Разговор явно затягивался. Бражник поморщился, пыхнув трубкой несколько раз подряд, будто раскуривая. Пора было заканчивать разговор, так как собака вовсю рвалась к воде.

– Зайди к Галине Петровне. Она выручит, − опять посоветовал он.

– Думаешь?

– Ты что, Михееву не знаешь? У неё всегда всё есть. Если не дома, то на кафедре. Номеров на двадцать точно наберёт. – Бражник указал на зелёный деревянный дом в ста метрах, в котором проживали они оба, упомянутая коллега и ректор Орлов с женой.

Галина Петровна Михеева заведовала кафедрой биохимии. И отец её заведовал той же самой кафедрой, только до неё. И брат заведовал, но в Воронежском филиале МОГИФКа. Бережной подумал, что у такой, как Галина Петровна, булавки действительно могут быть: женщина любит одеваться со вкусом и сама себе шьет наряды, которым завидует весь институт – от уборщиц до студенток. Рудольф Александрович снова утёр лоб, размышляя:

− Да? Так ведь на двадцать мало. А на остальные где брать?

− А что на остальные? – Бражник начинал нервничать, потому что недовольная собака была важнее вопроса о булавках, да и вообще важнее много чего другого. Поэтому он произнёс достаточно строго: − А для остальных – пусть ждут очереди.

– Это как? – Бережной нахмурил лоб.

− Та обыкновенно, Рудольф: прикололи, пробежали, откололи, отдали другим, − слова Бражник сопровождал жестами той руки, в которой был поводок. Собака от этого дёргалась, мужчина раздражался ещё больше. Рудольф Александрович от простоты решения осел на один из барьеров.

– О! Точно. Это ты правильно сказал! Как мы сами не догадались?

Бражник хмыкнул в бороду и незаметно втянул живот. Он всегда знал, что живёт не зря – может, и учебник по биомеханике напишет, как, например, Пётр Францевич Лесгафт или даже Николай Александрович Бернштейн.

– Ладно, мне пора, – сказал он вслух, отпустил поводок, пыхнул трубкой и пошёл за убегающей к озеру собакой. На ходу Панас Михайлович покачивал головой, думая о том, как ему повезло родиться на свет умным.

В столовой института, на первом этаже общежития, обжигая губы, допивал кофе с молоком Миша Шумкин – легкоатлет, по специализации десятиборец. Через час с небольшим парню предстояло сдавать практические экзамены по лёгкой атлетике, но ватрушка с вареньем, схваченная на прилавке раздачи, быстро последовала в его желудок за ароматным напитком. Ничто не могло повлиять на здоровый аппетит Шумкина. Розовощёкий абитуриент тщательно облизал пальцы, испачканные вареньем и мучной присыпкой, и огляделся по сторонам. Через два столика у окна завтракала симпатичная блондинка с короткой стрижкой «сессун». Улыбка на её губах бросила парня в жар. Почувствовав, как горят мочки ушей и щеки, Миша спешно спрятал только что облизанные руки под стол. Модница усмехнулась совсем уж откровенно, отвела взгляд и, не обращая больше на юношу никакого внимания, принялась за жидкую овсянку. Кашу Шумкин не любил с детства, девушку невзлюбил только что. Миша был некрасив и с кожей в рытвинах, как после оспы. Среднего роста, ширококостный, в тугих перекаченных мышцах, он походил на выточенный куб – с крупной головой, короткими руками и ногами. Портрет дополняли светлые волосы, выцветшие на солнце, и белёсые круги под глазами от солнцезащитных очков. Юноша еле удержался, чтобы не показать незнакомке язык. Но это было бы совсем глупо и по-детски. Шумкин вздохнул и отвёл взгляд. Справа от него за столиком через проход сидел темноволосый, кучерявый студент.

– Здорово, земеля! Шо, дрейфишь? − подмигнул тот.

– Не понял? – Миша не понял сразу несколько позиций фразы, но утруждать себя уточнениями не стал.

– На экзамен идёшь?

– Откуда ты знаешь?

– По номеру на твоей груди, земеля, – он встал и подошёл к столику Шумкина. Ростом он оказался под два метра. – Не дрейфь и давай знакомиться. Я – Гена Савченко. Волейболист, между прочим, – со значением уточнил он. Миша серьёзно свёл брови:

– Волейболист, прости, между чем? – высокопарности в людях он не выносил.

– Шо? – Гена было нахмурился, но тут же разгладил лоб и сдержанно хмыкнул: – А-а, это была шутка? Надо запомнить. А ты зря смеёшься: не у всех на втором курсе получается сдать зачёт по волейболу с первого раза. А мои данные даже Юрий Панченко одобрял. Не знаешь такого? Из киевского «Локомотива»? – Шумкин уверенно кивнул – конечно, он слышал про олимпийского чемпиона. Савченко этому обрадовался. − Так что могу помочь. Обращайся! – Гена присел и протянул руку. Миша положил свою ладонью сверху крестом.

– Спасибо, Гена. Но я на первый поступаю.

− А номер группы какой? – для Гены, как и для многих, такая информация была важна.

− Один-один, кажись. А что? – насмешка, блеснувшая в глазах волейболиста, показалась подозрительной.

– Да не боись, поступишь! На Спартакиаде школьников в Вильнюсе был?

– Нет.

– Да? – Гена почесал затылок. – А первый взрослый хотя бы есть? – максимальная пятёрка по практике ставилась при выполнении норматива, соответствующего первому спортивному разряду. Шумкин кивнул, но как-то неуверенно, заставив собеседника сомневаться. «Судя по комплекции, не врёт. А там кто его знает? Вдруг “чайник”?» – подумал Гена и с опозданием пожалел, что подсел к парню. Расспросы эти были ему ни к чему. Впрочем, абитуриент пил кофе и, казалось, совсем не спешил продолжать разговор. Гена легонько хлопнул его по плечу: – Всё равно поступишь. Один-один – это элита и уже гарантия. Я сам, когда поступал, был в ней. Теперь вот уже на третий курс перешёл. Буду в группе три-один. Нам, однёркам, – везде зелёный свет. Уловил?

Шумкин помотал головой отрицательно. Гена снова усмехнулся:

− Неважно. Сам потом дотумкаешь. Раз взяли туда, возьмут и дальше. Кстати, почему тебя в «единичку» приписали, знаешь?

Миша растерянно пожал плечами:

− Понятия не имею. Им, наверное, таких как я не хватает.

Гена задумался. Такое объяснение не убедило его. Каждый, кто попадал в элитную группу, имел для этого какое-то веское основание. «Ладно, выясним это у Костина», − решил волейболист, подумав о товарище, работающем в приёмной комиссии.

Облизав пальцы, абитуриент разгладил криво пришитый номер на майке. Он обдумывал то, что услышал по поводу группы и подобравшемся составе поступающих. Тренер десятиборца, регулярно бывавший в МОГИФКе на семинарах по повышению квалификации, посоветовал Мише подать сюда документы. Он же, похоже, позаботился о том, чтобы Шумкина предписали к элитной группе. «И все же почему один-один – это гарантия?» − подумал он, но спросил о другом:

– А почему ты назвал меня «земелей»?

– Как же: я с Севастополя и ты тоже. Разве не так? Шо ты вытаращился? Тут разведка уже всё обо всех донесла. Я потому и фотку твою на личном деле сразу запомнил. Земеля!

– Вообще-то, я только родился в Севастополе. А сам из Тулы, – пояснил Шумкин, вставая из-за стола.

– Да? – Гена снова почесал затылок. – Ну и ладно, всё равно земеля.

– Да-а, – рассеянно ответил Миша. Он постоял молча несколько секунд, потом спросил так, чтобы его не услышали другие: – а что, экзамен – трудный?

Гена громко засмеялся и хлопнул парня по плечу повторно, уже смелее:

– Да не боись! Ты шо сдаёшь? Спецуху?

Миша кивнул, облизав упругие губы.

– Фигня! Ты кто по специализации?

– Десятиборец, − небольшие и глубоко посаженные глаза забегали.

– А за шо борешься, знаешь? – Савченко решил отквитаться за шутку шуткой. Миша взглянул на него удивлённо. Гена взъерошил рукой свои тёмные кудри. – Стольник бежишь?

– Стольник с барьерами. И четыреста.

– Фи! Шо такое для привычного декатлониста четыреста метров? Семечки! Это не полтораха, где сдохнешь, − похоже, волейболист в специфике десятиборья разбирался, ибо дистанция на полторы тысячи метров действительно была самой сложной. Нередко, завершая выступления забегом на полторашку, десятиборцы падали, полуживые, сразу за финишной чертой. Согласившись с Геной, что четыреста метров – это гораздо приятнее, Миша стал составлять на поднос пустую посуду. После еды полагалось убирать за собой: официантов в студенческих столовых никогда не было. Впрочем, в советских столовых их не было вообще.