И вот, когда я уже не надеялся, что когда-нибудь это произойдёт, я неожиданно обнаружил в своей душе какие-то глубокие изменения. Они начали происходить сами по себе, помимо моей воли и почти без моих усилий. Я открывал для себя отца, открывал его для себя по-новому, таким, каким я его всегда знал, но никогда не принимал и не любил. Кто знает, может, и любил всё-таки, но уж очень непросто мне было до той любви «достучаться» и узнать о её существовании.

И только теперь, во время проклятой пандемии, когда наши жизни оказались на чашах весов, когда он стал заметно сдавать, только теперь я узнал, что такое прощение и любовь к отцу…

Однажды отец мне сообщил, что составил доверенность у адвоката на то, что я имею полное право распоряжаться всеми его сбережениями, которые хранятся на его банковскому счету. Двести пятьдесят тысяч долларов. Четверть миллиона! «Мне эти деньги тратить почти не на что, сколько мне, старику, надо? Отдавать их, кроме тебя, мне некому. А в могилу я их всё равно не унесу — багажник к гробу не приделаешь. Э-эх…»

Какой неожиданный поступок с его стороны! Впрочем, я ожидал, что так и произойдёт.

Дела сердечные

Однажды под вечер я бродил по солт-маршу. Остановившись, долго смотрел на возвышавшееся соколиное гнездо вдали. В гнезде никого не было, за лето птенцы уже выросли и разлетелись. На одном из столбов неподалёку от гнёзда неподвижным тёмным пятном сидел сокол, сложив крылья.

Я смотрел на эту птицу, и в моей памяти пронеслись эпизоды, когда Эми впервые увидела здесь этих птиц и сразу поверила, что в неё вселилась душа сокола. И как причудливо после этого в нашу жизнь вплелась соколиная «тема», одарив нас обоих фантастически-прекрасными, незабываемыми минутами.

Но сейчас сидевший на столбе сокол выглядел безобразно. Птица была уродливой, злой, насупленной. Моё сердце наполнилось отчаяньем и гневом. Я решил, что должен застрелить эту птицу. И только таким образом я избавлюсь от птичьего наваждения, а вместе с этим — от воспоминаний об Эми.

«Довольно. Так дальше продолжаться не может. Эми не должна быть такой чувствительной и обидчивой. Она вообще не понимает шуток. Нельзя всё воспринимать настолько серьёзно и всё превращать в трагедию! А реальность такова: она бросила меня и уехала чёрт знает куда. Кто знает, что с ней сейчас? Может, отец прав: нашла себе нового ёб. ря, из которого тянет деньги. Она ненадёжная, как перелётная птичка, которая неизвестно, вернётся ли. Я должен её забыть, подумать о себе, найти себе другую женщину. Но вначале я должен застрелить птицу».

Придя домой, я открыл сейф, где хранился глок и патроны. Зарядил обойму и вставил её в пистолет. Направил пистолет в пустое окно. Пистолет был нетяжёлый, с удобной рукоятью.

«Финита ля комеди. Конец романа».

Я направился к выходу, чтобы идти на залив, сделал пару шагов. Вдруг почувствовал, что у меня опять начинает колоть в сердце. В последние месяцы у меня сердце покалывало в течение дня, иногда сильнее, иногда слабее. (Потому-то я так дотошно расспрашивал отца о его сердечных делах.) Но в последнюю неделю я просыпался ночью из-за внезапного сильного сердцебиения и подолгу не мог заснуть, лежал и ждал, пока оно успокоится, а в течение дня меня одолевала сильная слабость.

Сейчас, в эту минуту, выходя из квартиры, я почувствовал, что у меня в груди похолодело. Мне стало трудно дышать. То место, где, по моим представлениям, находится сердце, неожиданно превратилось в огромную пропасть, в которую, мне показалось, я сейчас провалюсь.

Я сделал ещё шаг, успев упереться рукой в дверцу кладовки, чтобы не упасть. Стоял, наклонившись и боясь шевельнуться.

— А-а!

Мои ноги подкосились, и я рухнул на пол. Я лежал, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Мне было очень холодно, холодно рукам и ногам, но холоднее всего было в груди.

Я не знаю точно, сколько времени так пролежал. Я даже не осознавал, лежал ли я на боку или на спине. Очень отдалённо прозвенел звонок моего интеркома. Но мне уже было всё равно, я уже ничего не ждал и ни на что не надеялся. Мне казалось, что мою грудь расклёвывает большая тёмная птица.

