Должно быть, забыл, потому что бросил спичку, наклонился и стал шарить по моим карманам. Вновь тявкнул и, плюясь, разразился серией полузадушенных криков, но, по-моему, себя он уже не слышал. Свет надо мной обрисовывал силуэт его уродской культи, с нее мне на лоб капала кровь — точно извращенная версия китайской пытки водой. Вероятно, это месиво из порванного мяса адски болело, и я уже слегка пожалел было Кудзиму, когда какая-то укромная извилина в моей башке напомнила мне, что этот чувак подстрелил меня, избил и собирается спалить.

Профессор нашел то, что искал. Розовый мобильник. Ткнул большим пальцем в кнопку «включить», и подвал наполнила мелодия «Незнакомцев в ночи». В углу, отставая на полтакта, эхом отозвался второй телефон. Вытащив из цветастой сумочки телефон Афуро, Кудзима вырубил оба мобильника и сунул их в карман своего вельветового пиджака.

А потом вернулся к спичкам.

Подняв спичку с пола, Кудзима приставил ее к переднему зубу и чиркнул. Искра, потом огонек. А потом мимо физиономии Кудзимы пролетел густой клуб дыма, и огонек сдох. Профессор тявкнул, брызгая слюной. И поднял с пола еще одну спичку.

Тут-то я и заметил, что на картонном ящике восседает Человек в Белом. Одна нога с геометрической точностью закинута на другую, в бледных длинных пальцах зажата коричневая сигаретка. Человек в Белом молчал, и лицо его было бесстрастно.

Почему-то Кудзима его даже не замечал. Он снова чиркнул спичкой о зуб, и снова народился огонек, чтобы заглохнуть в облаке дыма, которое выдохнул Человек в Белом. Хотя щеголеватый человечек был всего в паре футов от профессора, тот сто не видел, лишь таращился на почерневший кусочек дерева — озадаченно, как и на свою взорванную руку.

Еще три раза повторилась эта странная пантомима. На финальной попытке морда у Кудзимы чуть в узел не завязалась от боли, разочарования и недоверия. Хныкал он уже не переставая и взвизгивал все чаще. Потом вдруг заковылял вверх по лестнице, свесив вдоль тела бесполезную руку и оставляя за собой кровавую дорожку. Грохнув напоследок дверью, он исчез.

Глянув на меня сверху вниз, Человек в Белом затушил сигарету о подошву и аккуратненько бросил окурок на пол. Потом сунул в тонкие губы новую сшарету, извлек зажигалку и прикурил, взмахнув рукой, точно птица лапкой. Я начал жалеть, что Кудзима не поджег всю шарашку, потому что вдруг стало зверски холодно. Я немного потрясся и постучал зубами, а потом медленно потеплело, как будто солнце явилось из-за туч. Я закрыл глаза, тело мое словно плыло в мягком течении, тихо скользя по глубокой темной реке. Где-то вдалеке открылась дверь, по ступенькам застучали шаги. Я услышал свое имя и увидел, что надо мной стоит Афуро, широко распахнув глаза в темноте. А за ее спиной на картонном ящике сидел Человек в Белом, закутавшись в кокон из дыма, но девчонка его так и не увидела.

Когда наконец пошел дождь, он не прекращался много дней. Просто лился и лился: бесконечные косые серые полосы, окутавшие мутный горизонт. В те дни я лишь сидел и наблюдал, как по окну струится дождь, как он заливает тротуар внизу, как по улице текут сотни зонтиков, кружась и перемешиваясь на зебрах переходов, словно листья, подхваченные водоворотом. А по ночам я прислушивался к ритмичному стуку дождя по стеклу — звук одновременно одинокий и утешительный, звук, который в общем-то говорил все, что можно сказать.

Все то время, что я поправлялся в больнице, я мог бы провести, слушая дождь, но была еще куча посетителей, которые приходили и уходили, и у всех у них были вопросы. На одни вопросы я решил ответить, на другие — нет. Были еще такие, ответить на которые я не мог и по сей день не могу.

