— Но кто приготовил все это? Неужто кто-то из слуг еще не спит?

— Я попросил Бегонию не ложиться на случай, если вы проснетесь.

— Напрасная жертва, — с улыбкой отметила Акме. — Цесперий, не сочти за труд привести ее сюда. Пусть поест со мной.

Он поднялся и ушел. Тогда девушка высыпала большое количество порошка в бокал фавну и в сам кувшин. Оба должны были заснуть мгновенно.

Акме спрятала ложку, которой размешала вино, и сделала вид, что с аппетитом поглощает ароматное жаркое, когда фавн вернулся к Акме с уже немолодой Бегонией, опрятной и испуганно глядевшей на девушку, о которой по лагерю ходили самые невероятные и пугающие слухи.

— Я приветствую вас, Бегония, — прошелестела Акме, приглашающее и даже ласковое выражение улыбки нисколько не вязалось с лазурным холодом ее мертвых глаз. — Вы, верно, устали. Разделите со мной мой ужин.

Женщина в белоснежном чепце пробормотала благодарности за заботу, сделала книксен и напугано втянула голову в плечи. Но, казалось, вид Акме или ее мрачная слава отбила у доброй Бегонии весь аппетит, посему она, озябшая в эту прохладную ночь, машинально взялась за кубок, который ей предлагали. За свой кубок взялся и Цесперий.

— Пейте, прошу вас! — воскликнула Акме, отпивая глоток. — Бегония, ночь холодная. Вы можете простудиться!

Служанка в замешательстве сделала несколько больших глотков, целитель последовал ее примеру. Акме не поднимала глаз и сделала вид, что вкусная еда полностью завладела ее вниманием.

Веки служанки тяжелели. Она бодрилась, ибо перепугалась, что опьянела в присутствии людей, которых ей следовало называть хозяевами. Наконец, крепость вина и сонный порошок сделали свое нехитрое дело, и голова женщины упала на плечо Цесперия, а кубок с глухим стуком ударился о землю.

— О Небо! — Акме довольно убедительно изобразила испуг. — Ей плохо?! Или эта честная женщина вовсе не умеет пить?

Цесперий вздохнул и тихо проговорил на одной ноте:

— Акме, дорогая, ты действительно решила, что воспитанник самых беспринципных разбойников Зараколахона окажется до того слаб, что свалится от твоего сонного порошка? Хотя, полагаю, ты постаралась на славу и не пожалела количества. К тому же, не забывай, что я целитель и фавн. Твое снадобье подействует на меня, но слабо и не сразу.

Акме побледнела и приготовилась дать отпор, но фавн покачал головой и произнес все столь же снисходительным тоном:

— Я не могу чувствовать Кунабулу и в половину так хорошо, как ты. Но, легенды легендами, а фавны по крови и по духу ближе к кунабульцам, чем кто бы то ни было в Архее Я слышу, как душа твоя стонет, а богиня обрушила на тебя гнев Иркаллы, и армия уже приближается. У тебя своя голова на плечах, и они должны принять твою жертву и пожалеть свои ни в чем не повинные войска. У меня нет права говорить тебе подобное. Но я жрец Великой Аштариат. Как только я ребенком оказался здесь, власть ее спасала меня от бед. Она, ты и я поклоняемся Шамашу, а я еще поклоняюсь и Аштариат. А Ей угодно, чтобы ты остановила войска Иркаллы, пусть даже ценой собственной жизни. Ты сильна, храбра, самоотверженна, бесконечно добра и снисходительна, особенно к людским слабостям, если собираешься отдать жизнь свою за их недостойные души. Я бесконечно восхищен силой твоего духа и твоими решениями. Но я обязан Аштариат слишком многим.

Акме глядела на него изумленными глазами.

— Ты отпускаешь меня и ни слова не скажешь Лорену о том, куда я направилась? — выдохнула она.

— Клянусь.

Девушка вскочила.

— Скажи мне, где выставлена стража?

Цесперий рассказал, что у главного входа караулит пятеро рослых воинов, а у черного — всего двое. Но скоро подойдут еще трое.

— Одолжи мне бумагу и перо! — выдохнула она, подбегая к столу.

Цесперий услужливо дал ей то, о чем она просила.

«Ах, времени нет!» — выдохнула она и принялась писать письмо.

— Прости меня, Акме, — прошептал Цесперий. — Я предаю тебя.

