Число играющих не ограничено. Одному из игроков (по желанию) завязывают шею шарфом и раскручивают еще на двадцать литров пива для ведущего.

Игрок идет за пивом, а ведущий недовольно жмурится.

Морскую фигуру отвязывают от стула и кладут на ди­ван. Все игроки расходятся по домам, а морская фигура замирает до утра. Выигрывает тот, кому утром морская фигура позвонит последнему.

Я ехал и смотрел в окно. За окном всё было плохо: плохими были деревья, коровы, полустанки и целые станки, автомобили, птицы и погода. Да и в самом окне ничего хорошего не было. То есть в нём не было хорошего стекла. И плохого, кстати, тоже. Сильный ветер выплёскивал жиденький чай мне прямо на брюки. Некрасивая проводница принесла мне влажное дурно пахнущее бельё и недвусмысленно предложила мне себя, сказав, что она хочет спать, и чтобы я быстрее допивал чай. Я попросился в другое купе, где есть целое окно.

– Пожалуйста, – сказала проводница. – Такое купе есть. Только там на второй полке накакано.

Я поблагодарил железнодорожную фею и побрёл туда, где было хоть и накакано, зато тепло. «Вот так и наша Россия – думал я, обосновавшись на новом месте, всем нам здесь очень тепло, хотя дышать невозможно!»

Сегодня на одном из полустанков ко мне подошла простая русская женщина.

Вчера утром, близ Сызрани, мне продали бутылку простого «Жигулёвского» пива, по которому я так истосковался! Я открыл его, глотнул и выплюнул! В бутылке было не пиво, а обычная моча. Боже, до чего ж хорошо! Наконец-то я дома!

Глядя в окно, часто вспоминаю отца. Он умер во сне. Какая лёгкая смерть! О такой можно только мечтать! Заснул и не проснулся. Пошёл в поликлинику на лечебный электросон и не проснулся…

Директор поликлиники обещал мне повесить венок над той самой кушеткой, на которой в последний раз извивался отец, но я попросил повесить вместо венка медсестру. Хотя следствие и установило, что отец сам виноват, поскольку во время электросна пытался электроспать с персоналом.

Кстати, с тех пор я не очень люблю электроприборы. Знаете, бывает, вечерами утюг так уютно шипит, что клонит в дрему… Но я говорю себе: «Стоп! Вспомни отца!» И вспоминаю отца.

На Западе меня как-то спросили, что меня заставило уехать из России, оставив на Родине семью. По-моему, бестактный вопрос! Это всё равно, что спрашивать Робинзона Крузо, – что его заставило покинуть необитаемый остров, бросив попугая и Пятницу.

Не плюй в пропасть – устанешь ждать, пока долетит.

Боже мой, как часто по вечерам в Нью-Йорке я грезил этими просторами и уж не чаял их снова увидеть воочию! ан вона как обернулось!

Эх, Русь-Русь: приклеюсь, где возьмусь! Красота… Да уберут они когда-нибудь дерьмо со второй полки! Уж три дня еду! Уж и мочи терпеть этот запах нет! Уж и сам, бывало, ночью обленюсь, да и залезу на вторую полку, чтобы через весь вагон не бежать. Вот ведь вроде писатель, интеллигентный человек, а ничего не могу с собой поделать: лень ночью через весь вагон бежать, и всё тут!

Русские журналисты с момента моего возвращения просто шагу не дают ступить, вопросы сыплются, как горох! Но каждому я уделяю время, для каждого я нахожу именно те слова, которые нужны ему более всего. Одному скажешь – без комментариев, другому – ноу комментс, третьему – дай пройти, четвёртому – пошёл в задницу, пятому молча ткнёшь в камеру ладонью. И все счастливы. Особенно тот, с разбитой камерой. Ему новую выдадут, наверное. Хотя правого глаза, конечно, не вернёшь.

Вот и Москва! К сожалению, для меня пока Сортировочная! А не надо меня сортировать! Я уже прошёл все круги ада! Меня уже ничем не напугать! Нет, кто накакал на второй полке, тоже не знаю. А что это вы мне тыкаете?! Руки, я сказал!.. Ко мне! Диссидентов бьют!

