Ораторский экспромт удался на славу. Он продолжался около часа, утопийцы слушали с напряженным вниманием, время от времени кивками выражая одобрение или понимание сказанного.

– Очень похоже, – эхом прозвучало в голове мистера Коттеджа. – С нами тоже так было в Последнюю эпоху смятения.

Наконец мистер Дюжи с уверенностью бывалого парламентского трибуна подвел речь к концу и поблагодарил публику за внимание и отвесил поклон. Речь была закончена. Мистер Соппли заставил всех вздрогнуть, громко захлопав в ладоши, но его никто не поддержал.

Мистер Коттедж не в силах выдержать напряжение, терзавшее мозг, вскочил на ноги.

Он стоял, делая вялые движения руками, характерные для неопытных ораторов, словно хотел извиниться.

– Леди и джентльмены, утопийцы, мистер Дюжи! Прошу минуту внимания. Есть одно дело. Очень срочное.

На мгновение он замолчал, но тут заметил внимательный поощрительный взгляд Грунта.

– Я кое-что не понимаю. Это невероятно, не вяжется… Здесь есть одна нестыковка. И она все превращает в причудливую фантасмагорию.

Умные глаза Грунта предлагали продолжать. Мистер Коттедж отказался от попыток обращаться ко всем сразу и сосредоточился на одном Грунте.

– Вы живете на Утопии, опережая нас на тысячи лет. Каким образом вы способны говорить на современном английском языке, том самом, которым мы пользуемся? Я вас спрашиваю: как это возможно? Уму не постижимо. Нервы не выдерживают. Так бывает только во сне. Но вы же нам не снитесь? Я почти теряю рассудок.

Грунт мягко улыбнулся.

– Мы не говорим по-английски.

Мистеру Коттеджу показалось, что земля уходит у него из-под ног.

– Но я же слышу, как вы говорите на английском.

– И все-таки нет.

Мозг мистера Коттеджа отказывался выполнять свои функции, и он застыл в позе почтительно ожидания.

– Много веков назад, – продолжал Грунт, – мы определенно говорили на разных языках, произносили и воспринимали звуки. Люди сначала думали, затем выбирали, что сказать, и облекали свои мысли в нужные слова. Слушающий воспринимал их и переводил звуки речи в собственные мысли. Потом каким-то образом – мы до сих пор не установили, как именно – люди начали воспринимать мысли еще до того, как собеседники облекут их в слова и выразят с помощью звуков. Они стали слышать чужие мысли в своей голове, как только говорящий в уме приводил их в порядок и обращал в речевые символы. То есть люди начали понимать, что вот-вот будет сказано, еще до того как это скажут. Такая прямая передача смыслов стала повсеместной. Выяснилось, что при некотором усилии большинство людей способны до определенной степени общаться в такой манере, и новый способ коммуникации начал систематически развиваться.

Теперь в нашем мире мы чаще всего общаемся именно так. Мы непосредственно обмениваемся мыслями друг с другом. Сначала формулируем мысль, и она передается другим, если только расстояние не очень велико. В нашем мире мы теперь пользуемся звуками только для поэзии, развлечений и эмоциональных моментов, а также чтобы окликнуть кого-то на расстоянии или обратиться к животному, но не для передачи мыслей от одного человека другому. Когда я думаю для вас, моя мысль, если только находит схожие понятия и подходящие слова в вашем уме, отражается у вас в голове. Моя мысль облекается в слова вашего лексикона, привычные для вас и звучащие достаточно естественно на вашем языке и в составе знакомых вам фраз. Вполне возможно, что каждый член вашей группы слышит то, что я сказал, на свой лад, потому что пользуется своим индивидуальным набором слов и выражений.

Мистер Коттедж сопровождал высказывания Грунта энергичными глубокомысленными кивками, несколько раз порываясь перебить, и, в конце концов, не выдержал:

– Вот, значит, почему иногда, как во время замечательных объяснений мистера Серпентина, мы, когда вы говорите о понятиях, не имеющих даже тени соответствия в наших умах, просто-напросто ничего не слышим.

