отыщется. Вы мне вот что скажите: ваш дедушка, он когда-нибудь упоминал о мастере Усове просто так, не во сне?

– Нет, – решительно мотнул головой Володя. – Не говорил, по крайней мере, я не слышал. Может быть, маменька…

– А среди ваших знакомых есть или были люди с фамилией Усов?

– Нет, но у деда, кто знает, может, и были. Ему все-таки семьдесят восемь лет.

– Мне известно, вы не один раз сидели в чулане. Как часто ваш дед упоминал об Усове?

– Да всякий раз, как я его… – Володя запнулся, – как я его подслушивал.

– Менялись ли раз от разу слова, которые он произносил, или они повторялись, как заученный урок?

– Вот-вот, как заученный урок, нас в гимназии стихи заставляли учить на память, а потом пересказывать, так и у него!

– С одним отличием, правда, – заметил Кочкин.

– Это с каким же?

– Кто вас в гимназии заставлял учить стихи?

– Учитель словесности…

– Вот, а кто заставил вашего дедушку выучить то, что он повторяет по ночам, кто? Вряд ли это был учитель словесности. Припомните, за последние, ну, скажем, полгода с кем общался ваш дедушка?

– Ну, так сразу я, наверное…

– Нет, нет, – остановил его Кочкин, – вы меня не дослушали, у вас будет время: три-четыре дня, а потом мы с вами встретимся, и вы предоставите мне список. Договорились?

– Договорились. А вознаграждение как же, ведь дед сказал про мастера Усова! Ваш начальник обещались.

– Вот составите список, и будет вам вознаграждение, об этом не стоит беспокоиться, мы слово держим. А теперь, Владимир, время позднее, русалочий час настает, пора прощаться. Ну, будьте здоровы! – С этими словами Кочкин пожал руку Володи, и тот чуть не вскрикнул от боли, так сильна была хватка у чиновника особых поручений.

– И не забудьте, Владимир, список! – уже из мрака донеслись до Мясникова слова Кочкина.

– Не забуду, – проворчал тот себе под нос. Володя был недоволен. Ему почему-то казалось, что с ним рассчитаются сразу же и дадут ну никак не меньше пятидесяти рублей. Ведь он так и не решился поинтересоваться у Фомы Фомича о сумме вознаграждения. И вот теперь только тем и занимался, что перебирал в голове цифры. На ум приходили даже такие суммы, которые можно было смело назвать дикими. Володя не считал себя сумасшедшим. Он понимал, что тысячу рублей ему никто не заплатит, но не мог изгнать из своего рассудка сонмище фантазий. Он уже знал, какой рукой возьмет деньги, в какой карман опустит, где, принеся домой, спрячет и как потом распорядится ими. Вначале он хотел всю сумму передать маменьке, сказав при этом какие-нибудь подобающие моменту слова. Но, подумав, решил, что это, пожалуй, будет слишком. Достаточно отдать маменьке и половину предполагаемой суммы, что тоже прилично. Вскорости и половина стала выглядеть чрезмерно, и он понемногу склонился к четверти. Да, четверть как раз та часть, отдать которую не жалко и не стыдно. Наступил теплый майский вечер и обострил память нашего переписчика. Он вспомнил про библейскую десятину. А потом, можно ведь и не деньгами отдать, а купить гостинец: фунт пряников или мыло с запахом сирени. А еще лучше, чтобы память осталась! Купить какую-нибудь полезную вещь. На Булаховском рынке татары глиняные свистки продают, наберешь в него воды и давай трели выводить… Правда, у ракитового звук получше будет, тоньше, жалостливее, да его и покупать не надо, можно сделать самому. А если и сломается, то не жалко, ведь деньги не трачены. Так Володя и решил: свисток сделать самому, если будет время и подходящий материал, что же касаемо денег, то он их спрячет.

– Занятно, очень занятно, – сказал Фома Фомич после того, как Кочкин на следующее утро доложил ему о своем бдении в мясниковском чулане. – Губернатор, мастер Усов, старик Мясников, что может быть у них общего? Ничего. Но тем не менее они связаны друг с другом, и связывает их острая ложка… Высший государственный сановник, мифический мастер Усов и сумасшедший старик – хороша компания, нечего сказать.

