Потом я поехал в «Макдональдс», купил там кофе и френч-фрай, снова вернулся. Свет в её квартире по-прежнему не горел. Допив кофе и выбросив стаканчик и коробку от френч-фрая на тротуар, где валялся мусор, я отряхнул ладони и поднялся на второй этаж. Прислонившись ухом к двери, я напрягал слух, стараясь уловить хоть какой-то звук за дверью. Но не услышал там ни шороха. Потом я снова сидел в машине, вглядываясь в каждого, кто входил и выходил из этого дома. Наконец я обратил внимание на высокого спортивного вида мужчину лет тридцати пяти — тридцати восьми, в белой бейсболке, широких джинсах и чёрной свободной футболке навыпуск. «Он! Джейсон!» Я сразу вспомнил того мужчину на фотографии в рамочке, стоявшую на её полке.
Мужчина вошёл в дверь подъезда, и через несколько минут в окнах её квартиры вспыхнул свет. Я оставался в машине ещё около часа, пока окончательно не стемнело.
И вот я снова у её двери. Нажал кнопку звонка, перед этим подтянув повыше, к самым глазам, маску на лицо. Дверь открылась.
— Хэлло, — я поздоровался.
— Привет, — ответил мужчина, смерив меня подозрительным взглядом.
— Эми здесь живёт, не правда ли?
— Да, здесь.
— Можно с ней поговорить?
— Её сейчас дома нет, — ответил он, сохраняя всё такую же насторожённость. — Бро, ты кто такой?
— Я офицер прокуратуры, который осуществляет над ней надзор, — я вынул из кармана джинсов своё пластиковое удостоверение из госпиталя и так же быстро засунул его обратно. — Она пропустила назначенную мной встречу, её телефон не отвечает. Вы не знаете, когда она будет дома?
— Не знаю, — ответил он. Моё представление — как офицера прокуратуры — вероятно, было не совсем убедительным для него; но как человек, неделю назад вышедший из тюрьмы, он не хотел делать никаких «резких движений».
— В таком случае передайте ей, что я заходил и попросил её мне перезвонить.
— Окей. Как тебя зовут?
— Бен. Мистер Бен. Она знает мой номер телефона.
Часть пятая
«Купи себе пистолет»
Мы медленно спускались с «плато». В «скорую» постепенно возвращались врачи, переболевшие ковидом. В отделении снова замелькали знакомые лица медсестёр, отсутствовавших некоторое время, тоже из-за ковида. Возвращались секретарши, администраторы, полицейские и уборщики. Прибыли наконец долгожданные автобусы с медперсоналом из других штатов, присланные нам в помощь.
Теперь я каждый день переоблачался в новую специальную униформу. Носил на лице специальный пластиковый щиток и специальную респираторную маску. Пластиковый щиток быстро мутнел от пота из-за дыхания, тонкие тугие резинки маски въедались в кожу лица после долгого ношения, из-за новой формы, надеваемой на голое тело, всё тело чесалось. Тем не менее это была защита.
А в кабинете напротив меня за своим столом, как и прежде, сидел доктор Мерси. На его лице ещё были видны следы недавно перенесённого двухстороннего воспаления лёгких с осложнением. Его лицо ещё было бледным, с нездоровыми розоватыми пятнами. Он весь осунулся, похудел, выглядел уставшим, лет на десять старше своих лет.
Ещё не так давно, до болезни, замдиректора «скорой» доктор Мерси шагал по коридорам отделения и раздавал направо и налево команды и указания. Помнится, я тогда сравнил его с самим Господом Богом, который отправляет новоприбывшие души в разных направлениях в зависимости от того, кто что заслужил. Теперь же доктор Мерси производил впечатление человека, недавно вернувшегося с «того света», где его хорошенько поколотили черти, а потом отправили назад на нашу грешную землю.
Однажды мы сидели с ним в офисе, и доктор Мерси рассказывал мне о том, как боролся с болезнью целый месяц в госпитале для ветеранов, как несколько раз думал, что уже не выживет. Но откуда-то брались силы.
— Я не мог себе позволить расстаться с дочерью. Я не имею права уйти, не поставив её на ноги, — он улыбнулся, но так, что, казалось, вот-вот заплачет.