— Нисколько, — отозвалась она, не поднимая головы над письмом. — Ты предано служишь своей госпоже, а она — Хранитель Архея. К тому же, я в долгу не останусь. Уйду я, вместо меня у Архея будешь ты.

Фавн побледнел, а после с несколько напуганной улыбкой выдохнул:

— Ты не промах.

— Выпей еще вина, чтобы Лорен не заподозрил тебя ни в чем, — пробормотала она, оставляя на столе записку и снимая с себя цепочку со Звездой Благодати.

— Прости меня, Акме!.. — громче воскликнул он.

— Я прощу тебя, если ты поможешь мне выскользнуть отсюда, — перебила его девушка, на записку положив цепочку.

После она взяла еще два деревянных кубка, налила туда вина, добавила еще порошка и вместе с ними выскользнула на улицу. Двое молодых стражников тотчас встрепенулись, и один из них, несколько оробев пред невысокой женщиной со столь необычными глазами, воскликнул:

— Госпожа, у нас приказ не выпускать вас из шатра. Вам что-нибудь нужно?

Акме весело улыбнулась и непринужденно ответила:

— Полагаю, нужно вам. Ночь холодна, вы замерзли. Горячее вино согреет вас. Я буду спать спокойнее, если буду знать, что сделала хоть что-то для тех, кто сторожит мой покой.

Воины сердечно поблагодарили госпожу за заботу, но вежливо отказались, хотя каждый из них стучал зубами от холода. Следом вышел таинственный Цесперий и возмущенно проговорил:

— Вы вынуждаете госпожу беспокоиться о вас и стоять на ветру. Боитесь, что оно отравлено?!

Под внимательным взором девушки и ее странного товарища они взяли кубки и осушили их, но не успели отдать должное вину, как осеклись, шатаясь. Акме и Цесперий впустили их внутрь, усадили на стулья. Они спали.

Девушка сбегала за саваном, застегнула его у горла и, пожав фавну руку, выдохнула:

— Об одном прошу, позаботься об Августе, пока Лорен не заберет ее.

— Акме! — воскликнул он, пытаясь что-то сказать.

Но она лишь прошептала благодарности и, накинув на голову капюшон, выскользнула из шатра и растворилась в ночи, бросившись бежать прочь со всех ног.

Акме сторонилась хорошо освещенных и многолюдных мест. В Кунабуле быстро темнело, но ночь только вступала в свои права, посему многие воины уже разбрелись по своим шатрам, чтобы отдохнуть. На улице оставались лишь дозорные, стража и высокопоставленные господа путешествовали из шатра в шатер в сопровождении воинов, по делу или угоститься да посудачить.

«Я смогу!» — думала Акме, нисколько не сомневаясь в себе, погружаясь в холодное забытьё и уже не думая о том, что ни брата, ни Гаральда она уже не увидит.

Несколько раз ее едва не заметили, но воля случая или благословение неба спасали ее, и она вновь оказывалась вне опасности. С каждой минутой она все больше отдалялась от людей, которые были ей дороги. И, каждый раз начиная думать об этом, она успокаивала себя тем, что уходила, чтобы защитить этих людей от гибели и подарить им надежду на счастье.

Угрозы Лорена еще не успели претворить в жизнь. Плотного кольца стражи не было.

Удачно минуя один холм за другим в своем длинном платье и длинном саване, она с удовлетворением отмечала, что мерцающие огни лагеря оставались вдали. Власть ветра здесь чувствовалась сильнее. Он срывал с нее капюшон обжигающим холодом, заглушал ее собственные мысли.

Тогда ей вспомнился сон, который снился ей еще в Кибельмиде: она шла по тёмному полю и слышала зов ветра. Могла ли знать она, что через пару месяцев этот сон станет явью?..

«Чувствуешь ли ты свой конец, Эрешкигаль? — полная мрачного торжества, подумала она, без остановки пробираясь вперед, тяжело дыша, пробираясь по острым камням, заледенелыми руками, покрытыми черными узорами, закрываясь от ветра. — Ты мучаешь меня последние минуты. А после мы с тобою обе отойдем в небытие и станем достоянием истории.»

Вскоре лагерь остался далеко за холмами, поглощаемыми черным горизонтом. От холода у нее ломило ноги и руки, но она не чувствовала ни боли, ни усталости. Ненависть, страх опоздать, любовь к тем, кто остался за ее спиной, поддерживали в ней силы. И она то шептала, то в голос стонала, то мысленно молила: