От жары башка у меня гудела, во рту пересохло, и меня терзала усталость шести разновидностей. Раз я — следующий, пусть они с этим не тянут.

Вернувшись в «Сад Осьминога», я проверил автоответчик. Сообщений не было. На планете миллиарды людей, и ни одному из них не нашлось что сказать мне, — впрочем, это более или менее взаимно. Мне даже не хотелось трепаться понарошку с золотой рыбкой. Вместо этого я прихватил лист бумаги с логотипом гостиницы и ручку и набросал список событий, в надежде, что это как-нибудь поможет мыслям устаканиться.

1707 — найдена статуэтка Бэндзайтэн, построен Храм

1945 — Храм Бэндзайтэн уничтожен офицером Такахаси

1945–1950 — офицер Такахаси исчезает

1950–1965 — выплывает Накодо-старший, управляет «Строительной компанией Накодо»

1965 — Накодо уходит из строительной фирмы в компанию «Осеку»

1975 — «Боджанглз» заявляется к Ихаре, чтобы провести расследование семьи Накодо

1975 — Накодо-младший женится на Амэ Китадзава

1976–1977 — Амэ Китадзава страдает от припадков, Человек в Белом

1977 — тонет Амэ Китадзава

1999 — Миюки и Афуро переезжают в Токио

2000 — к Миюки подкатывается «Боджанглз», она связывается с Накодо

2001 —

В июле 2001-го появляюсь я, чтобы взять интервью у одного чувака в галерее патинко, и все летит к чертям собачьим. В первый день у Миюки припадок, на следующий день она умирает. Назавтра после этого судороги у меня, и на следующий день громят квартиру Афуро, она пытается замочить меня, а потом умоляет меня замочить ее. На мой пятый день в Токио Накодо тонет у себя во дворе, и Афуро исчезает.

Интересно, думал я, чем меня развлечет шестой день. Скомкав листок, я выкинул его в мусорную корзину. Попытка врубиться в прошлое не помешает наступить будущему, и я решил — могy всю ночь не спать и мучить себя вопросами, на которые не могу ответить; или могу попробовать задать храпака. В конце концов я занялся и тем и другим одновременно.

Дрейфуя где-то между сном и бодрствованием, я наблюдал лихорадочный танец бессвязных звуков и неполных образов, которые просачивались из сознания в подсознание, плавали туда и обратно, а в итоге слились в то, что, может, и было сном, но таким, каких у меня в жизни не случалось.

«Сексуальные игры», — говорит Арадзиро, проносясь на желтом мопеде. По небу на «Фоккер ДР-1»[70] летит Афуро-никакое-не-сокращение, закидывая Токио кирпичами под мелодию «Незнакомцев в ночи». Человек в Белом, ощипывая с лица родинки, выкладывает ими надпись: «Если играешь с таким, как Боджанглз, продуешь обязательно». В воде колышутся волосы Накодо, а по течению плывут бумажные фонарики. В инвалидной коляске сидит священник Храма Бэнтэн и кормит сухарями ворон, которые стаей окружили его. «У меня часы встали», — говорит он мне, показывая на Микки Мауса на запястье, а потом вороны принимаются каркать и хлопать крыльями, и священник бьется в судорогах. Я разворачиваю посылку в золотой фольге и внутри нахожу отрезанную руку. Стучат друг о дружку серебряные шарики, namu-naтu, треск огня, на полу галереи патинко бьется масса красно-белых карпов, Гомбэй роется в сумочке Миюки в поисках карты с указаниями, как добраться до клуба «Курой Кири», появляются светлячки. Над рекой серебристых пузырьков разворачиваются кольца дыма; в защитной тени ивы торчит Морж — на кладбище, забитом автоматами патинко, а в воздухе разносится запах рыбы и бензина. «Искомое тоже ищет тебя», — говорит Ихара и шмякает об стол телефон, разбивая его на миллион кусочков. На запечатанной двери — гравюра Миюки, по бокам у нее — четверо мужчин в белых костюмах; госпожа Китадзава протягивает мне портрет Бэндзайтэн а-ля Уорхол — в розовых и голубых тонах, богиня с родинкой размером с кассетную бомбу. На перекрестке Сибуя кричат горящие люди, а над ними огромный видеоэкран вспыхивает надписью «К НАМ ПРИСОЕДИНЯТСЯ ЕЩЕ ДВОЕ», и под тему из «Розовой Пантеры» дугой выгибается эскадрилья «Б-29». Снова и снова в воде появляется вялое тело Миюки. «Сейчас я в странном месте», — говорит она. Снова и снова Афуро с фингалом спрашивает: «Ты меня слышишь?» — голос ее все отдаляется, и вот уже слышен только шорох волн.

