Было чиновнику особых поручений известно и состояние полицейской дорожной брички, в которой предстояло отправиться в Костры. Поэтому, дабы избежать неприятностей в дороге, Кочкин зашел на конюшню и велел тамошнему работнику осмотреть коляску, а встретится какая поломка – починить. Для порядка Меркурий попугал его скорой расправой, если в дороге чего случится, и получил в ответ подобострастные заверения в полной благонадежности и полном понимании важности порученного дела.

Примерно через час Кочкин, одетый в дорожное платье, держа в руке небольшой саквояж, садился в коляску, запряженную парой неспокойных лошадей, которые храпели, весело перебирали ногами, точно прознали, что ехать придется в деревню Костры, и радовались этому. Кучер – дядька средних лет – радовался вместе с ними.

– А верст-то сколько, Меркурий Фролыч?

– Семнадцать, но считай, что все двадцать, – ответил Кочкин.

– Семнадцать верст – это тьфу, это мы зараз! Не успеете глазом моргнуть, как на месте очутимся.

– Ты бы, Прохор, прежде времени не хвалился, дорога незнакомая, или ты бывал в тех краях?

– Нет, врать не стану, не бывал.

– То-то!

Когда выехали за городскую заставу, солнце уже стояло в зените, пришлось остановиться и поднять верх, чтобы голову не напекло.

Дорога оказалась не самой скверной в империи, но тоже нет-нет да и потряхивало на колдобинах. Кучеру приходилось переводить лошадей на медленный тяговый шаг и осторожно, чтобы не случилось поломки, перекатывать через них коляску.

Кочкин вспомнил, как много лет назад, будучи по делам службы в одной из деревень, увидел на самом въезде огромный, на три четверти вросший в дорогу камень. Для того чтобы через него переехать, нужно было из бревнышек мостить скаты.

«А сколько телег об скалу окаянную изломалось, пальцев не хватит сосчитать!» – жаловались Кочкину мужики, когда на сельском сходе он поинтересовался этим камнем.

– Отчего вы его не уберете? – спросил Меркурий. Сейчас, умудренный жизненным опытом, он не стал бы задавать такого вопроса, но тогда, будучи молодым полицейским ярыгой, в жизни мало чего понимающим, задал и был встречен дружным мужицким хохотом. Это смутило его, щеки сделались красными, но он выстоял, а тут еще староста на подмогу пришел.

– Чего ржете, собачьи дети! – прикрикнул он на мужиков. Смех стих. После этого староста, сняв шапку, подошел к Кочкину и стал объяснять: – Камень, ваше благородие, убрать недолго, но тогда на его месте будет яма. Если сейчас напополам с бедой еще как-то проехать можно, то через яму как проедешь? Яма – это погибель, а камень, выходит, спасение.

– А если яму засыпать?

Снова смех среди мужиков, правда, уже потише. Громко смеялись те, кто стоял в задах, передние просто пырскнули в бороды. Староста, оставаясь серьезным, лишь только шапку в жгут свернул. Ответил вопросом на вопрос:

– Для чего же ее засыпать, коли ее нету?

– Но ведь если камень убрать, то будет!

– А зачем камень убирать?

– Как зачем, он же мешается, сами говорите, телеги ломает!

– Телеги, ваша правда, ломает, но от ямы больше разору будет. Если со всего маху в нее заскочить, не токмо телегу, голову сломаешь! Яма, ваше благородие, это, как ни крути, а камня хуже.

– Согласен, хуже. Но я ведь не говорю, чтобы через яму ездить. Я говорю, в начале, перед тем как ехать, ее засыпать надо!

– Зачем же мы ее вначале делать будем, а потом засыпать? Это, ваше благородие, прощения просим, дурь какая-то. Взять хотя бы курицу, уж на што птица глупая, а ведь и она над нами смеяться станет…

– Станет, станет! – поддержал старосту кто-то из толпы, и раздался одобрительный гул.

– Иное дело, – продолжал староста, – ежели бы этот камень, скажем, срубить…

– Срубить? – переспросил Кочкин.

– Да, срубить вровень с землей. Это было бы замечательно, тогда ни камня, ни ямы.

Гул одобрения.

– Ну как же вы его срубите?

– Ну как срубим? Срубить, оно ведь дело-то нехитрое, это раз плюнуть. Вон у нас мужиков сколько, и все готовы!

