С воплощением другой идеи, что я предложил государю, относительно стандартизации, дело обстояло иначе. Особое совещание по установлению в промышленности обязательных образцов было создано, провело с полдюжины заседаний, в двух из коих поучаствовал и я, после чего мудро постановило выработать предварительно условия и образцы отдельно по палатам, и уже затем сводить их вместе и создавать, как сказали бы в прошлой моей жизни, отраслевые и государственные стандарты. На днях вот прислали бумагу из Промышленной палаты, запросили мои соображения по приведению к единообразию артефактов для промышленности. Ну это они по адресу, хе-хе, уж я им соображу, так соображу!.. Однако же тут дело будет небыстрым, и раньше будущего года ни о каких заметных результатах речи не пойдёт, хорошо хоть, вообще с мёртвой точки сдвинулось.
Двинулось и дело с женской лечебницей и женским гимнастическим обществом. Васильковы просто-таки блестяще выступили с представлением своего проекта перед их высочествами царевичем Леонидом Васильевичем и царевной Татьяной Филипповной, после чего мой приятель и моя сестрёнка прониклись мощью их замысла и Татьянка, насколько мне было известно, уже обратилась с соответствующим прошением к царице.
Для меня же главным во всех этих движениях стал разговор с Леонидом. Наябедничал-таки я царевичу на тайных, представив дело в наиболее выгодном для себя свете — обидно, мол, что меня, артефактора не из последних, не позвали разбираться с поиском ворами таинственных артефактов из чёрного стекла, что те воры по скудоумию своему у меня же искать пытались. И ладно бы просто не позвали, так ещё и главного подозреваемого от меня скрывают, а сами, такие-сякие-нехорошие, выпустили его, чтобы он увёл кухарку, что в доме отца служит, да ещё так увёл, что есть у меня вполне обоснованные опасения за саму жизнь той кухарки. Не скажу, что решение поговорить с царевичем далось мне легко, но всё-таки я решился. Предварительно, кстати, посоветовался и с Шаболдиным, он же тут тоже лицо заинтересованное, это у него люди князя Свирского увели «Иван Иваныча» почти что из-под носа. На тот случай, если тайные разобидятся и начнут пенять нам с приставом на то, что мы продолжаем розыск по «Иван Иванычу», мы с Борисом Григорьевичем условились отговариваться розыском пропавшей кухарки Крюковой — мол, именно её ищем, а что предполагаемого похитителя девушки свидетели описывают больно уж похожим на «Иван Иваныча», так мы тут ни при чём, мало ли, кто на кого похож бывает. Оставалась, конечно, и вероятность того, что тайные прознают про мои дела в Усть-Невском, но тут я готов был брать всё на себя, потому как меня, в отличие от Шаболдина, тайным просто так не заткнуть — я и племянник старосты Боярской Думы, и видный заводчик и изобретатель, и, что особенно приятно, нет у меня начальства, которое мне может что-то запретить. Нет, есть, конечно, над всеми нами царь наш государь Фёдор Васильевич, и уж если запретит он, тут поневоле подчиниться придётся, но как раз чтобы столь нежелательного поворота избежать, я и преподнёс Леониду дело именно в таком виде, о котором уже сказал.
— Ты хочешь, чтобы я попросил брата сказать тайным, чтобы тебя оставили в покое? — Леонид не только внимательно меня выслушал, но и некоторое время подумал, прежде чем задать уточняющий вопрос.
— Никоим образом, Леонид, никоим образом! — подчёркнуто пылко возразил я. — Я ещё не выжил из ума, чтобы просить государя делать что-то такое, в чём он понимает куда больше меня! Если именно так и надо, значит, так тому и быть, но хотелось бы всё же какой-то ясности, сам же видишь, насколько тут всё сложно и путано. Просто мне, как боярину, просить тайных дать пояснения невместно, особенно после того, как они прямо в том отказали…
— А сам к государю почему обратиться не хочешь? — заинтересовался царевич.
— Видишь ли, Леонид,какие-никакие заслуги перед Царством Русским и перед государем Фёдором Васильевичем у меня есть, — тут я попытался изобразить приличествующую моменту скромность. — И государь за те заслуги может явить мне милость и осадить тайных. А дела тайные, сам понимаешь, на то и тайные, чтобы не говорить о них всем да каждому, вот и может так выйти, что через ту милость у подчинённых князя Свирского какие затруднения в их службе возникнут… А ты подай это государю как этакий анекдот [1] — вот, дескать, пожаловался Левской тебе сам не поймёт на что. И, умоляю тебя, не проси за меня государя.
— Ну ты хитёр! — хохотнул Леонид. — Так просишь, что и как будто не просишь вовсе!
— Не мы такие, жизнь такая, — притворно вздохнул я, вспомнив популярное в бывшем моём мире универсальное оправдание на все случаи жизни. Царевич с пониманием хмыкнул.
Если кому покажется, что я пытался манипулировать царевичем, то совершенно напрасно. Я, можно сказать, играл в открытую и на самом деле хотел, чтобы Леонид передал мои слова царю под видом анекдота. Не возьмусь утверждать, что князь Свирский держит государя в неведении, но вряд ли он доложил царю вот прямо все-все-все подробности дела, в коем как-то затронут некий боярин, имеющий пусть и не прямое, но всё какое-то отношение к царской семье. То есть государь общее представление о деле имеет и не станет придерживать тайных из-за моих слёзных жалоб, вот я и решил сделать так, чтобы слёзными они не выглядели. Я надеялся, что поданные в столь необычном виде жалобы побудят царя и решение по ним принять необычное, а ещё больше надеялся, что решение это будет в мою пользу. Вот и посмотрим, какие основания имеют под собою мои надежды…
Что же касается самих поисков Фроси Крюковой, то губные в них ничуть не преуспели — несчастная девушка как в воду канула. Никакой ясности не было и в пропаже вещей из её дома. Раз уж соседи утверждали, что уходила Фрося с неизвестным мужчиной налегке, то когда эти вещи пропали — до их ухода или после него? Шаболдин было посчитал, что вещи украли те самые соседи, но от мысли этой отказался настолько быстро, что даже не стал их трясти на допросах.
— Я, Алексей Филиппович, по здравом размышлении пришёл к мнению, что вещи Крюковой «Иван Иваныч» и унёс, уже после того, как увёл её, — пояснил пристав такую перемену. — Чтобы оно смотрелось, будто она куда уехала. Не повезло ему, что соседи их заметили…
Не скажу, что сам был с Шаболдиным полностью согласен, но это его объяснение и впрямь больше походило на правду, нежели мысль о соседях-ворах. По крайней мере, сам же пристав и говорил, что в доме Крюковой каких-то видимых следов сборов и поисков не обнаружил, а уж соседи наверняка бы всё там перевернули вверх дном, разыскивая что-то ценное.
Тем временем ни повторные, более тщательные, допросы соседей, ни допросы слуг в доме отца, что с Фросей в той или иной степени приятельствовали, ни какие иные розыскные действия не привели хоть к какому-то дальнейшему прояснению обстоятельств исчезновения кухарки, и закономерным итогом всех этих неудач стала подача Елоховской губной управой прошения в Иосифо-Волоцкий монастырь о молитвенном розыскании девицы Ефросинии Крюковой, ответа на каковое нам с Шаболдиным теперь и оставалось ожидать.
Вперемешку со всеми этими делами, как и с периодическими поездками на завод, я наконец закончил перевод Левенгаупта, и на днях сдал рукопись факультетскому учёному совету. Сильной загруженностью университетская типография не страдала, а потому выход русского перевода книги в свет ожидался уже скоро. Кстати, это будет хороший повод сходить к Смирнову, если, конечно, я придумаю, о чём и как поговорить с ним помимо рекламы книги.
Ох, Смирнов-Смирнов… Как не понимал я раньше ни его места во всей этой истории, ни мотивов, что могли бы вызвать у него столь нездоровый интерес ко мне, так и продолжал не понимать. Вот какой, простите, толк для Ивана Фёдоровича был во всём этом⁈ Или это затея присяжного поверенного Карцева? Хотя нет, это как раз маловероятно — раз контора Карцева обслуживает интересы Смирнова, вряд ли стоит ждать от неё этакой самостоятельности. Но в любом случае, понять, хотя бы приблизительно, какую такую лихву и поживу, не обязательно, кстати, денежную и вообще материальную, надеется Смирнов со всего этого поиметь, мне очень и очень хотелось.
