Павлик очень скоро стал ревновать Еву к Серафиму и, в конце концов, невзлюбил найдёныша. Мачеха же не изменила своему первому порыву и считала, что лишняя обуза семье ни к чему. Она настойчиво предлагала мужу отнести малыша в милицию или подкинуть в какое-нибудь детское учреждение. Но более всего её беспокоило, что Григорий охладел к выпивке. Эта нестыковка в пристрастиях стала причиной дополнительных ссор. Не помогало и то, что муж устроился на работу грузчиком и стал приносить деньги. В доме появилась еда, и наметился хоть какой-то порядок.

Была и ещё одна причина для раздражения Акулины: у мальчика оказалась травмированной левая ножка. Очевидно, тогда, в тот грозовой день, ребёнок повредился при падении матери, которая несла его, завёрнутого в одеяльце.

Да, тогда, после родов, Дарья очнулась как от удара и резко поднялась. Голова уже не кружилась, слабость делала тело чужим и неповоротливым. Сопение, которое донеслось из детской кроватки, стоявшей в углу, вывело из оцепенения и придало силы. Она энергично встала и подошла к ребёнку. Он лежал раскрытым и двигал голыми ручками и ножками. При этом шевелил губками, причмокивал; потешно, с сопением морщил нос и моргал глазками, словно чему-то удивляясь.

Волна тепла и нежности накрыла Дарью. “Это же моё! Моё!” – проскочило в голове. Она судорожно оглянулась, потом наклонилась к новорожденному, запеленала в простынку, укутала, как могла, в одеяльце и взяла свёрток на руки. Выглянула в коридор, прислушалась к голосам, доносящимся из операционной, и с отчаянной решимостью направилась к лестнице. Выходная дверь оказалась запертой! Тогда она смело вошла в первую попавшуюся комнату на первом этаже и открыла ставни окна. Положила ребёнка на подоконник, вылезла наружу и опёрлась ногами о край фундамента. Затем вместе со свёртком спрыгнула на землю. Женщина проделала все небезопасные движения настолько проворно и аккуратно, что даже не осознала, как это у неё получилось.

Ей повезло: никто из обитателей дома на пути не встретился. Пройдя через заднюю, запасную калитку забора, которую давно приметила, вскоре она спешила по лесу прочь, не выбирая дороги, трепетно прижимая к груди дорогую ношу.

– Нам ещё калек не хватало! – дёргаясь головой, багровела от негодования Акулина при очередной разборке с Григорием. – Своих бы выкормить!

Муж, поддерживаемый дочерью, сохранял достоинство и отвечал спокойно:

– Это несчастное дитя послано нам провидением, и я сделаю всё, чтобы его вырастить. Если тебя не устраивает такой вариант, можешь собирать вещи и… скатертью дорога.

– А этого не хочешь! – совала ему под нос дулю уже розовая, с алыми пятнами пьянчужка. – Хата-то приватизирована за мои гроши. Так что выметайся ты со своим выводком и порченым подкидышем.

Скандал продолжался бы долго, но выручала Ева. Девочка доставала из сумки купленную на собранные нищенствованием деньги бутылку пива и звонко провозглашала:

– Предлагаю мировую!

Пар ссоры у спорщиков выходил наружу, они виновато, пряча глаза, садились за стол и молча, сосредоточенно осушали слабоалкогольный напиток.

Так продолжалось до тех пор, пока мальчик не подрос, научился ходить и говорить. Вместе с ним менялась и семья Алтарёвых. Пьянство, благодаря вернувшемуся к нормальной жизни Григорию, вскоре прекратилось, а Павлик стал относиться к “найдёнышу” как к брату.

Как-то по весне зашла мачеха тихо в дом и увидела, как Ева разговаривает с Серафимом. Ему тогда уже минуло два годика. Лучи весеннего солнца проникали в узкое окошко, яркими полосами ложились на лица мальчика, подчёркивая его недетскую задумчивость.

– Как ты думаешь, есть ли у кошки душа? – спрашивала девочка, поглаживая котёнка Мишку, недавно подобранного на улице.

– Есть! – неожиданно звонко ответил мальчик. – Только маленькая, кошачья. Поэтому её не хватает на всех, вот и мучается она.

