— А вам, Михаил Дорофеевич, или из ваших кому-то содержание тех бумаг известно? —спросил я.

— Нет, — ответил Мякиш.

— Да неужели? — я позволил себе усмехнуться. — Может, скажете ещё, что ваших людей среди прислуги не было? Тот же секретарь Павлов, он не из ваших разве?

— Из наших, — с кривоватой усмешкой признал Мякиш. — Только он от нас в доме служил негласно, Иван Фёдорович не знал, что секретарь его наш человек. Потому и велено было Павлову вести себя тихо и не выдавать, что он за хозяином присматривает. Что привратник Тёшин и дворник Перфильев из наших, Смирнов знал.

— А дворецкий Юревич? — удивился я. Надо же, как у них всё запущено…

— Не из наших, — тут усмехнулся и сам тайный исправник, — но к нему мы подход нашли. Однако я, с вашего позволения, продолжу.

— Да-да, конечно, — согласился я.

Явившись в дом, тайные застали там доктора Шиманского, каковой и объявил им об апоплексическом ударе хозяина. Уже ближе к ночи Смирнова осмотрел доктор, присланный Палатой тайных дел, и полностью согласился с мнением коллеги. Шиманский показал, что к его приходу в доме находилась и Ангелина Красавина, но незадолго до появления тайных убыла, сославшись на своё выступление в вечернем спектакле.

— И почему же вы Красавину заподозрили? — ответ я себе представлял, но хотел услышать его от Мякиша.

— Так кроме неё никто дом до нашего прихода не покидал, — ну да, как раз о том же и я подумал.

— А в кабинет кто входил? — вопрос напрашивался сам собою.

— С этим хуже, — лицо Мякиша исказилось крайне недовольным выражением. — Когда Красавина прибежала с криком, что Ивана Фёдоровича удар хватил, в доме суета началась с беготнёй, и Павлов какое-то время на своём месте в приёмной отсутствовал — помогал хозяина на кровать укладывать. Говорит, четверть часа его на месте не было, не более, но сами же понимаете, похитителю и того было довольно.

Ну да, забрать у Смирнова ключи, войти в кабинет, открыть несгораемый шкаф, вынуть и открыть портфель, забрать книжку и бумаги из укладки, впихнуть портфель с укладкой в ящик стола и покинуть кабинет — четверти часа и правда хватит, особенно если не особо при всём этом мешкать.

— Он же, однако, и сказал, что Красавина с ними была, но не всё время, отходила куда-то, — добавил тайный исправник. — Она утверждает, что распоряжалась насчёт вызова доктора, Юревич эти её слова подтвердил, но по времени, сколько всё это заняло, никто и ничего толком сказать не может. Однако же дом покинула до нас только Красавина, — повторил Мякиш главное, что было у тайных против актрисы.

Вообще, насколько я знал Ангелину Павловну, ожидать от неё такого внезапного налёта на кабинет Смирнова не стоило. Будь ей нужны те бумаги, она бы постаралась так устроить, чтобы её новый содержатель сам их ей и отдал бы. Тоже не особо вероятным мне такое представлялось, но лихая кража — это почти наверняка не к Красавиной. Да и вряд ли она даже знала об этих записях. Нет, определённо бумаги украл кто-то другой. Но если никто, как уверяет Мякиш, из дома не выходил… Да, что-то очень уж всё запутано. Хорошо запутано, качественно, от души.

А вот с дисциплиной у тайных, прямо скажем, не очень… Не оставь секретарь своё место, похитить бумаги ни у кого бы не вышло. Кстати, а ведь самому-то секретарю сделать это было куда как проще, нежели кому другому. Сомнениями на сей счёт я с Мякишем тут же и поделился, но тайный исправник принялся уверять меня, что кого попало его начальство к Смирнову не приставило бы, а заодно снова напомнил, что дом никто не покидал.

— Не покидал, не покидал… — пока я ворчливо повторял эти слова за тайным исправником, меня осенило: — Но раз не покидал, то и бумаги могли в доме оставаться?

— Мы лучшими поисковыми артефактами их искали, — терпеливо повторил Мякиш.

— Значит, поищите теперь глушитель артефактов, — ответил я. — Охранные и поисковые артефакты устроены схожим образом, стало быть, и глушить можно что те, что другие. Если конечно, бумаги за прошедшие дни из дома не вынесли.

