К месту вспомнилось, как что-то похожее на догадку, мелькнуло в голове, когда я впервые услышал от Шаболдина, что Калмыков, переведший деньги «Иван Иванычу» на покупку глушителя охранных артефактов, служит у присяжного поверенного, работающего со Смирновым. Как я ни пытался, саму тогдашнюю мысль так и не вспомнил, а потому с сожалением отложил попытку на будущее. Что ж, получается, что-то, ведущее к разгадке, где-то в глубинах моего разума угнездилось, а значит, рано или поздно я это вспомню. Не сильно большой повод для радости, но всё лучше, чем ничего…

Полторы седмицы необычной для мая месяца жары сменились проливным дождём с грозою, за нею последовали ещё два дождливых дня, и погода вернулась в приличное для текущего времени года состояние. Смыв с московских улиц накопившуюся за жаркие дни пыль, дожди вместе с нею смыли и мои тяжкие раздумья, хотя, если начистоту, за другими делами мне просто стало как-то не до них.

Наконец принесли свои плоды старания Келина по продвижению изделий товарищества «Русский артефакт», и переговоры с Палатой казённых имуществ завершились подписанием договора на поставку казённым заводам аж одиннадцати типов артефактов, причём артефактов наиболее сложных и дорогих. Заказ на артефакты попроще да подешевле, зато числом побольше, поступил и от братьев Антифеевых, чьи железоделательные заводы выпускали массовый плотницкий, столярный и шанцевый инструмент, а медеплавильные были главным в Царстве Русском производителем листа красной и жёлтой меди. [2] Что же, похоже, в будущем году занятость преимущественно преподаванием на моих доходах не сильно и отразится. Подписав договор с Яковом Дмитриевичем Антифеевым, представлявшим и пятерых своих братьев, я выписал Келину хорошую премию, и воодушевлённый ею управляющий немедленно кинулся заслуживать ещё одну, с новыми силами продолжая поиски очередных покупателей и заказчиков.

В делах домашних тоже появились некоторые изменения. Оленька попросила у меня дозволения пожить до конца лета в моём доме, я, конечно, объяснил ей, что с прошением этим обращаться надо не ко мне, а к моим родителям, но обещал замолвить за сестрицу словечко. Исчезновение Фроси Оленьку встревожило и напугало, так что лучше пока и правда забрать её из дома, где многое связано с покладистой кухаркой, у которой хитрая Оленька всегда могла разжиться вкусненьким в неурочное время. Впрочем, окончательное дозволение матушка поставила в зависимость от оценок, с коими сестрица закончит пятый класс. Что же, до этого события не так долго и осталось, и последние дни учебного года Оленька проявляла похвальное усердие в учёбе. Понятно, что и мне было выставлено условие девицу особо не баловать, да я и сам такой педагогической ошибки допускать не собирался. Впрочем, названую свою сестрицу я прекрасно понимал — там строгие и требовательные Филипп Васильевич и Анастасия Фёдоровна, да Василий с Анной, с которыми у неё приятельские отношения так и не сложились, там тягостные раздумья о судьбе Фроси, а тут я и Варенька загружают её любимым рисованием, с нами можно увлекательно поговорить, а с Варварушкой — ещё и заняться гимнастическими упражнениями, которые хорошо сложенная и вполне себе развитая Оленька воспринимала как весёлую забаву, а не изнурительную необходимость.

…Старший губной пристав Шаболдин, зайдя ко мне уже почти в самом конце мая месяца, выглядел малость озадаченным, но в общем и целом даже довольным. Обрадовался и я — такой вид пристава обещал хорошие новости, в нашем деле давно уже не встречавшиеся.

— Вот, Алексей Филиппович, извольте прочесть, — пристав протянул мне лист бумаги. — Сегодня утром доставили.

Первым делом я глянул в нижнюю часть листа, отмеченную обманчиво скромной подписью архимандрита Власия. Подпись не оставляла никаких сомнений, что из Иосифо-Волоцкой обители прислали итоги молитвенного розыскания. Я вчитался в бумагу с её начала и…

— Миша, Ольгу Андреевну мне позови сей же час, — велел я секретарю, явившемуся в кабинет по моему вызову. — Порадую названую сестрицу, очень она за Фросю переживала, — пояснил я Шаболдину, когда Сафонов отправился исполнять повеление. Пристав с пониманием кивнул.

