Весна наступила настолько резко, что поначалу воспринималась как выверт природы. Ещё с вечера кусался мороз, а воздух, тяжёлый, застывший, висел маревом между деревьями. Но к утру подул южный ветер, принеся с собой полчища серых облаков, которые осыпались сначала снегом, а потом мелким дождём. К обеду выглянуло солнце, и природа возрадовалась долгожданному теплу: облегчённо улыбнулась капельками росы на ветках и бликами луж на мокрых дорогах; заморгала подтаявшей речкой, зазвенела птичьими перепевами и пахнула терпкими ароматами прошлогодних трав…

В резиденции Асмодея уже неделю царило повышенное оживление, вызванное не столько весной, сколько ожиданием знаменательного события – Дарье подошёл срок рожать. По этому случаю Роман из города привёз в помощь профессору медсестру-акушерку Зинаиду Федосеевну, молодую женщину с подчёркнуто приветливым лицом. Роды собирался лично принимать Афанасий Никитович. Намеревался поучаствовать и глава секты, но профессор его отговорил: и для роженицы, и для успеха дела будет лучше, если присутствующих при таком событии будет поменьше.

– Лишний человек в операционной вносит долю нервозности, – пояснял он шефу. – А наш эксперимент должен быть застрахован от любой случайности. Ведь положили сколько труда и времени не для того, чтобы сейчас поспешить и напортачить.

– Ну, хорошо, – с трудом соглашался Роман, хотя его задевало: всё же он тоже был медиком и кое-что разбирался в гинекологии. – Буду ждать в коридоре.

Живот у Дарьи был настолько большим, что она ходила с трудом. Роман с умилением поглядывал на женщину, оберегая её от всего постороннего. За эти девять месяцев невзрачная крестьянка стала для него самим дорогим человеком. Более того, часто Роман ловил себя на мысли, что Дарья так похорошела, что начинает нравиться как женщина, а не просто исполнительница его мечты.

В свою очередь и с ней происходили внутренние изменения. Вначале она относилась к будущему ребёнку как к чужому, не своему. Но, по мере того как время шло и плод давал о себе знать всё настойчивее, суррогатную мать стали посещать иные чувства. Ребёнок шевелился, толкался изнутри, вызывая в душе и сердце матери нежность и ту особенную любовь, которая заставляет женщину идти на любые испытания и лишения ради своего, кровного дитя.

Чем ближе подходил срок рожать, тем чаще Дарью одолевали тревожные мысли: не хотелось ей отдавать младенца родителям-заказчикам. Эти люди ей представлялись холодными и злыми. К тому же она никогда их не видела. “Так им, наверное, нужен малыш, если они и глаз не кажут, – с раздражением думала будущая роженица. – Хоть бы поинтересовались, как я себя чувствую, как проходит беременность. И вообще, кто на свет появится. Роман сказал, что должен быть мальчик. Кормилец, защитник…” Последние мысли наваливались теплотой и отзывались в сердце трепетным звоном.

Лучик солнца пробрался через маленькую щель занавесок и уверенно заскользил по руке Дарьи. Вздрогнув, она проснулась. С грустной улыбкой посмотрела на весенний утренний привет и поморщилась, вспомнив сон. Виделось ей неприятное. Что именно, вспомнить не могла, но ощущение было тягостное, даже плакать захотелось. Толчок в живот напомнил ей: она не одна и не стоит думать о плохом. Женщина погладила живот, прислушалась и снова грустно улыбнулась, чувствуя, как тяжесть внизу нарастает. Дарья подумала: надо бы встать, но нытьё перешло в резкую боль. Она невольно вскрикнула и поняла, что самой ей не подняться. Словно услышав её мысли, открылась дверь, и в спальню стремительно вошёл Афанасий Никитович.

В операционной, на акушерском столе, металась Дарья. Возле неё стояла Зинаида Федосеевна и профессионально, привычно успокаивала, гладя по голове. Профессор заканчивал последние приготовления. Ему помогал ассистент Олег. Роженица, сдерживая крик, застонала, закусила губу, и роды начались.

Роман в волнении ходил перед дверью операционной, с силой сжимая кулаки. Он то порывался войти, то, подумав, махал решительно рукой и снова начинал свой марафон. В голове проносились мысли возвышающие, великие. Иногда ему виделось, что он сам становится святым. Впереди ожидалось бессмертие! Слава!