Больше всего вопросов было у инспектора Арадзиро. В первый раз он заявился один и спрашивал, почему Кудзима стрелял в меня и где, по моим соображениям, он может прятаться. Я дал Арадзиро все ответы, которые, по моим представлениям, могли быть ему понятны, и сказал, что Кудзима погонится за Гомбэем, если уже не погнался, потому что теперь профессор в курсе, что у Гомбэя — фигурка Бэндзайтэн. Арадзиро состроил забавную мину и больше вопросов не задавал. Если и в палате были медсестры, инспектор показушно заботился о моем здоровье, но когда он пялился на меня, я безошибочно распознавал проблеск удовлетворения в его глазах: вот он я, валяюсь на больничной койке с двумя огнестрельными ранами, двумя треснувшими ребрами, сломанным носом, рассеченной губой и шестнадцатью швами на лбу.

— Диву даюсь, что это старье умудрилось выстрелить хоть раз, не говоря уже о втором, — хихикал Арадзиро. Оказалось, что Кудзима подстрелил меня из «Тайсё 14 Намбу», пистолета наподобие «люгера», какими в дни Второй мировой пользовались японские офицеры. — Почти всегда эти музейные экспонаты заклинивают на первом же выстреле, особенно если они лет пятьдесят с лишним валялись без дела. Наверное, вам просто не повезло.

— Может быть, — ответил я.

— С другой стороны, вы не загнулись от двух ран и большой потери крови. Так что, может, вы удачливее, чем думаете.

— Может быть, — повторил я.

Перед самым уходом Арадзиро швырнул мне газету.

Когда он ушел, я прочел, что Гомбэй Фукугава, забитый насмерть, был обнаружен в своей квартирке в Нипггори. О Кудзиме или статуэтке Бэндзайтэн газета и не заикнулась. Никаких упоминаний о том, как смерть Гомбэя связана с гибелью Миюки и господина Накодо. В статье говорилось только, что копы допрашивают хозяев галерей патинко, куда регулярно захаживала жертва. Если верить источникам из токийской городской полиции, Гомбэй, видимо, открыл новый способ мухлежа, который невозможно засечь, и в последнее время нажил себе кучу врагов в мире патинко. Подозревали, что именно это и послужило мотивом убийства.

Ясное дело. Гомбэй вообще-то не мухлевал, но меня не удивило, что копы ухватились за версию патинко. По натуре своей инспектор Арадзиро и ему подобные избегают сложных сценариев, как кошки избегают воды, а вампиры — солнца.

Напоследок в статье говорилось, что совсем недавно была седьмая годовщина смерти Айко Симато, она же Лайм, которая пела в дуэте вместе с Гомбэем. Выяснилось, что эта годовщина пришлась аккурат на тот день, когда я встречался с Гомбэем в «Патинко счастливой Бэнтэн», — жаль, что я раньше не сообразил. Выполни я домашнюю работу, был бы немного чутче и подождал бы с интервью по крайней мере до следующего дня. А значит, я не стал бы свидетелем припадка Миюки, а если бы не я, думаю, и Гомбэй припадка бы не заметил. А значит, не спер бы идола и, скорее всего, но сей день торчал бы перед каким-нибудь автоматом патинко. Но такие мысли могут далеко завести. Мир безнадежно сложен, и все факты узнаешь, когда уже слишком поздно. Я старался делать то, что считал правильным, а больше ничего сделать и нельзя.

Кое-кто из журналистов пронюхал, что я последним взял интервью у Гомбэя, и предложил купить у меня статью, но плевать мне было, сколько корзин с апельсинами они присылали — а именно их всегда присылали; я заявил, что придется им прочесть интервью в следующем номере «Молодежи Азии». Это сработало, потому что отзвонилась Сара и заявила, что, хотя я упустил свой рейс и не уложился в сроки, в Кливленде меня все равно будет ждать работа. Дело в том, что японская пресса так упорно названивала в офис «Молодежи Азии», что пришлось им превратить заметку о Гомбэе на триста пятьдесят слов для цикла «Павшие звезды» в очерк на семь тысяч слов. Тот же, кто предложит за нее больше всего денег, потом выпустит статью в Японии. Еще удивительнее было то, что Саpa по правде сказала «до свидания», прежде чем повесить трубку. К тому времени, как я оправился от шока настолько, чтобы ответить тем же, она уже отключилась.

Мне пора было браться за ум и за ручку с бумагой, чтобы писать про Гомбэя, но самое смешное — даже после всего, что случилось, я мало что мог рассказать про этого чувака. Гомбэй любил патинко, водились у него кое-какие забавные мыслишки насчет удачи, был он отчасти клептоман и не вовремя стырил не ту штуку, по ходу дела причинив много вреда куче людей. Сколько слов вышло?