Смеялась она громко, при этом широко раскрывая рот, обнажая свои крупные, не совсем ровные зубы. Пожалуй, неровные зубы были единственным недостатком её лица, с мягкими, гармоничными чертами и разнообразием выражений.

За столь короткое время нашего знакомства Эми представлялась мне загадочной и непонятной: то строгой и набожной, то мудрой и скромной, а то и развратной до невозможности. Но какие бы выражения ни принимало её лицо, какая бы эмоция ни овладевала ею и как бы она ни выражала свои чувства, — всё у неё получалось естественно и прекрасно.

Я впивался глазами в неё, испытывая странное, никогда ранее неведанное чувство, будто был слит с этой женщиной. «Неужели женщина делает нас теми, кем мы должны быть? Откуда у меня это странное чувство, что я знаю её давным-давно?» Причём я был уверен, что и Эми сейчас испытывает то же самое. Мы — два реинкарнированных дикаря из каменного века, спустя тысячи лет очутившиеся в Нью-Йорке и случайно встретившие здесь друг друга.

— Ещё я очень люблю ювелирные украшения, но не дешёвку, а настоящие, чтобы как произведения искусства.

— Постараюсь это запомнить. Зайдём в «Барнс и Нобелз»? У них там в кафе превосходный капучино, — предложил я.

— Окей, только перед этим давай зайдём в «Petco», я там куплю еду для своего Ромео.

— Для кого?

— Ромео — мой кот, мой единственный друг, кого я по-настоящему люблю.

После зоомагазина мы посидели в кафе «Барнс и Нобелз». Потом снова гуляли по парку. Вечерело. Мы проделывали, наверное, десятый круг по опустевшему парку. Нам не хотелось расставаться. Её веки в сумраке сверкали серебристыми крапинками, придавая и Эми, и этому скверу, и этому вечеру мистический оттенок.

* * *

— Ещё! Ещё! Ещё! Глубже! Дай мне свой член, Бен! В рот, в самое горло! Ах! Как вкусно! Я никогда в своей жизни не пробовала такого вкусного члена!

Я крепло сжимал её большие груди, покусывал её крупные соски. Я не представлял себе, что мой член обладает такими бойцовскими качествами, или, может, это её пальцы, губы и язык обладали какой-то магической силой…

В окно светила луна. Мы лежали с ней на кровати, друг возле друга.

— Мой отчим неровно ко мне дышал, — Эми продолжала рассказывать о себе. — Я уверена, он втайне хотел меня трахнуть, но на такое не решался, поэтому в качестве компенсации терроризировал меня как мог. В ответ на это я стала озлобленной и неуправляемой, превратившись из маленькой принцессы в семье в козла отпущения. Закончив школу и получив диплом, я сбежала из дома и пустилась во все тяжкие. Я танцевала в разных стриптиз-клубах, подделав документы, что мне уже двадцать один год; меняла любовников и много пила. Под алкоголем я всегда чувствовала себя комфортно и в безопасности. Но я не знала меры и в этом состоянии, пьяная, совершала безрассудные поступки, из-за алкоголя у меня начались эпилептические удары, и я поняла, что мне пить нельзя вообще, — она ненадолго умолкала. — Я даже не знаю, Бен, зачем всё это тебе рассказываю. Почему-то хочу, чтобы ты знал обо мне правду. Всю правду обо мне знают немногие, можно даже сказать, никто. Но когда-нибудь обо мне узнают миллионы читателей.

— Каких читателей? — не понял я.

— Я пишу роман.

— Роман?

— Да, я писательница, уникальная писательница, не такая, как все.

— У тебя есть специальное образование?

— Нет. Одно время я хотела пойти в колледж на филологию, но изменила своё решение. Настоящему писателю нужен только талант и ничего больше. Я пишу везде и всегда, когда меня посещает вдохновение. Творчество для меня — спасение.

— О чём же этот роман?

— Я пишу обо всём, что меня волнует. Но самое главное — это роман о любви. О настоящей любви! Я долго об этом думала и пришла к выводу, что во Вселенной нет ничего сильнее любви.

— Хм-м. Интересно. И где же этот роман? Могу ли я его почитать?

