Юра потянулся и взял беспомощно барахтающееся насекомое на ладонь.
– Дурень ты, Генка. Тебя бы так. Он ведь теперь помрёт без крыла. Лучше сразу задавить, чтобы не мучился. – Четверокурсник с силой вдавил кузнечика в траву. Кирьянов вздохнул. Гена досадливо поджал губы.
В это время Тофик Мамедович произнёс по слогам:
– Цы-га-нок Свет-ла-на!
– Я здесь, Тофик Мамедович, – медово пропела ещё одна девушка в строю и прошла на третью дорожку, кокетливо улыбаясь: – Позицию заняла.
– Это ты из Евпатории? – голос Джанкоева зазвучал как в замедленном кино.
– Та конешна я, Тофик Мамедович, – Света отвечала по-прежнему мелодично, акая, с украинским выговором.
– Хорошо… Тепло там. Море, – преподаватель на мгновение унёсся мыслями вдаль.
– А зачёт по лыжам вы будете принимать? – вернула его украинка к действительности. Копна русых кудрявых волос, подстриженных в каре, придавала ей задорный вид. А веснушки, полные губы и курносый нос совсем не портили.
– При чём тут лыжи? Ты – спринтерша, легкоатлетка, спартакиадница, – вопрос абитуриентки был настолько не к месту, что рельефные мышцы рук преподавателя, удерживающие списки, напряглись, – лыжи у вас будут только зимой.
– Та знаю. Ну всё равно: вы или нет? – Цыганок залюбовалась бицепсами мужчины. Он это заметил, расслабился и беспомощно произнёс:
– Ну, мы, может быть.
– Тогда я к вам пойду. – Света продолжала кокетничать. Савченко, поражённый мелодичностью её речи, зачем-то взялся перестёгивать пряжки сандалий, продолжая смотреть на дорожку.
– Ладно, посмотрим, – Тофик Мамедович что-то записал на стартовом листе с именами и продолжил: – Николина Елена!
– Николина. Я! – высокая блондинка со стрижкой «сессун», поправила преподавателя, продолжавшего коситься на Цыганок, и ловким жестом на ходу оправила кримпленовые шорты, обрезанные чуть ниже края ягодиц.
– Извини, – мужчина снова что-то пометил в ведомости, – ты у нас… тоже «лёгкая атлетика, спартакиадница» и.… тоже «прыжки в высоту»?
– Есть такой грех. Хотела пойти метать молот, но массу, как у Юрия Седых, не нарастила. Бегать с высокого старта я, Тофик Мамедович, умею, – добавила она, не столько снова осмеивая Кашину, сколько пытаясь разрядить обстановку. Джанкоев улыбнулся. Кто-то хихикнул. Кашина скривила губы.
– И последняя: Сычёва, – прочёл преподаватель, – спорт не указан. Так. Кто Сычёва?
– Я Сычёва. Я – тоже лыжи, вон как она, – прогремел звучный, низкий голос, а взмах руки указал на Маршал. Все посмотрели на Сычёву так, словно она не стояла с ними рядом вот уже битые десять минут, а только что свалилась с неба, в кедах, с нахлобученной панамой и полиэтиленовым пакетом.
– О! Ты видишь, Серко, это та, из За…− Армен указал на дорожку. Они с Сериком явились на стадион только что. Не подозревая, что раздевалки на этом стадионе не было в помине, оба бестолково стояли в городской одежде и держались ближе к финишу.
– Сычёва из Загорска, – уточнил Серик и всмотрелся.
− Похожа, − улыбнулся Армен.
– Нишево не пахожа. Толка пакет пахожа, а штаны другой. И майка другой, – засомневался Серик.
– Она, – подтвердил Армен, приложив сложенные в бинокль кулаки к глазам, – Кеды те же. Я их запомнил; они ей на два размера больше.
Тофик Мамедович тоже разглядывал Сычёву; только не с интересом, а с недоумением. Кашина, Николина и Цыганок вышли на старт в беговых шиповках. На Маршал были кроссовки «Арена», «деревянные», как их звали из-за жёсткости, и единственные, что делали в стране для спортсменов. Кеды в СССР носили обычно те, кто к спорту не имел никакого отношения. Тофик Мамедович хотел что-то спросить, как вдруг вспомнил про утренний педсовет: декан Горобова просила преподавателей, принимающих экзамены, не задавать лишних вопросов абитуриентке по фамилии Сычёва. Молча утерев пот, преподаватель покорно выдохнул.