– А чего же до сих пор не срубили?

– Так ведь зубилов у нас нету. А без зубилов как срубишь? Готовность есть, а зубилов нету. И тут, ежели в это дело всмотреться, просто зубилы не пойдут, тут зубилы особые нужны. А где их взять? Может быть, они где-то и есть. У немцев, скажем, они, может, и есть, а у нас их нету! А без зубилов никак.

– Нет, без зубилов никак! – поддержали старосту мужики.

– И как же тогда быть? – спросил старосту Кочкин.

– А очень просто, оставить надо все как есть. Да мы, если честно, уже привыкли. Он ведь тут со дня основания лежит, камень этот. А может быть, в нем сила какая-то, может быть – камень убери, и деревня пропадет! А может, это и не камень вовсе, а ось земная выглядывает, мы же того не знаем…

– Нет, его лучше не трогать, – донеслось из толпы. – Пущай его лежит, мы вон лучше карпухинскую избу разберем и объезжать его станем. Камень – это сила!

Тогда Кочкин так и не понял, что же это было: дремучая тупость русского мужика или его изощренная хитрость. Понимание пришло к нему много позже, но так или иначе этот случай стал первым уроком, с которого и началось его полицейское образование.

Отвлекшись от воспоминаний, Кочкин принялся осматривать пробегающие мимо виды. И по правую, и по левую сторону от дороги простирались до самого горизонта неудобья: песчаные, поросшие дикими рыже-зелеными травами холмы, а между ними лесистые овраги, глубокие и сырые, именуемые в тех местах балками. И ни деревеньки, ни хуторка, ни даже какой-нибудь, указывающей на присутствие человека, лачужки. Может быть, там, за холмами, вон и дымок белой ниточкой поднимается в небо…

Бричку вдруг тряхнуло сильнее обычного. Качнулось небо, холмы, дальний дымок, фордек сам собой сложился. Не ухватись чиновник особых поручений вовремя за кожи, то вывалился бы из накренившейся влево коляски. Лошади остановились. Кучер тяжело выругался, бросил поводья и спрыгнул с козел.

– Что случилось? – сдавленным голосом, потому что ноги были выше головы, спросил Кочкин.

– Беда, Меркурий Фролыч! Тимошка, морда рваная, колесо, видать, зашплинтовать забыл, а я тоже дурак – недоглядел! И ведь чуял подвох, чуял, да на «как-нибудь» положился, – долгим стоном ответил кучер.

Кочкин, произведя сложный, почти что акробатический переворот, выбрался из коляски. Перекошенная бричка опиралась голой осью о каменистую дорогу. Левое заднее колесо, еще несколько минут назад крутящееся на этой оси, теперь, озорно подскакивая, катилось вниз по косогору.

– Сейчас в балку закатится, а тама ищи-свищи его, – провожая взглядом убегающее колесо, сказал кучер. – Ну, удружил Тимошка, гад! Вот возвернемся, всю рожу ему истолку, до Петрова дня глаз открыть не сможет!

Не будем утомлять читателя подробностями починки, скажем только, что заняла она не менее пяти часов. Да оно и понятно, пока колесо нашли, пока то, пока се, вот и время прошло. Солнце уже садилось, когда снова отправились в путь. Перед тем как хлестануть лошадей, кучер обернулся к Кочкину:

– Меркурий Фролыч, а вы леворвер с собой взяли, не забыли?

– А тебе что за забота?

– Дак ведь мало ли, в ночь ехать придется, а тут безлюдье какое…

– Боишься, стало быть?

– Нет, бояться не боюсь, а так – робею!

– Ну, не робей, Прохор, не робей! В случае чего отобьемся, мы же с тобой люди бывалые. Впервой, что ли?

– Так-то оно так, а с леворвером все одно спокойнее. Пальнул в небо, и уже отстрастка, лихому человеку предостережение: не суйся, мол, не тебе ровня едет!

Не говоря ни слова, Кочкин вынул из-под сиденья саквояж, поставил на колени, расстегнул и достал оттуда длинноствольный блестящий револьвер. Прицелился в заходящее солнце и, подмигнув кучеру, спросил:

– Ну, теперь доволен?

– Как-то легше стало, – расплылся в улыбке кучер. – Леворвер у вас чудной, ишь сверкаит как драгоценно! Видать, что не наш.

Текст предоставлен ООО «Литрес».