— Поищем, — судя по тону, каковым оно было сказано, одним этим словом Мякиш заменил сразу много слов иных, кои в книгах писать не дозволяется. Впрочем, и не заменил бы, я бы его понял и те слова ему бы простил.

— С отпечатками пальцев на портфеле, кстати, что? — вот тоже, сам, пусть и с помощью Василькова, это новшество продвинул, сам же о нём сразу и не вспомнил. Привычка, она такая…

— Только самого Смирнова, — отозвался Мякиш. — Уже проверили.

Опять мимо. Нет, что-то тут не так…

— Ладно, Михаил Дорофеевич, — от всей этой непонятной истории мой разум начал уставать. — С Красавиной я поговорю сегодня же.

— Да, вот что, Алексей Филиппович, — слегка оживился тайный исправник. — Жить в доме Смирнова мы Красавиной запретили, хоть она и намеревалась. Так что дома её ищите или в театре.

— А вы тогда, — лёгким кивком я поблагодарил тайного исправника за полезное уточнение и продолжил, — ищите глушители поисковых артефактов. И если они найдутся, а бумаги нет, хорошо бы точно установить, кто, когда и куда выходил из дома до сего момента.

— Так и сделаем, Алексей Филиппович, — заверил меня Мякиш.

И с чего бы вдруг такая покладистость? Хех, а ведь государь наш Фёдор Васильевич, не одному мне, похоже, велел гордыню унять…

[1] Алексей не путает, так оно и есть

Наскоро пообедав (а что, пока супруги с сыном и сестрицы нет, можно и так), я двинулся в театр Московского актёрского товарищества, рассудив, что начать поиски Красавиной следует именно там. Однако господин Габалье сообщил, то до вечернего представления Ангелина Павловна не появится, а заодно и поделился со мною новым её адресом. Надо же, не у меня одного случилось в прошлом году новоселье. На всякий случай я уточнил у театрального распорядителя, давалось ли представление в день, когда со Смирновым случился удар — проверил, так сказать, была ли у Красавиной причина покинуть любовника. Причина, как выяснилось, вполне себе была — новую комедию Яновского в тот вечер действительно давали.

…Дом в Потаповском переулке, где жила теперь Ангелина Павловна Гурова, она же Ангелина Красавина, сильно походил на тот, что я купил, выйдя в самостоятельную жизнь — тоже в один этаж с мезонином, разве что был самую малость поменьше.

— Ох, Алексей Филиппович, всё познаётся в сравнении, — в ожидании, пока подадут угощение, актриса без умолку болтала, не давая мне никакой возможности вставить хоть слово. — Вы же помните, я, было дело, на губных жаловалась, а вот побывала у тайных и убедилась теперь, что губные — милейшие и добрейшие люди, храни их Господь! Вообще не пойму, почему в дом Ивана Фёдоровича тайные заявились, а не губные!

Далее мне пришлось выслушать душераздирающую историю о пребывании Ангелины Павловны в страшном узилище, где её держали чуть ли не в подземелье, служанку-надзирательницу приставили совершенно криворукую, кормили впроголодь да стращали на допросах всяческими пытками, если ответы её тайных не удовлетворят. Честно сказать, доведись мне такую муть почитать, плюнул бы и забыл, но в живом исполнении великой актрисы послушать и посмотреть оказалось даже занятно. Я, конечно, расспрошу потом Мякиша, что и как там на самом деле происходило, интересно будет сравнить…

Дождавшись, когда Красавина то ли устала живописать ужасы, испытанные ею в мрачных застенках, то ли поведала мне всю эту кошмарную историю полностью, я выразил самое глубокое сожаление и недоумение, сокрушаясь о том, что тайные даже не удосужились принять во внимание особую приязнь между Ангелиной Павловной и Иваном Фёдоровичем, и обвинили актрису в краже каких-то бумаг. Как я и ожидал, это моё замечание побудило Красавину к подробному и обстоятельному рассказу о событиях того дня. По ходу изложения ею своей истории мне иногда удавалось вставлять свои наводящие вопросы, и через какое-то время картина, в том, по крайней мере, её виде, в каком она выглядела глазами Ангелины Павловны, стала видна в полном своём объёме и мне.