Но совершенно неожиданно наступило затишье: стороны вступили в переговоры, и нас расквартировали под Софией. Это был небольшой городок, в котором преобладали двухэтажные домики из пеноблоков и термопластика, окружённые деревьями. Стоило выйти за автобан, и взору открывались поля с раскиданными по бороздам красными и жёлтыми комбайнами.

В первые же два дня я познакомился с Божаной. Он была болгаркой, а значит, врагом. Я — оккупантом. Но нам это не помешало увидеть друг друга такими, какими мы были: обычными людьми, оказавшимися в круговороте войны.

На территории Болгарии и Армении союзные войска вели себя как освободители. Считалось, что Турция вынудила эти страны присоединиться к Османскому Конгломерату. Возможно, когда-то так и было, но с тех пор прошло столько времени, что древняя вражда и ненависть между этими государствами исчезла без следа. Тем не менее, мы сидели под Софией тихо и мирно, делая вид, что мы и болгары — друзья и братья по крови, а вся эта пальба — результат временного недопонимания.

К сожалению, наше с Божаной счастье было кратким: переговоры оказались недолгими, и не прошло двух недель, как наши части в срочном порядке перебросили в ближайший городок под названием Банкя, где, по данным разведки, засели болгарские партизаны. Мы должны были выкурить их оттуда, что означало: уничтожить, при этом стараясь нанести как можно меньший урон зданиям. Дело в том, что в городке оставалось большое количество мирного населения, попадавшего под Конвенцию о минимализации случайных жертв военных конфликтов, поэтому действовать нужно было очень аккуратно.

Мы вошли в город при поддержке коптеров и танков и начали быстро продвигаться, проверяя все здания. Я помню, что вооружённые люди, которые нам попадались, были необученными людьми, которым раздали оружие и которым промыли мозги «Нейромайндером-6». Они отстреливались до последнего издыхания и не представляли, что можно сдаться. Именно тогда, убивая этих несчастных, я понял, что удалю воспоминания о войне, как только вернусь домой. Смерть Божаны лишь укрепила меня в этом решении.

К середине дня мы прошли почти весь город и окружили торговый центр — двадцатиэтажную башню с тремя входами, лифтами, эскалаторами и кучей вентиляционных шахт. Проблема была в том, что партизаны решили взять заложников — своих же сограждан, попадавших под статью Конвенции о мирном населении. Они надеялись, что мы не станем рисковать. Около часа командование утрясало вопрос о заложниках, затем были краткие переговоры с лидером отряда партизан, которые ничего не дали. Было решено брать торговый цент штурмом. Собственно, с самого начала было ясно, что этим кончится. Мы выбили двери и вошли внутрь. Периметр был под наблюдением снайперов. Атака началась сразу со всех сторон, даже на крышу с вертолётов высадился отряд бойцов, вооружённых плазмовинтовками «Гризли-8».

Мы поднимались с первого этажа, закованные в броню, с «Химерами» в руках и занимали ярус за ярусом, а партизан всё не было. Они забаррикадировались на семнадцатом этаже в кинозале, и с ними было три с лишним тысячи человек. Мы не могли пустить газ, потому что у партизан были широкопрофильные осмотические маски, которые они раздобыли в одном из отделов торгового центра. С началом войны туда завезли крупную партию для тех, кто боится отравления. Говорят, маски расходились на «ура». Вот и партизанам приглянулись.

Мы ворвались одновременно с отрядом, взорвавшим потолок и обрушившемуся вниз на тросах. Пальба началась разу. Благодаря сканерам мы знали, где находятся цели и сколько их, но неразбериха всё равно началась. Осветительные гранаты ослепили партизан, и они стреляли, просто водя вокруг себя автоматами, а потом один из них начал лупить из гранатомёта. За те полторы минуты, что понадобились для уничтожения партизан, пострадало пятьдесят четыре человека. Командование объявило об успешной зачистке города Банкя.