Когда наконец схлынула круговерть образов и звуков и наутро я, взмокший и дрожащий, проснулся, все сомнения, что мучили меня, вылились в один вопрос, который звенел в башке рассерженной сигнализацией. Этот вопрос торчал у меня в мозгах еще долго после того, как я выпрыгнул из постели, накинул шмотки и умчался из отеля «Лазурный».

Как я мог быть так слеп?

Часов в одиннадцать утра в шестидесяти шести километрах от Токио самолет рейса «Общеяпонских авиалиний» номер 7006 в Кливленд через Чикаго и Сан-Франциско оторвался от взлетной полосы аэропорта Нарита под утренним небом, которое тяжко нависло долгожданным дождем.

Ясное дело, меня на этом рейсе не было.

Я был на желтом мопеде «Хонда Хоббит» 1978 года выпуска и мчался к торговому пассажу «Амэяёкотё», представляя свое пустое место в самолете. Когда этот образ набил оскомину, я представил на этом месте кого-то еще, того счастливчика, который отхватил его по резервному списку. Я воображал, как самолет исчезает в облаках, а этот некто глядит в иллюминатор и жует бесплатные поджаренные крекеры из риса и водорослей, которые должны были достаться мне, и этот некто думает, что, может, удача наконец к нему повернулась. Картинка мне понравилась. Точно я играю свою роль в распространении хороших чувств по миру, пускай лишь своим отсутствием. С другой стороны, картинка пустого кресла тоже была довольно симпатичная.

Я не анализирую свои сны, не ищу в них ни глубокий смысл, ни духовные откровения, ни выигрышные лотерейные номера, ни прочее в том же духе, но иногда такое в снах все же встречается. Не в откровенно символическом или фантастическом смысле. Сны вытаскивают на поверхность то, что мы забыли. Вообще-то надо было мне раньше все в кучу собрать. Сон это прояснил. Не то чтобы он мне дал недостающую улику или последний кусочек головоломки, просто напомнил о том, что было рядом всю дорогу, прямо у меня под носом.

Долгие годы я винил Токио за многие свои неудачи, но этот город легко ошеломляет. Маневры по катакомбам железнодорожных станций, преодоление лабиринтов улиц, струящиеся толпы, бесконечный шум и мигание бесчисленных огней. Пустые лица прохожих, твое собственное пустое лицо — внешние проявления умов, которые торопятся просочиться сквозь плотину стимулов. Всего одна осечка синапса — и эти умы будут похоронены под лавиной сигналов и расплавятся от перегрузки. Если Токио — город будущего, тогда нашим мозгам предстоит еще долгая эволюция.

А может, только моим мозгам.

Затормозив у станции Уэно, я припомнил старую дзэнскую притчу, в которой учитель выговаривает ученику за то, что тот видит палец вместо луны, на которую этот палец указывает. И это заставило меня вспомнить о буддистском священнике из Храма Бэнтэн — храма на пруду Синобадзу, храма, который существовал в этой вот темпоральной реальности. То, что я вообще думаю в терминах «темпоральной реальности», заставило меня опасаться за собственный рассудок, но если я и спятил, то, по крайней мере, со мной еще большая компания. Все, кто замешан в этой истории, по-моему, так или иначе сбрендили.

Искомое тоже ищет тебя. Конечно, старик священник оказался прав, но если изъясняться расплывчато, прав будешь всегда. Это трюк мировых религиозных лидеров, политиканов и аналитиков рынка, на котором они уже много лет срубают денег. А подгонять детали — это уже занятие для таких ботаников, как я.