Тут свет вновь замигал, и Кудзима шепотом выругался. Я сказал, что мне пора бежать, и, обойдя вокруг стола, Кудзима проводил меня до двери мимо штабелей книг. Он открыл мне дверь, а я поблагодарил его за помощь. По-моему, ему и вправду было приятно, как будто его уже давно ни за что не благодарили. Еще пару секунд лампы мигали, а потом в магазине вновь стало темно.

К юго-западу от станции Ниппори, вверх но холму к кладбищу Янака поднималась осыпающаяся бетонная лестница, заросшая бурьяном. С вершины холма открывался вид на переплетение рельсов, которые отделяли жилую часть Ниппори от деловой части и района развлечений. Над темной долиной сумеречное небо загромождали массивные здания и рекламные вывески лав-отелей: отель «Забота», отель «Уважение» и отель «Бабуин».

Шагать по району за древним кладбищем на вершине холма — все равно что возвращаться в прошлое. Вдоль узких улочек выстроились традиционные деревянные дома с низкими черепичными крышами, и после сегодняшнего ужастика Кудзимы легко было вообразить этот район в огне. Если бы не путаница электрокабелей наверху и не спутниковые тарелки, растущие точно грибы по углам многих зданий, картинка смахивала бы на Токио столетней давности, еще до того, как город сровняли с землей американские напалмовые бомбы, а силы глобального капитализма воссоздали его заново свихнутым футуристическим торговым центром. Здесь, в Янаке, я попал в один из слоев прошлого — того самого, которое на самом деле никуда не исчезает.

На станции Ниппори я заглянул в вечерние газеты — новости о смерти Накодо еще не просочились, но, когда это случится, представляю, какой начнется ад кромешный.

Журналюги из еженедельников вцепятся в семью Китадзава, задавая всякие вопросы, намекая на какое-нибудь семейное проклятие и на черт знает что еще. Слушая урок Кудзимы по военной истории, я потерял драгоценное время, но и добыл драгоценную информацию. Если обставлю этих торгашей скандалами и доберусь до Китадзава первым, может, добуду и больше.

Но шансов оставалось все меньше с каждым шагом. Я бродил кругами и поворачивал и крутился так часто, что за пару минут совершенно заблудился. Только я решил, что ни за какие коврижки не найду это место, как вдруг оно оказалось аккурат перед моим носом, почти там, откуда я начал. Перед домом мужик за шестьдесят в бледно-зеленой рыбацкой шляпе, грязной майке и широких брюках поливал из побитой лейки растение в горшке. Для своих лет он выглядел прилично, но в морщины длинного лица буквально въелись тяготы. Наши взгляды встретились, и мужик наградил меня лаконичной улыбкой. Я сразу понял, что он не слышал о смерти бывшего зятя. Еще нет.

— Добрый вечер, сэр, — поздоровался я, кланяясь особенно низко. — Простите, что отрываю вас отдел, но вы — господин Китадзава?

Оглядев меня с ног до головы, он выдавил:

— Да.

— Извините, что явился без предупреждения, — сказал я. — Но мне надо обсудить с вами довольно срочное дело. Насчет вашей дочери.

— У меня нет дочери, — скрипуче парировал он.

— При всем должном уважении, сэр, я уверен, что есть, — сказал я. — Та самая, с которой много лет назад был несчастный случай. Я надеялся поговорить с вами о ней, если это вас не слишком затруднит. Еще раз, мне жаль, что навязываюсь вам.

Господин Китадзава уставился на меня, на обветренном лице — ни единой эмоции. Потом он отвернулся и снова начал поливать горшок. Я остался торчать на улице, слегка опустив голову, будто на похоронах. Когда вода из горшка полилась через край, Китадзава опустил лейку на тротуар. Из соседнего переулка на мягких лапах вылезла серая кошка и, выгнув спину, потерлась об ноги Китадзавы. Нагнувшись, он погладил кошару, потом выпрямился и снова оглядел меня с головы до пят. Потеревшись еще об его ноги, кошка смоталась обратно в переулок.

— Вы кто? — спросил Китадзава.

— Меня зовут Билли Чака. Я репортер американского журнала. Наверное, вы о нем не слышали. Вообще я уверен, что вы о нем в жизни не слыхали, но я здесь, собственно, не по журнальным делам.

— Вы пришли, чтобы поговорить о… — Китадзава уставился в землю, не в силах выговорить имя дочери. Через секунду он хрипло зашептал: — Я не понимаю. Чего вам от меня надо?