«Прости, бэби, я был неправ. Я не должен был даже думать о том, чтобы такое сделать», — произнёс я мысленно.

Я терпеливо ждал, когда оборвётся последняя ниточка.

— Бенжик, сынок… Сыночек… Что с тобой? — услышал я голос отца над головой. Но этот голос звучал как-то глухо и смутно, будто бы где-то далеко-далеко, за тысячи километров отсюда. — Бенни, где болит? Ты же не пьяный, нет? Скажи, скажи, что с тобой… Что это?! Пистолет? Ты жив? Ранен? — он стал ощупывать меня. — Ты что, хотел себя убить?

Затем я смутно слышал, как отец что-то кричит в телефон, называя моё имя и фамилию и адрес моего дома.

— Да, сейчас. Сорок лет. Я его отец. Лежит, не может встать. Не может разговаривать. Дышит, да. Быстрее, я вас умоляю.

Он снова стоял передо мной на коленях, по-моему, он плакал. Я чувствовал, как он подложил мне под голову подушку, как поднял на мне футболку и стал гладить мою грудь.

— Неужели это у тебя сердце? Неужели я тебе передал по наследству ещё и все свои проклятые сердечные болезни? Молчи, молчи. Сейчас приедут, они сейчас приедут. А я тебе принёс продуктовый паёк. Хороший паёк, там консервы, фрукты, шоколадные конфеты, такие, как ты любишь. Я звоню в квартиру, а ты не отвечаешь. Так я решил сам всё занести, а ты лежишь на полу. И пистолет возле тебя. Дурачок мой, дурачок, что же ты творишь со своей жизнью?.. Вот до чего тебя довела эта проклятая чёрная шлюха!

* * *

Я лежал на кровати в «скорой» своего госпиталя, к моей руке тянулась трубка капельницы, а над головой на металлическом крюке висел кулёк с лекарствами.

— Давно у тебя болит сердце? — спросил стоявший передо мной доктор Харрис.

— Последние несколько месяцев. Вначале оно слабо покалывало, что я едва это замечал. Но потом боли усилились, а в последнюю неделю стало болеть так сильно, что я уже не мог спать. Собирался пойти к кардиологу, но постоянно откладывал, думал, само как-нибудь пройдёт.

— Мы сделали тебе все тесты и посмотрим результаты, — доктор Харрис посмотрел на пикающие за моей головой электронные датчики. — Но уже сейчас могу тебе сказать наверняка, Бен, у тебя ковид, мы только что получили результат. Судя по всему, от длительного стресса у тебя началась аритмия, а ковид всё усугубил, — он посмотрел куда-то перед собой. — Если понадобится, я для тебя найду лучшего кардиолога в Нью-Йорке, и он тебя починит. Ведь нам, Бен, предстоит ещё много работы. Сначала нужно будет справиться с этой эпидемией. Затем приготовиться к новым эпидемиям и войнам. Так я вижу наше ближайшее будущее.

Через несколько минут походкой бывшего военного подошёл доктор Мерси. Поправив очки, тоже посмотрел на датчики. Затем оба доктора перекинулись несколькими фразами, используя медицинские термины, которые мне были неизвестны.

— Вот увидишь, парень: немного отдохнёшь, расслабишься, и всё будет в порядке. Будешь жить до ста лет, — заверил меня доктор Мерси. — В зале ожидания твой дэд, просит, чтобы его к тебе впустили. Но я не думаю, что ему сейчас нужно сюда входить. Лучше я сам к нему выйду и скажу, что всё под контролем, пусть не волнуется.

— Хорошо, — я закрыл глаза. Мне становилось легче: легче дышать, легче думать, легче говорить.

Конец романа

Я взял больничный и отдыхал целый месяц. Размышлял о своём прошлом и настоящем, обо всём, что в последнее время случилось в моей жизни.

Однажды я спросил отца, куда делся пистолет. Я не сомневался, что он взял его в тот день, когда за мной приехали парамедики.

— Я его продал за миллион долларов, — ответил он со злостью.

После чего я больше эту тему не поднимал.

* * *

Я проводил долгие часы на осеннем солт-марше, бродил и вдоль берега, и по его извилистым тропинкам. Я наблюдал за удивительной, суетливой, наполненной смыслом и богатыми событиями жизнью различных живых существ солт-марша. В мои ноздри проникали запахи солёной воды, сырой земли и мокрых камней. Я чувствовал себя неразрывно слитым с этим миром, осознавал себя крохотной частичкой этого огромного таинственного мира, который существовал миллионы лет до меня и будет существовать после моего ухода…