Вечером я видел трупы партизан. Из двадцати восьми человек, по крайней мере, шестнадцати не было и двадцати. Как обнаружилось позже, половина из тех, кто удерживал заложников, не успела начать стрельбу, а семеро забыли снять автоматы с предохранителя — и это в условиях, когда они в любой момент могли ожидать штурма торгового центра.

Я уверен, если бы не меняющий сознание газ, никто из этих людей и близко не подошёл бы к оружию. И те заложники, которых после операции упаковали в виниловые мешки, остались бы живы.

Османы плевать хотели на все Конвенции и палили по всему, что двигалось, не принимая в расчёт, что мирное население может пострадать заодно с противником. «Нейромайндер-6», который они повсюду распыляли, должен был убедить оставшихся в деревнях женщин, детей и стариков, что погибнуть во имя будущего Султаната — великая честь. И этот газ действовал. Я сам видел, как толпы несчастных выходили под огонь миномётов с песнями, неся в руках транспаранты с лозунгами, взятыми из пропаганды. В то время как я отстреливал болгарских партизан, османские войска разбомбили городок, где жила Божана, потому что там расположилась наша танковая дивизия. Моя любимая была погребена под грудами горящих обломков. В тот день, когда я узнал из сводки о том, что после этой «операции» выжило не больше двухсот человек, и ознакомился со списком уцелевших, моё сердце выгорело.

А через неделю я стоял на военном аэродроме, наблюдая за тем, как в глайдер с красными крестами грузят белые пластмассовые гробы, заваренные по шву, потому что некому было прощаться с теми, кто в них лежал. На бортах виднелись сделанные по трафарету чёрные маркировки — даже не имена, а номера. Чтобы узнать, как зовут человека, чьи останки помещены в гроб, нужно было свериться со списком интенданта.

Сам он стоял подле одного из шасси с планшетом в руках и время от времени тыкал стилом в экран, отмечая количество погруженных контейнеров. Его помощники следили за тем, чтобы гробы ставили внутрь глайдера эргономично, и не оставалось свободного места.

В воздухе пахло топливом, горячим металлом и пеплом. Из-за ближайшего леса поднимался чёрный маслянистый дым. Где-то прогрохотала серия взрывов — это бригада сапёров уничтожала пути сообщения. Скорее всего, какой-нибудь мост.

Мы покидали эту местность, чтобы продвинуться дальше по территории Конгломерата — к Истанбулу.

Гробы отправляли в спецхранилище, представлявшее собой огромный холодильник, где они лежали до тех пор, пока их не перевезли на Балканское мемориальное кладбище.

— Почему тридцать первый? — спросил я, глядя на Намгана-Тобгяла. — Старший архонт должен быть тридцать вторым.

— Схватываешь налету, — одобрительно усмехнулся в усы старик. — Задаёшь правильные вопросы, — он сделал знак роботу, и тот опустился на столик и распластался по нему, став похожим на огромное дохлое насекомое. — В связи с этим у нас есть для тебя предложение. Ты пришёл сюда в поисках Омфала?

— Да.

— Но ты не знаешь, что это такое.

— Есть кое-какие догадки.

— Интересно послушать.

— Думаю, Омфал — что-то вроде границы между миром живых и мёртвых, — проговорил я.

— Молодец. Это портал. Точка перехода. И обелиск нужно защищать. Он несёт знание и покой, но он же может стать источником больших несчастий.

— Я понимаю.

— Верю. Поэтому мы и предлагаем тебе занять место Афины.

От неожиданности я вздрогнул. Почувствовал, как напряглась рядом Марина. Она не смотрела на меня, но я был уверен, что она поражена не меньше моего.

— Как это?

— Кто-то должен хранить Омфал.

— Почему я?

— Потому что мы имели возможность убедиться: ты не пойдёшь на поводу ни у кого и будешь делать лишь то, что считаешь правильным. Это одно из главных качеств прогрессора.

— Всё это время вы наблюдали за мной?

— Да. Хотя и не строили тебе никаких козней. Этим занимались другие.

— А что с Афиной?

— Она долго сторожила обелиск, но теперь отправляется в путешествие.