– У вас действительно возникают такие пробелы?

– Их немало, и, боюсь, это относится ко всем нам.

– Это как временная глухота, – вставила леди Стелла. – Только время это длится довольно долго.

Отец Камертонг согласно кивнул.

– Поэтому я не могу разобрать, как вас зовут: Грунт или Адам, – и у меня в уме путаются Садд с Дубсом и Парксом.

– Надеюсь, что вам теперь удалось освоиться?

– О да. Весьма. Учитывая все обстоятельства, этот способ коммуникации действительно очень для нас удобен, иначе мы не смогли бы избежать многодневной зубрежки: для начала основ грамматики обоих языков, их логики, семантики и так далее, прескучных материй, – прежде чем нам удалось бы выйти на уровень взаимопонимания, хотя бы отдаленно напоминающий сегодняшний.

– Очень точное замечание. – Мистер Дюжи повернулся к мистеру Коттеджу с чрезвычайно дружелюбным видом. – Очень точное. Я бы упустил этот вопрос из виду, не обрати вы на него мое внимание. Подумать только: я совсем не заметил этой разницы. Должен признать, меня занимали собственные мысли. Я полагал, что местные знают наш язык. Принимал это как должное.

Мистеру Коттеджу теперь казалось, что чудесное событие получило настолько полную законченность, что оставалось лишь восхищаться его абсолютной достоверностью. Он сидел в прекрасном маленьком здании с видом на райские кущи и сверкающее на солнце озеро в окружении английских воскресных нарядов и более чем олимпийской наготы, от вида которой его больше не бросало в жар, слушал сам и временами вступал в длительные непринужденные беседы. В процессе общения всплывали новые удивительные фундаментальные отличия моральных и общественных воззрений двух миров. Однако все вокруг выглядело достаточно реальным для того, чтобы появились мысли о скором возвращении домой и возможности написать в статье для «Либерала» и рассказать жене, не раскрывая, впрочем, всех подробностей, о манерах и костюмах неведомого мира. Мистер Коттедж потерял ощущение непреодолимого расстояния. С таким же успехом Сиденхем мог скрываться за ближайшим поворотом.

Две красивые девушки приготовили чай на тележке среди рододендроновых кустов и теперь развозили его среди присутствующих. Чай! Изысканный, какой в Англии называют китайским, подавали в маленьких пиалах, на китайский же манер, но это был настоящий бодрящий чай.

Любопытство землян перекинулось на систему государственного управления. Ввиду присутствия таких государственных мужей, как мистер Дюжи и мистер Айдакот, иначе и быть не могло.

– Какой формы государственного управления вы придерживаетесь: монархии, автократии или демократии в чистом виде? – спросил мистер Дюжи. – Есть ли у вас разделение на исполнительную и законодательную власть? Кто правит на вашей планете: единое центральное правительство или существует несколько центров управления?

Мистеру Дюжи и его спутникам не без труда объяснили, что на Утопии нет и следа центральной власти.

– Но, конечно, у вас где-нибудь есть кто-то или что-то, – продолжал мистер Дюжи, – какой-нибудь совет или учреждение, которые принимают окончательные решения о коллективных действиях, направленных на общее благо, некий высший институт, орган верховной власти. Как мне кажется, без него никак нельзя обойтись…

Нет, заявили утопийцы, в их мире подобной концентрации власти не существует. Раньше такая власть была, но постепенно рассосалась и перешла к обществу в целом. Решения по каждому конкретному вопросу принимают те, кто в нем больше всех разбирается.

– А если речь идет о решении, которому должны подчиняться все? Например, о правилах, регулирующих общественное здравоохранение? Кто заставляет их исполнять?

– Заставлять не требуется. С какой стати?

– Но что, если кто-то откажется выполнять правила?

– Мы выясняем, почему это произошло: возможно, на то имелись уважительные причины.

– А если их не было?

– Тогда мы исследуем человека на наличие психических или каких-либо иных отклонений.