Секунд десять я напрягал мозги в поисках какой-нибудь лажи, которая объяснила бы, с чего американский журналюга приперся спрашивать про обстоятельства смерти его дочери через двадцать четыре года после этой самой смерти, но ничего убедительного на ум не пришло. Наконец я просто решил выложить ему правду. Я рассказал Китадзаве о том, как меня позвали домой к Накодо и рассказали, что его дочка пропала. Рассказал о том, как эта дочка нашлась мертвой, а потом выяснилось, что она не дочка Накодо, а его любовница.

Я сказал Китадзаве, что Миюки порядком смахивала на Амэ. Как загадочно Миюки погибла — утонула, совсем как дочь Китадзавы. Что были намеки на то, что, может, во время Второй мировой старик Накодо был замешан в кое-какие темные делишки. Наконец, я рассказал, что сегодня утром Накодо обнаружили мертвым. О том, что это я его нашел, я не заикнулся.

Пока я распинался. Китадзава даже не глянул на меня ни разу. Вместо этого он пялился куда-то в пространство. Солнце уже село, и небо так потемнело, что я едва различал лицо Китадзавы.

— Убирайтесь, — сказал он тихо.

— Господин Китадзава…

— Убирайтесь из моего дома и никогда не возвращайтесь.

— Я понимаю ваши чувства…

Не успел я это сказать, Китадзава схватил лейку и одним движением выплеснул ее мне в лицо. Холодная жидкость влепилась в меня с размаху, и я невольно отдернул голову.

— Ничего вы не понимаете, — сказал он, дрожащими руками ставя лейку обратно на землю. — Уходите, пока я не вызвал полицию.

За многие годы в лицо мне плескали чем ни попадя, но обычно этим баловались женщины. Я опасался, что такое может приключиться, могло выйти и гораздо хуже, при таком-то раскладе. Честно говоря, в жаркую ночь водичка даже освежала.

— Спокойной ночи, — сказал я. — Простите, что расстроил вас.

Шагая прочь, я кожей чувствовал его взгляд.

Ночной воздух был густым, а огромная луна, которая взошла над зазубренным горизонтом, чуть не плавилась. Трудно поверить, что эта самая луна все эти годы крутится вокруг нашей беспокойной планетки. Сегодня луна казалась свежевымытой, блестящей оптимисткой. В общем, полная моя противоположность. Не успел я отойти от дома и на двадцать пять ярдов, как услышал голос за спиной:

— Подождите, пожалуйста.

Я обернулся и увидел, что за мной следом идет женщина. Была она жилистая, лет за шестьдесят и такая маленькая, что чуть в землю не тыкалась, спеша за мной. Оглянувшись на свой темный дом, она вцепилась мне в руку и затащила в боковую улочку, окутанную тенью. Глаза у нее в темноте так и сияли.

— Простите моего мужа, — сказала она. — Его легко расстроить.

— Все нормально, — ответил я. — Могу понять.

— Может, и нет, — сказала госпожа Китадзава. — Если бы понимали, не пришли бы. Не заговорили бы про Амэ. Я все слышала.

— Пожалуйста, простите меня.

— Не важно, — сказала она. — Мы с мужем не варвары. Надеюсь, он не создал такого впечатления. Мой муж — хороший человек, но, может, больше не такой сильный. Достаточно долго он был сильным. Знаете, она была нашим единственным ребенком.

Поджав губы, я кивнул. Госпожа Китадзава еще разок оглянулась на свой дом, подлунным светом заблестела седина в ее волосах.

— Пойдемте, — сказала она, вытягивая меня из тени обратно на улицу.

Молча мы прошли мимо Храма Тэннодзи в парк карманного формата — больше всего он смахивал на ералаш из медной пыли и сухой травы. Размером парк был всего лишь с бейсбольную площадку, но, укрытый плотной чащей деревьев, в сумерках почему-то казался гораздо больше. В паре футов над землей танцевали два-три светлячка. Раньше в летние ночи светлячки были повсюду, но теперь исчезали вместе с зеленью. Первоклашкам все еще порой дают задание на лето — ловить и изучать светлячков, хотя сейчас большинству ребятишек приходится покупать расфасованных светляков в магазине. В парке еще имелся бомж, который сидел на картонке, слушая по разбитому приемнику бейсбольный матч; и на скамейке напротив — молодой пацан, тихонько наигрывающий гаммы на кларнете. Госпожа Китадзава подвела меня к скамейке в углу парка, выходящем на крутой травянистый склон над железнодорожной станцией. Внизу по рельсам прогремел поезд — кучки темных силуэтов безмолвных пассажиров на фоне призрачных огней поезда.