На фанерном щите видна красивая надпись «ГЕРМАНИЯ» с подписью «пидермания» от руки. Входят пивовар Таранов в лётном шлеме и его сосед Козявкин в цилиндре. В руках у Таранова ящик пива. За дверью аккуратного домика стоит взъерошенный Эйнштейн в очках и пижаме. Он с напряжением прислушивается к шагам на крыльце.

ТАРАНОВ (стучит в дверь ). Эйнштейн! Открывай!

ЭЙНШТЕЙН (с немецким акцентом ). Таранов! Идите домой! Вчера уже приходил участковый!

ТАРАНОВ. Относительно вас? Или относительно меня?

ЭЙНШТЕЙН. Вас!

ТАРАНОВ. «Вас»? Это по-каковски «Вас»? По-немецки или по-русски «вас»?

ЭЙНШТЕЙН. Меня нипокаковски не надо! Идите домой! Мне надо открыть одну теорию!

ТАРАНОВ. Старик! Ты зазнался!

КОЗЯВКИН. Мы Берлин взяли и тебя возьмём!

ЭЙНШТЕЙН. Кто там с вами?

ТАРАНОВ. Это сосед мой, Козюлькин! Не бойтесь! Он не был в армии!

ЭЙНШТЕЙН. Мне не нужно ваше пиво «Пит» и вашу воблу «Кушат»! Цурюк домой!

ТАРАНОВ. Эйнштейн! Дайте денег! Самолёт заправить надо!

ЭЙНШТЕЙН. Какой самолёт в три часа ночи?

КОЗЯВКИН. Миг-29!

ТАРАНОВ (шёпотом Козявкину ). Ты что! (стучит себе по голове, показывая Козявкину, что тот проболтался, затем громко Эйнштейну ): АН-16! Он шутит! (Козявкину, шёпотом): Это ж военная тайна! Меня и так в эскадрилье ругать будут!

Эйнштейн просовывает под дверь несколько смятых бумажек.

КОЗЯВКИН (не глядя на бумажки ). Ты чё марки суёшь, гад! Марки у вас уже не ходят! ТАРАНОВ. Евро давай!

Эйнштейн со вздохом лезет в карман и просовывает под дверь другие деньги.

ТАРАНОВ. Спасибо! Эйнштейн, ты человек!

КОЗЯВКИН (достаёт из ящика бутылку и обнаруживает, что она пустая ). Ну, и кто пойдёт за «Клинским»?

ТАРАНОВ. Как – кто? Самый умный! (В дверь .) Эйнштейн! Выходи!

ЭЙНШТЕЙН. О! Россия! Щедрая, но навязчивая душа!

КОЗЯВКИН. Давай-давай, муттер-фукер!

Запевают песню группы «Белый Орел» «А в чистом поле система „Град“»

Слепящее солнце, огромное поле (русское). На поле сошлись два войска, но еще не до конца, потому что еще не время. С одной стороны ничего не опасаются русские дружины, а с другой – не дрейфят татаро-монгольские орды.

От русских вперед выезжает человек на гнедом коне. Надпись на его кольчуге свидетельствует, что это богатырь Переум, тридцати двух лет. Навстречу ему никто не выезжает.

– А где поганая свинья Кочумай? – несколько растерявшись, осведомляется Переум.

– Заболела поганая свинья, – отвечают татаро-монголы, вероятно, полностью согласные с определением Переума. Не очень-то верят они в болезнь Кочумая.

Переум, делая вид, будто недоволен, с огромной быстротой скрывается в недрах русского войска, считая свою богатырскую задачу выполненной. Однако лишь только Переум исчезает, как тут же появляется вполне здоровый в обоих смыслах Кочумай с дежурной, но запоздалой репликой «а кто это там гавкает?» Русские полки услужливо отвечают, что это гавкал богатырь Переум, да токмо он не дождамшись и уехамши. Кочумай, едва сдерживая радость и коня, рвущегося назад, бормочет сквозь зубы нечто угрожающее на своем татаро-монгольском языке. Но не успевает Кочумай сделать ход конем обратно, как из недр русской дружины выталкивают вперед упирающегося Переума.