– Сними шляпу, отдай пакет вот тем, кто не бежит, и иди на пятую, − приказал он. Указы – указами, но он не мог допустить того, чтобы спринт бегали в панамке. Дождавшись, пока странная девушка сделает как он велел, преподаватель обрадованно скомандовал: − Всё! Первый забег − по местам! Остальные − отошли подальше!
Пятеро абитуриенток второго забега встали группой на шестой дорожке, разбитой дождями и снегом так, что использовать её по назначению давно уже никто не решался.
– Ну и как тебе, Пан? – обратился Гена к Галицкому. – Кроме блондинки и с косой смотреть не на что, да? А эта, Цыганок, – совсем не цыганок. Рыжая какая-то. Но тоже ничего.
– Хороша-а, – протянул Кирьянов, – одни ягодичные мышцы чего стоят! − Толик потёр худой зад.
Гена ответил гордо:
– Наша-а. Хохляндия. За версту видать. Мы их там таких штампуем. Глазища у всех – во! Ну, и остальным бог не обидел. Есть, так сказать, куда руки положить.
Галицкий усмехнулся: похоже, волейболист старался загладить историю с кузнечиком.
– Где-то я уже видел вон ту, в кедах, – сказал Кирьянов, почесав теперь нос.
– Такое увидишь – спать не сможешь! Пошли ближе к финишу. Ща побегут, – Савченко вскочил и вышел из тени деревьев ближе к дорожкам. Четверокурсники остались на месте.
– А ты чего тут, Толян? Ты же никогда не ходишь на вступительные! – мечтательно глядя на спортсменок, Галицкий вытянул травинку. Со стороны финиша к группе стартующих шёл старший преподаватель кафедры лёгкой атлетики Михайлов, тоже со свистком на груди.
– У меня Толян поступает, – голос Кирьянова был встревоженный.
– Для друга это важно, – кивнул Юра, закусив прозрачно-зелёный хвостик овсяницы.
– Он мне не друг, Юрок, он мне как брат. И даже больше, − признался Толик.
Юра хотел схохмить, что «даже больше» может быть только сын, но в результате уважительно промолчал. Особо крепкая дружба между марафонцами и бегунами на длинные дистанции была в лёгкой атлетике делом привычным. В это время на дорожке давались последние распоряжения.
– Так, абитуриентки, взяли булавки и быстро прикололи нагрудные номера, – Михайлов проверил номера по списку поступающих.
– Зачем нам эти картонки? – Кашина брезгливо подняла плотную ткань, загрунтованную краской, до уровня глаз. – Нас всего пять. Трудно запомнить, что ли?
– Первая дорожка, это что за капризы? Номера – персональные, вписанные в протоколы, и пригодятся вам для всех экзаменов: и для прыжков, и для гимнастики, и в бассейне, и даже для лыж в декабре тем, кто поступит, – Михайлов, раздавая номера, весело посмотрел на Маршал. – Всё ясно?
Таня кивнула.
– Девчонки, в бассейне его надо держать в высоко поднятой руке, – хихикнула Николина, пытаясь согнуть дубовую ткань. Кашина понюхала номер на расстоянии и сморщилась.
– Что они у вас так воняют? У меня голова от этого номера заболит, – губы Иры сжались ещё больше. – И что вот теперь с ним, приколотым, спать надо? Или зимы дождаться, чтобы сдать экзамен по лыжам?
– Спать не надо: сразу после забега отдадите булавки им, − Михайлов указал на девушек второго забега.
– Так у нас же потом сразу прыжки!
– И что, первая дорожка, в чём проблема? Они пробегут и тебе тоже сразу отдадут.
– А нельзя было придумать способа попроще, чтобы не бегать с булавками по всему стадиону? – Кашина демонстративно выставила вперёд ногу, затянутую в мягкую ткань адиадаса из ФРГ, упёрла руки в бока и склонила голову.
Михайлов нахмурился и попробовал добавить в голос металла:
– Так, первая дорожка, чем вы недовольны?
– Я не «первая дорожка», я – Ира Кашина, постарайтесь запомнить, – красавица мотнула косой и стала прикалывать номер. Михайлов отступил и выдохнул. Но, похоже, расслабился рано.
– А можно я приколю это на спину? – прогудела Сычёва, тыча номером преподавателю почти в лицо. – У меня на груди… грудь. И лифчик будет мешать, – девушка рассматривала себя, пытаясь подобрать подходящее место для номера. Студенты, стоявшие вблизи группы, громко захохотали. Со стороны болельщиков посыпались реплики весёлых и находчивых, каких немало было в любом институте.
