Как же найти клонов?… Очевидно, нужно начать с того, что собраться с мыслями и успокоиться, приготовиться к долгому ожиданию. Когда ребёнок-клон подрастёт, он себя проявит обязательно. Поиск предвидится серьёзным, требующим соответствующего отношения, поскольку джина, выпущенного из бутылки, нужно обязательно найти!

От принятого решения Роман почувствовал лёгкость. В голове прояснялось, мысли выстроились в логический, целенаправленный ряд. Поднял глаза вверх: за кронами сосен виднелась манящая небесная лазурь. От её глубинной, несокрушимой вечности на душе стало умиротворённее. Он облегчённо вздохнул, повёл плечами, будто стряхивая с себя груз нахлынувших забот, и заторопился в дом.

Серафим стоял возле окна коридора чётвёртого, последнего, этажа учебного здания детского дома, и задумчиво смотрел на прилегающую к забору дорогу. По ней сновали люди, иногда проскакивали автомобили, а на обочине зеленели нежными листочками акации и кусты сирени. В этом здании он проучился последние десять лет. Впереди ожидались выпускные экзамены, а затем новая, самостоятельная жизнь! Всё это, как и поющая, утопающая в цветах, весна, вселяло новые надежды, отгоняло смутные тревоги.

В свои юношеские годы Серафим выглядел ещё более сутулым, чем в детстве. Левое плечо заметно возвышалось над правым, а левая нога словно укоротилась со временем, отчего он сильно хромал. Вот и сейчас, парень стоял практически на одной, правой, ноге. Такое расслабленное состояние позволял себе, когда оставался один. Его лицо отличалось внимательным, ушедшим в себя взглядом светлых глаз, нос был подчёркнуто прямым, слегка заострённым на конце. В поджатых губах затаилась решительность и воля. Ещё выделялись руки – от их тонких пальцев веяло музыкальностью, или некоей гипнотической силой, а может… нежностью.

На пороге нового этапа своей жизни, Серафим Алтарёв невольно перелистывал страницы прожитых лет…

Командир взвода, пожарник с солидным “горелым” стажем, долго удивлялся, как смог выжить в огне этот неказистый мальчонка.

– Родился ты парень в рубашке, – говорил он Серафиму, когда его уже вытащили из-под обвалившегося потолка дома и положили на носилки. – Если б не этот глиняный потолок, сгорел бы ты родимый, как и остальные… Впрочем, – поправил каску пожарник, – остаётся поражаться, как не задохнулся от дыма? Короче, везучий ты, хлопче.

С такими напутствиями мальчика отправили в больницу, а оттуда, после лечения, в детский дом, так как вся семья Алтарёвых погибла. О причинах пожара специальное следствие не проводили, списали несчастье на замыкание в проводке.

Жизнь в детском доме для неординарного мальчика сложилась не просто. С малых лет Серафим выделялся из массы воспитанников не только сутулостью и хромотой, но и своим не всегда объяснимым поведением. Первое время он особенно тяжело переживал смерть Евы. Девочка была для него больше, чем сестра. В какой-то степени она заменяла мать. Именно последнее особенно мучило детское сердце. Произошедшая трагедия сделала его замкнутым, неоправданно молчаливым, что усложняло отношения с ребятами и взрослыми. Ему и кличку дали Горбыль, в которую вложили всё: и физический изъян, и отчуждённость от остальных – одним словом, горбатый бобыль.

Первые годы его часто били. Новичков, тем более скромных и непонятных, в таких местах не жалуют. В детских домах у воспитанников складывается свой особый мир, в который не всегда проникают учителя и воспитатели. В этом мире действуют свои законы и правила, которые не принято нарушать. Если кто-то пытался фискалить, жаловаться и, не дай бог, самому директору, то в лучшем случае становился изгоем, с которым никто не “водился”, а в худшем – обижали ещё больше.

Горбыль отличался тем, что стойко переносил издевательства и более того… жалел своих мучителей. Одним из первых, с кем пришлось столкнуться новичку, был Витька Последыш, закоренелый второгодник, “атаман” спальной палаты, в которой вмещались мальчики из двух классов.

Когда вечером перед сном, после ухода дежурного воспитателя, дети оставались одни, власть переходила в руки “атамана”. Витька любил показать своё превосходство над меньшими. При этом он проявлял разнообразие и даже изобретательность. В этот раз ему захотелось поиграть в живую пепельницу. На эту роль выбрал Горбыля и как новичка, и как молчуна. У открытого окна собрал “особо приближённых” и устроил коллективное курение. Горбыля заставил стоять рядом с повёрнутыми вверх, прижатыми друг к другу ладошками. В них сбрасывали пепел и окурки.