Да уж, порадую, это точно. Архимандрит Власий в своём письме прямо утверждал, что на момент совершения молитвенного розыскания по чину Святителя Антония душа рабы Божией Ефросинии, дщери Матвеевой, по прозванию от предков Крюковой с телом оной девицы разлучена не была.

[1] Напоминал в некоторых предыдущих книгах, напомню и сейчас — «анекдот» в первоначальном значении слова означает занятный, достойный примечания случай, а не короткий смешной рассказ с неожиданной концовкой

[2] Красная медь — то, что мы сейчас называем просто медью, жёлтая медь — латунь

Известию о том, что Фрося-хромоножка жива, Оленька ожидаемо обрадовалась. Не будь рядом Шаболдина, наверняка бы выразила свою радость со всею живостью, но при постороннем человеке, да ещё и в немалом чине на государевой службе состоящем, ограничилась безупречно исполненным поклоном с полуприседанием и кратенькой устной благодарностью за приятное известие, высказанной в высшей степени внятно и в должной мере учтиво. Понятно, что и в гимназии много чему научилась, и у Варварушки нахваталась, и года уже такие, что хочется всем показать, какая она взросленькая, однако же привыкнуть к столь изящным манерам у названой сестрицы я пока как-то не успел. Но мне понравилось, чего уж скрывать.

С уходом Оленьки мы с приставом вернулись к нашим делам. Итак, Фрося Крюкова не убита, по крайней мере, не была убита на днях, а значит, и сразу после своего исчезновения тоже. Это вселяло надежду — уводить девушку и где-то её держать, чтобы убить потом, выглядело делом бессмысленным, тем более для «Иван Иваныча», на примере несчастного Плюхи наглядно показавшего, сколь мало ценит он человеческую жизнь. Другое дело, что мы совершенно не понимали, зачем ему Фрося понадобилась живою — не о сердечных же чувствах тут говорить, в самом деле! Впрочем, тут, как говорится, вилами на воде писано. Как могла кухарка из отцовского дома пригодиться тайным, тоже оставалось большим вопросом, хотя если с нею «Иван Иванычу» в той золотой клетке, куда его посадили люди князя Свирского, будет сидеть уютнее, то такое выглядело вполне объяснимым.

Что монахи, если молитвенное розыскание показывает предмет оного живым, почти всегда ограничиваются лишь уведомлением о том без указания на местонахождение, я помнил из разговоров с губным приставом Крамницем, [1] стало быть, искать пропажу придётся Шаболдину. С моей посильной помощью, да. Больших надежд на успех этих поисков, впрочем, мы оба не питали — не позволяла тень Палаты тайных дел, мрачно нависавшая над всем, что связано с «Иван Иванычем», но и опускать руки, тем более вот так прямо сразу, не собирались. Однако никаких более-менее толковых соображений по поводу розыска ни я, ни пристав высказать не сумели, а потому просто выпили по бокалу вина за успех нашего безнадёжного предприятия, да и расстались.

То ли вино в откупоренной бутылке оказалось особенно хорошим, то ли тост я произнёс с должным пафосом, но успехи, пусть поначалу и небольшие, не замедлили последовать. Первый из них пришёлся на мою долю — меня посетил Леонид.

— Брат велел сказать тебе, чтобы ты успокоился, — сразу выдал царевич. — Всё узнаешь, сказал, в своё время, и даже больше узнаешь, чем сам того ждёшь.

Слов государь наш Фёдор Васильевич на ветер не бросает, и такое обещание, конечно же, обнадёживало, но вместе с тем даже несколько пугало, или, скорее, озадачивало. Играть с нашим царём в шахматы я если бы и сел, то для того лишь, чтобы потом хвастаться детям и внукам, что вот, мол, самому государю проигрывал, и суть затеянной самодержцем игры оставалась для меня непонятной. Но что игра эта ведётся уже давно, раньше даже, чем я впервые сам предстал пред государем, я ни секунды не сомневался. Надобно от меня что-то царю, очень уж надобно, да такое, чего я и представить пока не могу. Главным, однако, я посчитал то, что никаких запретов или ограничений в переданных мне царских словах не содержалось, а значит, я мог с чистой совестью продолжать попытки разобраться в этом запутанном деле.