Доктор Мерси улыбался по-разному. Порой резко, жёстко, механически раздвигая мясистые щёки и полноватые губы. Это — в тех случаях, когда он собирался отчитать кого-то из персонала, и в этой механической улыбке сказывалась его жёсткая натура бывшего военного. Но у него была и другая улыбка — обаятельная, лёгкая, с оттенком некоторой печали, приоткрывая и другую сторону его тонкой, может быть, даже очень ранимой души.
— Док, зато у вас теперь столько антител, что вы можете их продавать. Вам теперь нечего бояться, никакой вирус вам не страшен, — пошутил я.
— Вирус, может, уже не такой смертоносный теперь для некоторых из нас. Но расслабляться ещё очень рано, Бен. Теперь не обязательно носить маску. Теперь нужно носить пистолет. Да, пи-сто-лет! Когда я демобилизовался из армии, я оставил себе пистолет. И рад, что так поступил. Советую тебе тоже приобрести пистолет. Ты же видишь, что сейчас творится с правопорядком, а будет ещё хуже, поверь мне. Настало такое время, когда ты сам должен побеспокоиться о собственной безопасности. Кроме тебя, твоя жизнь сегодня никому не нужна. Мой тебе совет: купи себе беретту или глок.
— Доктор, но вы же знаете лучше меня, как сложно и рискованно в Нью-Йорке приобрести пистолет. Если незаконно, то рискуешь загреметь в тюрьму. А законного разрешения придётся ждать сто лет.
— Да, знаю, — доктор Мерси поправил очки и внимательно посмотрел на меня. — Я могу тебе помочь в этом. У меня есть хороший знакомый в офисе шерифа, когда-то оказал ему большую услугу и теперь, если мне надо, всегда могу к нему обратиться. Так что всё будет сделано кошерно и без лишней волокиты.
— Ок, доктор. Я подумаю.
* * *
Тем временем в далёком Миннеаполисе произошло убийство Джорджа Флойда, и по стране покатилась новая волна — в этот раз расовых протестов. Протесты быстро докатились и до Нью-Йорка. Они ещё больше повысили градус социального напряжения и вышли за пределы сугубо расовых проблем. Ещё сильнее зашатались основы общественного строя. Во всём ещё больше ощущалась непредсказуемость и неопределённость, в воздухе повсюду была разлита тревога и озлобленность, возникло ощущение, что опасность поджидает за каждым углом.
В Нью-Йорке это было очевидно и ощущалось во всём: в грубых и наглых манерах разговора и повышенных тонах стоявших в очередях людей, в агрессивном вождении автомобилей на дорогах — в манере водителей подрезать и умышленно создавать аварийные ситуации. Все вокруг ругались между собой: из-за политики, из-за Трампа, из-за отвратительного обслуживания в магазинах, высоких цен, из-за чего попало. Ругались с близкими и далёкими родственниками, с сотрудниками на работе, со знакомыми и незнакомыми. Все будто бы искали повод с кем-то поругаться, нахамить, излить на кого попало накипевшую злость и разочарование.
Это насилие и упадок нравов проникли и в наш тихий благодатный Марин-Парк. Возле моего дома, где ещё не так давно всегда было тихо и чисто, теперь постоянно валялся неубранный мусор. Сильные шторма, бушевавшие в то лето, повалили деревья вокруг, они так и валялись на дорогах, затрудняя проезд. На скамейках, где раньше ворковали влюблённые парочки, теперь сидели какие-то типы странного вида, — курили траву, нюхали кокаин и пили водку. Всё чаще стали разбивать стёкла в машинах. А по ночам на улице даже стали похлопывать пистолетные выстрелы.
Затем по всему Нью-Йорку прокатилась волна погромов, когда были разграблены сотни престижных магазинов и отделений банков. Кстати, неподалёку от моего дома тоже был разгромлен и разграблен супермаркет с тремя десятками престижных магазинов, как были разграблены и несколько автодилерских салонов.
Полиция практически бездействовала, опасаясь обвинений в расизме или антилиберализме.
Как раз в это время входила в разгар президентская гонка, накалились и политические страсти. Если республиканцы упорно «не замечали» медицинских масштабов пандемии, то демократы не замечали разгула преступности и бездействия полиции. Было очевидно, что жизнь простого человека политиками не ценится ни в грош, независимо от их партийной принадлежности.
