– Тремя? – с сомнением прошептал мистер Коттедж. – Он сказал «с тремя»?

Серпентин не обратил внимания на шепот.

– Наши брат и сестра погибли вследствие неожиданного выброса энергии, но их эксперимент открыл путь, который навсегда останется открытым: из нынешнего ограниченного пространства Утопии в целый ряд вселенных, о существовании которых мы доселе не подозревали. Причем они совсем рядом. Как много веков назад, образно заметил Глыб, эти вселенные к нам ближе, чем кровь в нашем сердце.

– Осязаемы больше, чем дыхание, и ближе, чем руки и ноги, – переврал оратора внезапно очнувшийся от дремы отец Камертонг. – О чем он? Я никак не вникну в суть.

– …мы открыли другую планету, такого же размера, как наша, если судить по габаритам ее обитателей, вращающуюся, как можно уверенно предположить, вокруг такого же солнца, какое мы видим в нашем небе, планету, обитаемую и медленно покоряемую разумными существами, чья эволюция протекала практически в таких же условиях, как у нас. Эта вселенная – побратим, насколько можно судить по внешним проявлениям, немного отстает по времени от нашей. Своей одеждой и внешностью гости напоминают наших далеких предков Последней эпохи смятения.

Мы пока не можем утверждать, что их история в точности параллельна нашей. Две частицы материи, или две волны, никогда не бывают идентичными. Сколько бы у Бога ни существовало измерений бытия и вселенных, точных повторений нет и не может быть. Это, как мы теперь хорошо знаем, просто невозможно. И все-таки мир, который вы называете Землей, поразительно близок нашей вселенной и похож на нее.

Мы готовы перенять сведения у вас, землян, чтобы на вашем опыте понять нашу собственную, далеко не полностью изученную историю, готовы показать вам, что знаем мы сами, наметить возможное и желаемое содержание обмена между обитателями наших планет. Мы совсем недавно вступили на путь познания. Пока что мы мало чего постигли, помимо осознания необъятности того, что нам еще предстоит узнать и совершить. Наши два мира, возможно, могли бы подсказать друг другу, как решить миллион похожих проблем.

Возможно, в вашем мире есть ветви наследственности, которые так и не развились либо вымерли. Возможно, есть какие-нибудь элементы и минералы, которых много в одном мире и не хватает в другом. Структура ваших атомов… Наши виды могут породниться путем брака… Дать новый толчок развитию…

Слова перестали звучать ровно в тот момент, когда мистер Коттедж был больше всего растроган и весь обратился во внимание, но и глухому было понятно, что оратор не закончил свою речь.

Мистер Коттедж переглянулся с мистером Рупертом Айдакотом и увидел на его лице такое же выражение: он был явно ошарашен и расстроен. Отец Камертонг вообще спрятал лицо в ладонях. Леди Стелла и мистер Соппли тихо перешептывались, давным-давно даже перестав делать вид, что слушают.

– Таково, – неожиданно вновь прорезался голос Серпентина, – наше первое приблизительное объяснение причин вашего появления в нашем мире и возможностей взаимодействия. Я постарался изложить наши соображения как можно более простым языком. А теперь я хотел бы предложить, чтобы один из вас таким же простым и понятным языком рассказал, какие сведения о вашем мире и его отношении к нашему вы сами считаете верными.

Возникла пауза. Земляне переглянулись, потом дружно остановили взгляды на мистере Сесиле Дюжи. Государственный муж притворился, будто не понимает, чего от него хотят, и предложил:

– Руперт, может, вы?

– Я пока воздержусь от комментариев, – возразил тот.

– Отец Камертонг, лучше вы: вам не привыкать к общению с потусторонними мирами.

– Нет, только после вас, Сесил.

– Но что я им скажу?

– То, что вы о них думаете, – предложил мистер Коттедж.

– Именно, – подхватил мистер Айдакот. – Скажите им, что вы о них думаете.

