Талас вернулся домой в тот момент, когда Катугаас вновь пришел в себя. Дахча сидел около него и держал чашу с водой. Телесец внимательно посмотрел на хозяина дома.

— Слушай, отец Айталины, слушай Дахча. Не перед лицом смерти, не перед законами гостеприимства, а перед будущим я принимаю дружбу твою, Катугаас. Ты поправишься, и мой сын поедет с тобой за своей невестой, которую ты зовешь Айталина и у которой золотые глаза.

— Спасибо тебе, отец Дахчи, — голос телесца звучал радостно и спокойно, — ты не будешь проклинать этот день, юный Дахча, но тебе придется одному поехать к нашему аилу. Если тебе понравится моя дочь, ты отдашь ей бисер и все расскажешь сам. Я скоро умру. Дай мне, Дахча, стрелу из моего колчана, сломай ее, я уже бессилен. Возьми обломок с опереньем и тоже отдай Айталине. Она догадается, что случилось со мной, и поймет, что тебе можно верить. А еще...

Катугаас вновь закашлялся, кровь опять выступила на губах, он протянул руку к чаше с водой, которую держал перед ним сын Таласа, и вдруг быстро проговорил:

— Вынесите меня наружу, к берегу. Скорее...

Похоронили Катугааса на Острове Мертвых. В могилу сложили все его имущество, чужеземный лук, стрелы, нож — все, что было с ним в лодке, а лодку разрубили и остатками накрыли могильный холм. Мешочек с бисером и обломок стрелы остались на гостевом месте в жилище Таласа.

Бюльдан одним из первых узнал о сговоре Таласа и Катугааса и на другой день после похорон не преминул спросить Дахчу, когда же он собирается поехать к своей невесте. Вопрос даже в устах Бюльдана казался безобидным, и Дахча ответил:

— Через десять лун, так сказал Каракас.

А через семь дней Бюльдан исчез из стойбища, но Дахча ничего не видел и не замечал вокруг себя. Каждый день приходил он к шаману, и тот учил его трудному телесскому говору.

Прошло двенадцать дней после похорон Катугааса. В аиле Таласа Дахчу собирали в дальний путь. Ему предстояло быть вестником несчастья и исполнить дружеский сговор.

— Говорил тебе Моюль — не дразни шамана, — собирая сына в дорогу, причитала Анай, — не послушался. Теперь он посылает тебя в невиданные земли. Он мстит тебе.

— Замолчи, мать Дахчи, — резко крикнул Талас и что-то хотел еще добавить, но Дахча перебил его:

— Не ругай мать. Я все равно поеду в селение телесцев и выполню просьбу отца Айталины.

Пришла пора отъезда. Когда Дахча кончил пить чай перед дорогой, мать прошла в свой угол и открыла большой ящик. Прекрасная зеленая шелковистая ткань заструилась в ее руках.

— Давно уже твой дядя, Дахча, привез эту ткань из южных земель, чтобы ты подарил ее своей невесте. Это хороший подарок для девушки, Дахча... — И мать залилась слезами.

Река катила свои воды на северо-запад, и по ее течению легко было вести лодку. Осталась позади степь с редким лесом и низкий правый берег. Река то расширялась, то суживалась в своем русле. Правый берег на третий день пути стал постепенно повышаться и к вечеру уже нависал грозной громадой над Дахчой и его лодкой. На ночь Дахча приставал к берегу, но, встревоженный молчанием леса, покрывающего высокий угор, из осторожности не разводил костра. К исходу четвертого дня лес отступил чуть-чуть от берега и потянулся на восток. По всем приметам, о которых говорил Катугаас шаману, Дахча приближался к стойбищу Айталины. Еще нужно было обогнуть выступающий мыс, и тогда под сенью деревьев он увидит ее аил у трех громадных кедров. Дахча в волнении привстал в лодке, взмахнул веслом. Мыс стремительно приближался. Чья-то фигура мелькнула на берегу.

— Айталина! — крикнул Дахча. И в то же мгновение стрела впилась в борт лодки. Дахча резко пригнулся и выдернул ее. Оперение, как у стрелы Бюльдана, из перьев дохлого орла!