— Нет, он ещё не завершён, я всё ещё над ним работаю. Кое-что я храню в черновиках на бумаге, что-то в лэптопе, а что-то просто в памяти. Мне предстоит всё это сложить в одно целое. Как бы тебе объяснить главное? Дело в том, что я не понимаю себя, не понимаю, кто я. Иногда мне кажется, что меня вообще не существует на земле. Я хорошо умею притворяться, играть разные роли, приспосабливаться к окружающей среде. Но глубоко в душе я отлично знаю, что всё это притворство. Я чувствую себя по-настоящему собой только тогда, когда на меня находит вдохновение и я пишу. Но вдохновение, увы, приходит не так часто, как хотелось бы, зато жить в реальной жизни приходится каждую минуту.

Она снова умолкла, и мы лежали молча, слушали, как за окном шелестят листья и порой, нарушив тишину, проезжает по дороге машина.

Неожиданно она повернулась ко мне:

— А скажи правду, Бен, тебе же наверняка приятно знать, что ты трахнул меня. Я знаю, что вы все, белые мужчины, хотите хоть раз трахнуть чёрную женщину, для экзотики. А потом рассказываете друг другу небылицы, как это было, как чёрная сука кричала во время траха на весь район, и что во время оргазма она едва ли не прыгала до потолка. Разве это не так? Да. Это так! Я и есть та самая чёрная сука! Иди ко мне, мой сладенький…

* * *

Утром, с ранним щебетом птиц за окном, мы проснулись и, не тратя лишнего времени на утренний моцион, вышли из квартиры. Я повёл Эми на ещё безлюдный солт-марш. Эми была в джинсах, я дал ей свою футболку. Она была без лифчика.

Там было совершенно безветренно. Мы вошли в рощицу, где на полянке несколько диких котов поедали из пластиковых мисок снедь, которую им регулярно приносят местные жители. Мы пошли по вьющейся широкой тропе, бегущей между кустов и деревьев вдоль залива.

— Неужели за все эти годы ты так и не освоила и не приобрела никакую нормальную специальность? — спросил я. — Я понимаю, писать роман — это интересно, но это же не работа. А домработница — извини, не специальность для такой умной женщины, как ты.

Она смутилась, будто бы я застал её врасплох этим вопросом.

— У меня есть то, что ты называешь нормальной специальностью. Да… Я… медсестра. Медсестра, — повторила она, понизив голос, будто бы желая, чтобы никто больше, кроме меня, этого не узнал. — Но сейчас я не хочу об этом говорить. Это очень неприятная для меня тёмная история. Я расскажу тебе об этом как-нибудь в другой раз. Смотри, енот!

Мы остановились возле густого куста, у которого мохнатый остроносый енот ел орехи. Зверёк был настолько занят поеданием орехов, что не обращал на нас никакого внимания.

Вдали, у самой воды, высился врытый в землю деревянный столб, увенчанный большим соколиным гнездом. К тому гнезду было очень сложно подступиться, повсюду росли колючие кусты, вся местность там была изрыта глубокими оврагами с грязной водой, остававшейся после постоянных океанских отливов. В начале лета там из яиц вылупились два соколёнка, недавно они стали покидать гнездо, вылетая под присмотром родителей.

Наблюдатель за птицами — мужчина средних лет, грудь которого была обвешана биноклями и подзорными трубами, — стоял на тропе, следя за соколами в гнезде.

— Можно посмотреть? — обратилась Эми к мужчине, причём до того непосредственно, словно к давнему приятелю.

Не меняя задумчивого выражения лица, мужчина снял со своей груди массивный бинокль и передал его Эми.

— Два родителя-сокола и два малыша-соколёнка, — промолвила она. — Эй, сёстры! Я здесь!

Похоже, одна из птиц услышала её призыв. Она вылетела из гнезда, взмыла ввысь и, закричав «кии-иии-aрр!», понеслась по направлению к нам. Сделав над нами несколько кругов, вернулась в гнездо.

Эми медленно опустила бинокль. Она стояла, словно окаменев, широко раскрыв глаза.

— Ты в порядке? — спросил я, слегка встревожившись.

Но Эми молчала, оставаясь неподвижной. Потом повернула лицо ко мне, на её лице было выражение удивления и необъяснимого испуга.

— В меня сейчас вселилась душа птицы. Я стала птицей, свободным соколом!

Я молча кивнул, не смея ей возразить. Я понял, что она сейчас не шутит и верит в то, что говорит.