Никто другой, похоже, на роль спикера не подходил. Мистер Дюжи медленно поднялся и с задумчивым видом вышел в центр полукруга. Взявшись за отвороты плаща и опустив голову, он замер на несколько секунд, словно взвешивая слова, которые собирался произнести.

– Мистер Серпентин, – наконец начал он с выражением искренности на лице, устремив взгляд через очки на голубое небо над далеким озером, – леди и джентльмены.

Похоже, он вознамерился разразиться целой речью, как на званом застолье Лиги подснежника где-нибудь в Женеве. Идея нелепая, но что еще ему оставалось?

– Я должен сделать признание, сэр: хоть и не впервые выступаю перед большой аудиторией, на сей раз несколько растерян. Ваше восхитительное выступление, сэр, такое простое, яркое, лаконичное и временами достигавшее высот неподдельного красноречия, послужит для меня эталоном, которому я вряд ли смогу последовать и с которым, без ложной скромности, не возьмусь соревноваться. Вы просите как можно яснее и понятнее сообщить сведения, известные нам о родственном вашему мире, откуда нас забросило к вам без какого-либо умысла с нашей стороны. Мое скромное разумение и недостаточная способность обсуждать столь туманные вопросы не позволяют мне чем-то дополнить или улучшить ваше восхитительное изложение математических аспектов проблемы. То, что вы нам тут рассказали, отвечает наиболее передовым и рафинированным представлениям земной науки и, по сути, далеко их превосходит. Я вынужден признать, что по некоторым вопросам, например о связи между временем и гравитацией, мой разум отказывается следовать за вами, но не потому, что я положительно не согласен с вами, а из-за недостатка знаний. Что касается более широкого взгляда на проблему, то между нами определенно нет противоречий. Мы безоговорочно принимаем ваше предположение, что мы обитатели параллельного мира, который является побратимом вашего мира и поразительно похож на вашу планету, даже если принимать во внимание обнаруженные нами отличия. Мы находим разумным и готовы полностью принять ваш взгляд на нашу систему как, вероятно, менее зрелую и остепенившуюся под влиянием времени и отстающую, быть может, в своем опыте на сотни, если не на тысячи лет от вашей. Принимая это в расчет, сэр, в нашем отношении к вам неизбежно проявляется некоторая застенчивость. Так как вы для нас старшие, нам пристало учиться, а не поучать. Это нам следует задать вопросы: что вы свершили, чего достигли? – а не показывать с безыскусным апломбом, насколько мы от вас отстали и как много нам еще предстоит узнать.

– Нет! – воскликнул мистер Коттедж вслух, думая, что говорит про себя. – Это и вправду сон. Если бы так говорил кто-то другой…

Он протер кулаками глаза и вновь открыл их – рядом с ним в окружении обитателей Олимпа по-прежнему сидел мистер Соппли. А мистер Дюжи, этот отъявленный скептик, ничему не верящий и ничему не удивляющийся, стоял, подавшись вперед, на носках и все говорил и говорил с уверенностью оратора, произнесшего на своем веку десять тысяч речей. С такой же уверенностью в себе он мог бы выступать в лондонской ратуше. И его понимали! Но ведь это абсурд!

Оставалось лишь смириться с этой колоссальной несуразностью, тихо сидеть и слушать. Время от времени мысли мистера Коттеджа далеко уносились от того, о чем говорил оратор. Потом снова возвращались, отчаянно пытаясь уследить за ходом выступления. В своей размеренной, парламентской манере, теребя пенсне или держась за отвороты плаща, мистер Дюжи читал утопийцам краткий курс земной истории, стараясь говорить просто, ярко и логично, рассказывал о государствах и империях, о войнах, и в частности о Первой мировой, об организованности и дезорганизации экономики, революциях и большевизме, угрозе страшного голода в России, о том, как трудно подобрать честных людей на государственные посты и как часто сует палки в колеса пресса, – короче, о мрачном, сумбурном лицедействе, которое представляла собой жизнь человечества. Серпентин использовал в своей речи термин «Последняя эпоха смятения», мистер Дюжи тоже подхватил его, применяя на разные лады.