Наклонившись над столом, Фома Фомич задумался.

– Что мы будем делать? – спросил Кочкин и сам же предложил: – Может быть, поговорить со стариком и задать ему прямой вопрос? Откуда он знает мастера Усова?

– Поговорить-то можно, но я думаю, он нам ничего не скажет или скажет, что о мастере Усове слышит впервые. И это, скорее всего, правда. А то еще наврет чего, не надо забывать, что он душевнобольной, хотя об этой болезни нужно будет спросить у докторов.

– Как же тогда быть?

– Из всего сказанного стариком имеется одно упоминание, которое может представлять для нас практический интерес. Он назвал деревню Костры, в которой якобы проживает интересуемый нас с тобой мастер Усов…

– Называл, – согласился Кочкин.

– Ну, так вот, в семнадцати верстах от города есть деревня с таким названием.

– И где же деревня, в какой стороне?

Фома Фомич взял в руки карандаш, поводил тупым концом по разноцветным прожилкам карты и указал в маленький, едва различимый кружочек:

– Вот, по Гатчинской дороге деревня Костры.

– Возможно, старик Мясников оттуда родом, – предположил не совсем уверенным голосом Кочкин.

Начальник сыскной вскинул на него глаза и, постукивая себя карандашом по указательному пальцу руки, заметил:

– Наш юный друг Володя сказал бы, если бы это было так, но он и словом не обмолвился. А знаешь почему?

– Почему?

– Потому, что деревня Костры для него все равно что тридевятое царство. Ведь сказанное стариком напоминает начало какой-то сказки. Все, что говорит старик, с ним самим никоим образом не связано. Это чужие слова, он просто повторяет их… Пока нас ждет деревня Костры! Все свое внимание мы обратим сюда! – Сказавши это, фон Шпинне иксообразно перечеркнул на карте маленький кружочек.

– И как же мы это сделаем? – с некоторой обреченностью в голосе спросил Меркурий – он догадывался, куда клонит начальник сыскной.

– Очень просто! – улыбнулся на его вопрос фон Шпинне. – Ты же знаешь, Меркуша, как я ценю тебя, как доверяю тебе и как обстоит дело с толковыми агентами…

На каждое «как» Меркурий уныло кивал головой.

– В Костры придется ехать мне? Хотя зачем я спрашиваю, это и так понятно.

– Ну, если понятно, то чего тянуть, собирайся и отправляйся. Сейчас выедешь, – Фома Фомич достал из жилетного кармана часы и сощуренным глазом посмотрел на них, – к вечеру будешь на месте. Порасспрашиваешь там, а следующим утром – назад. Семнадцать верст – это ведь не ахти даль какая.

– Смотря по дороге, – возразил Меркурий, – бывает и пути-то всего верста, так грязи под самые подмышки, вот и ползешь червем весь день…

– Какая грязь, сушь стоит! Вот прошлой весной – да, болото было, но я ведь тебя никуда и не посылал, – сворачивая карту губернии, сказал фон Шпинне. – А нынче благодать, дороги как камень, вмиг домчишься!

Люди, родившиеся и всю свою жизнь прожившие в городе, – к их числу мы относим и начальника сыскной полиции фон Шпинне, – плохо осведомлены о качестве российских дорог. Нет, они бесспорно знают, что дороги наши скверные и никуда не годятся, но вот закрепить знания на соответствующей части тела не могут, потому что стали ездить поездами, а железная дорога, как утверждал классик, большое препятствие к изучению России. Кочкин же был знаком с нашими дорогами не понаслышке, потому что немало исколесил их в тряских подводах становых надзирателей. И если для многих городских жителей выражение «Там, где кончается дорога!» говорило не иначе как о крае земли или об острове Сахалине, то для Кочкина эта фраза вообще была лишена какой бы то ни было дальности, потому что ему было доподлинно известно: дорога заканчивается за городской заставой.