У каждого воина-телеута стрелы были с особым оперением, которое не повторялось у других. Особенно ценились перья горного орла или сокола, сраженного метким выстрелом. Но очень редко появлялись эти птицы над телеутской степью, да и летали они слишком высоко. Однажды Дахча скакал по степи и наткнулся на дохлого орла. Тело его разложилось, а перья пожухли от дождей и ветров. Никогда не возьмет телеут для стрелы перья дохлой птицы, и Дахча ускакал прочь. Вскоре ему удалось сбить парящего в небе сокола и украсить свои стрелы. Вернувшийся вслед за ним на стойбище Бюльдан гордо размахивал стрелами с орлиным оперением. Дахча попросил Бюльдана показать стрелу. Пожухлые перья дохлого орла! Дахча улыбнулся, но не стал позорить товарища.

Вновь послышался зловещий посвист. Дахча упал на дно лодки и вдруг услышал лай собак. Лодка огибала мыс, и впереди виднелся берег с восьмиугольным аилом под тремя кедрами. У входа в жилище стояла девушка, рука ее держала лук с вложенной стрелой, но она смотрела не на реку, а на берег, откуда в Дахчу летели стрелы и где не смолкал заливистый лай.

— Айталина! — громко крикнул Дахча, и девушка, стоящая на берегу, не опуская лука, повернулась к реке. Она громко свистнула, и тут же три громадных лохматых пса оказались у ее ног.

Дахча пристал к берегу и медленно стал подниматься на угор, неся перед собой сломанную стрелу Катугааса. Собаки грозно зарычали, когда Дахча оказался перед их хозяйкой. Молодой человек не решался поднять глаза, не решался отдать обломок стрелы. Он чего-то ждал. Густой, как песня, голос вывел его из забытья, он поднял глаза и застыл в изумлении. Девушка действительно была похожа на стройную лиственницу, распустившую по весне свои мягкие зеленые иглы. Глаза Айталины были большими, почти круглыми. Дахча видел только их на чуть продолговатом лице. Девушка удивленно глядела на пришельца. Дахча положил к ее ногам обломок стрелы, мешочек с бисером и зеленую ткань. Нет, Катугаас, не обманул его. Девушки прекрасней нет на земле, и это его, Дахчи, невеста.

Дахча плохо помнил, что произошло в те три дня, когда он наслаждался радостью видеть Айталину с утра до позднего вечера. По обычаю телесцев жених не входит в жилище невесты на ночь, пока она не позовет его, что означает ее согласие быть женой сватающегося. Дахча ночевал в лесу. И каждую ночь чья-то тень мелькала между деревьями, настороженно и злобно лаяли собаки. Вечером третьего дня открылся вход в аил Айталины, и она позвала Дахчу. Она протянула ему чашу с чаем, она дала ему выпить крепкой араки. На ней было зеленое шелковое платье, украшенное бисером на груди, рукавах и по подолу...

В доме завозились собаки: видимо, опять кто-то чужой подошел близко. Айталина подбежала к двери и распахнула ее. Три верных пса первыми выбежали на лесную опушку. Вдруг серый пес жалобно заскулил и как-то неуклюже сел на землю, остальные подняли лай. Айталина опередила Дахчу и подбежала к собаке, в спине которой торчала стрела с орлиным оперением. И в этот миг стрела впилась в грудь Айталины.

Дахча стремглав бросился в чащу без ножа и лука. От деревьев отделилась черная тень. Дахча узнал Бюльдана, и в этот миг стрела впилась ему в руку. Дахча рванул ее и устремился к Бюльдану. А тот бросил лук и помчался к реке — там осталась лодка Дахчи.

— Остановись! — крикнул Дахча. И в этот момент Бюльдан споткнулся и полетел с крутизны в воду.

Через пятнадцать дней Дахча вернулся в свой аил. В лодке лежало тело Айталины и ее серого пса. Две другие собаки охраняли хозяйку.

Каракас обещал юноше: когда смерть настигнет Дахчу, его похоронят рядом с Айталиной...

* * *

Правый берег Оби очень низкий. В половодье вода легко перекатывается через дюны, смещая их и меняя всю топографию местности. Вода и ветер рушат песчаные стенки холмов, обнажая древние погребения. Иногда ручьи талых вод вымывают на дорогу кости умерших, и нередко пустыми глазницами череп смотрит на высокий левый берег реки. Местные жители, которых из-за постоянных разливов реки все меньше остается на правом берегу, обходят стороной так неожиданно открывшееся кладбище.