– Учись терпеть и правильно держать ладони, – с наглой ухмылкой говорил атаман, пуская в лицо “пепельницы” кольца дыма. – Авось, пригодится. Например, побираться возле церкви. Это дело не простое! – под всеобщий хохот вещал Витька. – Горбись посильнее и морду делай кислее.

Серафим стоял и, казалось, был погружён в свои мысли, поскольку никак не реагировал ни на слова мучителя, ни на само издевательство. Витьку такая реакция начинала злить, и он старался ощутимее припалить окурком ладонь мальчика. Тот только сжимал губы. Когда же запахло палёной кожей, Серафим блеснул взглядом и вдруг сказал:

– Ты не мне делаешь больно.

– А кому же? – закашлялся дымом атаман, округлив глаза.

– Себе…

– Мне?… Ах ты пиявка горбатая! Счас ты у меня заплачешь! Пацаны! “Тёмную” ему!

Вот в устроительстве “тёмных” любили поучаствовать все. Малышня проворно оставила свои кровати и бросилась к несчастному Серафиму. На него набросили первое попавшееся под руку одеяло, взгромоздились всей кучей и стали бить и топтать.

Прекратили экзекуцию, когда от усердия вспотели и утомились. Дети расслабленно расселись вокруг своей жертвы и вопросительно уставились на Последыша. Из-под одеяла не доносилось ни звука… Витька выбросил в окно сигарету, сплюнул туда же, солидно напыжился и сказал:

– Что пялитесь? Снимайте одеяло.

Горбыль неподвижно лежал ничком. Его перевернули на спину и поразились – на них смотрели спокойные глаза, в которых не было ни капли боли или страха. Пока дети, как и их предводитель, изумлённо молчали, Серафим поднялся и похромал к двери.

– Заложит, гад, – высказался кто-то.

– По местам, шпана сопливая! – прозвучала команда и дети, как стайка воробьёв, кинулись в свои кровати.

Серафим зашёл в туалетную комнату, умылся и вернулся в спальню. Его сопровождали настороженными взглядами. Даже атаман откровенно зевал и, на удивление, молчал – обычно он давал какое-нибудь напутствие после “тёмных”: то ли ещё угрожал, то ли хвалил за выносливость.

Прошло несколько дней… Витёк Последыш заболел непонятной болезнью: по рукам пошли красные мелкие пятна. Они чесались и гноились. Мальчика поместили в детдомовский изолятор. Болезнь не проходила, и его уже собирались отправить в кожный диспансер, когда вечером зашёл Серафим. Атаман внутренне напрягся. После той “тёмной”, он испытывал непонятный страх перед этим ущербным.

Серафим задержался в проёме двери, бегло осмотрел комнату и сказал больному с откровенной печалью в голосе:

– Тебе сейчас больно, потому что ты проявил несправедливость. Но я прощаю… Когда меня топтали, больше всего было жаль тебя. Болезнь говорит о том, что ты раскаялся. Теперь пойдёшь на поправку.

Серафим резко развернулся на правой ноге и, глубоко хромая, удалился. Вскоре Витёк выписался абсолютно здоровым. Он отказался он своей “атаманской должности”, бросил курить и упросил директора перевести его в другой детский дом, что и было исполнено, ко всеобщему удивлению, довольно быстро. После этого случая Горбыля стали побаиваться и сторониться ещё больше.

Неоднозначным было и отношение учителей детского учреждения. Учился он неровно, хотя способности имел несомненные. Предметы ему нравились своеобразно, какой-то системы не просматривалось. Был безразличен к математике, но с удовольствием читал физику, именно читал, как хорошую книгу. Причём понимал и запоминал легко и без усилий, так как обладал прекрасной памятью. Зачитывался литературой и историей, но был равнодушен к географии и биологии. Казалось, Серафим жил своей жизнью, в которую никого не пускал. Изучал только то, что нравилось. Соответственно и оценки были прямо противоположные: двойки соседствовали с пятёрками. Попытки понять странного воспитанника, подействовать на него, ни у учителей, ни у директора ни к чему не приводили. Даже возили на обследование к психологу. Тот констатировал полное психическое здоровье мальчика, особо отмечал его повышенную самостоятельность и независимость мышления.