Мальчик протянул руку к котёнку и стал его нежно гладить. Лицо его снова стало задумчивым. Акулина посмотрела на детей и испытала внутреннее волнение. Да, у этого мальчика ещё маленькая душа, но почему-то она так изменила их жизнь, что всё кажется невероятным. Однако, это так! В это мгновение женщина явственно ощутила, что стала другой. Она устало улыбнулась и громко сказала:

– А ну-ка бежите ко мне. Я принесла кое-что вкусное!

Из соседней комнаты выглянул Павлик. Ева первой бросилась к мачехе, а Серафим, заметно хромая, поковылял за ней. Скоро дети обступили Акулину и получили от неё по шоколадной конфетке.

Когда вечером пришёл Григорий, он был приятно удивлён, что его встречала вся семья вкупе, встречала так радостно и дружно, что он даже прослезился.

Прошли годы…

Заканчивалось лето. Пылающей зарёй светилось воскресное утро, и в доме нарастала ранняя суета. Ангелина споро готовила завтрак, Григорий носил воду на кухню, дети во дворе шаловливо брызгались возле кадки холодной воды. За летние месяцы Павлик вытянулся в долговязого, угловатого подростка, а Ева ещё с зимы округлилась и налилась сочным соком зреющей девушки. На этом фоне молодости и здоровья маленький, с подогнутой ногой и наметившейся сутулостью, Серафим смотрелся невзрачно. Только глаза да взрослая серьёзность красили подросшего найдёныша. Однако, мальчик не мог этого знать. Он стоял в сторонке, смотрел на брата и сестру и еле заметно улыбался. Душу его грело ощущение необычности сегодняшнего дня – они с Евой пойдут в церковь. А через несколько дней ждала школа.

Если бы кто-нибудь, знающих это семейство лет семь назад, когда дом напоминал притон пьянчуг, заглянул бы в него сейчас, то поразился! В самом доме дышало уютом и опрятностью. Внутренняя обшарпанность и протекающая крыша ушли в небытиё. А, главное, сама семейная атмосфера изменилась: за столом говорили на самые разные житейские темы, обсуждали планы на выходные дни и пили чай, а не вонючий самогон.

То, что Ева поведёт Серафима в церковь, не обсуждали, считая это прихотью своенравной девушки и данью её детским похождениям. В Бога в семье не верили и к религии относились нейтрально.

– Только не долго, – попросил Григорий Еву. – Не забывай, что мы сегодня идём собирать виноград. Ты его, кстати, любишь.

– Туда и назад, – обернулась девушка, придерживая за руку хромающего Серафима.

Откуда появилась идея сходить в церковь, в которую она уже давно не заглядывала, Ева и сама не знала. Может священник, которого они с Серафимом встретили, возвращаясь со школьного собрания первоклашек, подтолкнул к этой мысли. А, может, сам мальчик? Иногда он становился таким серьёзным, задумчивым, словно какая-то мысль крутилась у него в голове и не находила выхода. Лицо с печальным, умным взглядом, казалось Еве в такие минуты неземным, потусторонним. Такие вот странные ощущения появлялись у неё в отношении найдёныша. “Переживает за свою убогость и хромоту”, – с грустью думала девушка, которая возилась с ним больше всех.

Церковь встретила Серафима теми особыми запахами свечей, ладана и благовоний, которые отличают святые места от обыденных, бренных. На миг он замер на входе и даже растерялся. Но Ева уверенно повела мальчика к столику со свечами. Дальнейшее для мальчика проходило как во сне. Со свечкой в руках он испытывал заметное головокружение и даже покачивался. Лики святых расплывались, пряный воздух дурманил, и Серафиму казалось – ещё немного и он потеряет сознание. С трудом собрался и резко встряхнул головой. И тут его затуманенный взгляд встретился со строгими и внимательными глазами седого старца, изображённого на иконе, висящей почти в центре иконостаса. В голове мальчика проскочила вспышка, он покачнулся и… словно проснулся. Мысли стали ясными, тело обрело лёгкость, а души коснулось нечто радостное и возвышенное.

Серафим улыбнулся, глубоко с облегчением вздохнул и повернул прояснившийся взгляд к Еве: