Дальше покатились с горки повеселей, и через несколько часов — доехали до Новой Пристани. В доме с железной крышей их уже ждали. «Сука! — Не сдержался участковый: «Надо было действительно вчера по горячим следам ехать брать за жабры!» Во дворе выли бабы, две молодухи с мордами шире лавки — вывели под руки со двора такого же широкомордого Никодима. Внезапно обезножевшего, ага.

Никодим рухнул в снег и пополз на коленях к подъехавшим, дурниной подвывая и ненатурально каясь. Серёга подошел и молча, не говоря ни слова — пробил ему с ноги в голову: «Деньги где!?» Опешившие и замолкшие бабы при этом взвыли с удвоенной силой. Участковый, не вступая в дискуссию — заломал руки прикидывающемуся голове, крикнул подать веревку.

Заседатель нижней расправы с сотникои, не вмешиваясь — с интересом следили за происходящим. А Серега, тем временем — скрутил руки, обвязал Никодима веревкой и приказал другой конец крепить к саням. «Или сам за санями побежишь, или потащим, морда широкая - до нас жопа доедет!» — Пообещал он голове и скомандовал трогаться. Бабы взвыли совсем уже как по покойнику, Никодим сделал вид, что только пришел в себя и голосом умирающего лебедя прокаркал: «Всё, бабы, отдайте им всё!"

Одна из них, постарше, видимо жена — метнулась в дом и выскочила с резной шкатулкой: «Всё, как есть всё, по миру пустилиии»... — причитала она, выжимая слезу. Серёга отдал шкатулку своим, пересчитать и огласить — насчитали восемьсот двадцать рублей, не считая мелочи. Мелочь участковый велел оставить и отдать вместе со шкатулкой бабам. А сам присел поближе к лежащему на снегу Никодиму и то-то ему сказал такое, от чего голову затрясло как в падучей. Завыл, забился, закричал: «Христом богом клянусь, последнее отдал! Ратуйте, люди добрые, живота лишают!»

Бабы никодимовские было двинулись отбить своего кормильца, но тут вперед выступили казаки Вахромея, а сам он, поигрывая кнутом — прикрикнул на них: «Ну-ка охолоните!» А Серёга махнул рукой: «Поехали!» И обоз тронулся. Голова, осознав, что с ним не шутят — извернулся и встал, заковыляв на своих двоих, продолжая причитать. Участковый так же, молча — подошел к нему и сбил с ног. Причитать голова прекратил и метров через двадцать опять встал на ноги, только теперь прихрамывал, с трудом поспешая за идущей шагом лошадью. Молча.

Серёга подошел с другой стороны и подбил ему здоровую ногу: «Я же тебе сказал, что ж ты такой тугой совсем Никодим!?» Никодим утробно завыл и метров через двести сдался. Участковый позвал с собой Леху с Андрюхой, велел остальным ждать, и сопровождаемые заседателем и сотником с казаками — повели голову обратно. Не было их долго. Вернулись довольные, уже без заводских: «Вот и не зря съездили! А теперь — домой!»

Егор, офигевая от метаморфоз, происходящих с братом, подошел к Андрюхе и тихонько спросил: «Чо там с бедолагой этим сталось?» Тот усмехнулся: «Да ничо, Серый то наш — грамотно его развел, последнее отдал видать. Ну и втроем они там поделили изъятое, с заседателем этим и сотником, а Никодима — казаки кнутами забили». «Как забили!?» — Ахнул Егор: «Насмерть?!». «Да вроде нет, живой вроде. А вот с должности он теперь точно слетит» — Равнодушно заметил Андрей: «Тебе чего, жалко упырей этих?! Они нас, считай на полторы тысячи хотели обуть, и всем скопом записать в казенные крестьяне. И чуть лбами с казаками не столкнули».

Какужа, ожидаемо — в поселение не оказалось, остававшиеся на посту казаки его с утра не видели. Или в бега подался, или где-то решил отсидеться. Как сказал Серёга, лучшим выходом было, если бы он пропал с горизонта с концами. И руки об него марать не хочется, и спускать такое не стоит. Таинственных староверов решили пока не тревожить, разузнать о них побольше. А потом уже решить, что с такими хитро выделанными соседями делать.

Потом уже, в деревне после бани, Егор спросил у брата наедине — не слишком ли они круто забирать стали. На что тот ему ответил: «Пробовали уже отсидеться и всем помогать, и вон оно как вышло. Слухи такие пошли, про нашу доброту и мягкотелость, что нас решили на прочность попробовать, да зубы обломали. А сейчас уже несколько раз подумают, прежде чем подлянку кинуть. Тем же нашим, условно говоря — поселковым и азатовским дали понять, что не стоит доброту за слабость принимать».

— Так с ними же нормально вроде общаемся, торгуем. Детям их помогаем? — Удивился Егор.

— Ты меня извини, конечно, но вот ты и в лагере сидел, и по стране поездил. Да и круг общения у тебя такой был, что давно иллюзий не должно было остаться. Нормальное человеческое общение, оно до тех пор нормальное, пока существуют некие сдерживающие рамки и ограничители. И это не моральные принципы. А такие люди, как Никодим и писарь — они берегов не видят, если в ответ на их бепредел с ними как с людьми договариваться, это все плохо кончится. Они мстю затаят и будут момент выжидать, возможности выискивать. Таких только бить, жестко, так — чтоб у них и мысли отомстить не осталось. Всегда так было, просто в этом времени — оно попроще все. На виду и без глянцевой обложки, а суть людская — та же.

У фалей. Начало декабря.

После приезда Губина — Никиту сводили в баню, и хорошо накормили. Сам Михаил Павлович, по приезду вечером стал жадно выспрашивал его обо всем. Никита, стараясь угодить и не желая снова в поруб — лебезил и чуть ли не на пузе ползал. К сожалению Никиты — для Губина ценности он не представлял. Окончательно он опозорился, когда Михаил Павлович стал расспрашивать его по фактам из того учебника, что чудом уцелел после встречи со староверами. Кликнул чтоб пришли его увести, а Никиту напоследок поставил в известность: «Завтра к твоим поедем, просили тебя привезти, рад небось?» Тот бросился ему в ноги, умоляя не отдавать, что он будет полезен, на что Губин взглянул на него, как на насекомое и риторически спросил: «Чем ты мне будешь полезен, семя иудино?» Цепляющегося за ноги купца бывшего депутата без труда оторвали от сапогов Михаила Павловича и поволокли, под распоряжение вслед: «Оденьте его там, поприличней. Подкормите и чтоб не побитый был!»

Глава 25

— Егор, это у тебя нервное! Я уже не могу, от тебя этим мылом дегтярным несёт, как от лошади. Ты его ешь что-ли? — Ксюха, демонстративно принюхалась, — Или не ополаскиваешься?

Егор, только что пришедший из бани от брата, назидательно сказал: «Всё, как Толян учил — намыливаешься дегтярным и с полчаса сидишь, чтоб вся зараза передохла! Ты не представляешь, Ксюша, через что нам пройти пришлось с этой поездкой! Кровь, кишки, антисанитария! А кстати, вот почему от вас, девчонок, так пахнет приятно?» — Уткнулся носом в её макушку.

— Моемся! — Отрезала она. — А где это ты девок успел понюхать? Вы там что, по бабам ходили!?

— Побойся бога, Ксюша! Какие бабы?! Городские звали по прошмандовкам, было дело, но мы ни в какую! Там же заразы всякой! И не факт, что Толян вылечит! — О том, что к веселым девкам их не пустил Серёга, он тактично умолчал.

— А зачем веревку домой притащил?

— Это не веревка, Ксюша, а репшнур! Я же теперь казак, братан сказал — нарезать шнура кусками, буйных ворогов вязать. — Кинул на неё оценивающий взгляд. — И надо бы потренироваться, и я даже знаю, кто мне поможет!

«Тренировку» на самом интересном месте прервал вызов рации, Егор скатился с дивана, принял вызов, выслушал: «Всё, Ксюша, мне бежать надо, срочно!» Кинулся одеваться, под гневные крики: «Куда?! Развяжи меня!»