…Первый мальчик появился бесшумно. Он лежал спокойно на руках, не издавая ни звука. Афанасий Никитович даже заволновался и слегка шлёпнул малыша по миниатюрной попке. Тот моргнул глазами и засопел.

– Жив, курилка! – обрадовано воскликнул профессор, передал его в руки акушерке и занялся вторым ребёнком.

Оказалась девочка. Она усиленно махала ручками и ножками, мешая отрезать пуповину, и пронзительно кричала:

– Прыткая и голосистая какая, – любовно приговаривал врач.

Дарья, которая постепенно приходила в себя, слизывала солёные капельки пота с пересохших губ и с умилением наблюдала за рождением детей. То ли от родового стресса, то ли от волнения, но голова у неё вдруг налилась жаром, глаза затуманились, и она стала терять сознание. Что-то похожее стало происходить и с профессором. Почувствовав сильное головокружение, он успел передать второго младенца акушерке и, обхватив голову руками, покачиваясь, неуверенно сел на кушетку…

Очнулся с компрессом на лбу. Рядом сидел Роман и с тревогой в глазах держал руку профессора, проверяя пульс.

– Как вы себя чувствуете? – участливо спросил Асмодей.

– Уже лучше, хотя поташнивает. Очевидно, переволновался: момент уж очень знаменательный. Как ведут себя дети? – оглянулся Афанасий Никитович, пытаясь сесть.

– Вы имеете в виду ребёнок?… С ним всё в порядке. Лежит в детской кроватке и спит.

– А второй? Вторая?… Родилось двое, – заволновался профессор и настороженно осмотрел комнату. – Кстати, а где Зинаида? Олег?… Дарья?

– Дарья спит, приходит в себя, – медленно поднялся на ноги Роман. – А ваших помощников нет. Я посчитал, что вы их куда-то отослали… по делам. Неужели у нас двойня? – всё более изумлялся Асмодей.

– Конечно, – поднялся и Афанасий Никитович, но почувствовал такую слабость в ногах, что снова сел, а потом и лёг.

– Вам опять плохо? – с тревогой глядя на смертельно бледное лицо коллеги, вскрикнул Роман.

В голове и чувствах началась путаница. Он с трудом понимал происходящее. Могильный утверждал, что детей родилось двое! Но где второй малыш и куда подевались помощники – Олег и акушерка Зинаида? В мозгу стали проскакивать нехорошие мысли. Вопросы снежной лавиной накрыли Романа, затуманили мозг.

Он обернулся к профессору и почувствовал, как кольнуло в сердце и обдало холодом всё тело – Афанасий Никитович вытянулся, его руки соскользнули с кушетки, белое, как мел, лицо обмякло, и приоткрылся рот.

Руки Романа задрожали, и он машинально, по профессиональной привычке медика, приоткрыл веки коллеги – глаза закатились и на свет не реагировали.

– Умер?! – выдавил страшное слово и услышал, как за окном громыхнул гром.

Звуки приближающейся грозы встряхнули и привели в чувство. Асмодей резко вскочил на ноги и выбежал из помещения. Предчувствуя недоброе, буквально ворвался в комнату, где после родов лежала Дарья с младенцем. На полу валялась скомканная простынь, а кровать была пуста! Лихорадочно подбежал к детской кроватке и застонал от осознания, что произошло нечто ужасное.

Раздался страшный раскат грома, задрожали стёкла и по ним забарабанили крупные капли дождя. Роман стоял как каменное изваяние и не мог сдвинуться с места. В сердце опять кольнуло, только так резко, что он, теряя сознание, медленно, будто нехотя, опустился на пол…

С появлением младенца привычное течение жизни Алтарёвых резко изменилось. Семья разделилась на две половины: Григорий с Евой и Акулина с Павликом. Первые с радостью приняли малыша, которого Ева предложила назвать Серафимом. Девочка тайком посещала церковь, расположенную недалеко, и ей понравилось имя Серафим, принадлежащее то ли святому, то ли ангелу, во что Ева не вникала. Для неё главное было само имя, в котором слышалось что-то таинственное, божественное.