— А Шаболдин ваш с меня «Иван Иваныча» себе затребует, — недовольно буркнул Мякиш.

— И правильно сделает, — подтвердил я. — Потому как в отношении названного вами лица имеются вполне обоснованные подозрения в совершении им убийства. — Подумав немного, я решил пойти на риск и представить тайному исправнику способности Шаболдина в наиболее выигрышном свете: — Внимание его светлости князя Свирского к следованию законам нравственности вызывает, несомненно, должное почтение, однако есть и закон писаный, перед которым господин Тихонов должен ответить в суде.

— Тихонов⁈ — изумился Мякиш. — Откуда вы знаете?

— От Бориса Григорьевича, — только бы всё вышло по-моему, иначе с Шаболдиным мы рассоримся насмерть, только бы вышло! — Розыск Ефросинии Крюковой, простите, теперь уже Тихоновой, служившей в доме моего отца и неведомо куда пропавшей, как раз Шаболдин и вёл.

— А как вообще, Алексей Филиппович, вы себе представляете отдачу под суд такого человека? И заодно отправку его на каторгу? — вкрадчиво осведомился Мякиш.

— А что, начальство ваше не сумеет убедить Судебную палату провести суд над ним в закрытом заседании? — парировал я. — И заодно разъяснить Тихонову, какие неприятности последуют для него, если он в суде позволит себе наговорить лишнего? И почему же обязательно на каторгу? Можно же и к тюремному заключению приговорить, а отбывать его он у вас же и будет. И делать то же самое, что делает сейчас. А молодая жена подождёт, потому как перед Богом клялась мужу в верности. Кстати, за хорошее поведение можно им время от времени и свидания дозволять…

Мякиш поглядел на меня, как будто увидел вдруг на моём месте какую-то неведому зверушку. Впрочем, сам я смотрел на него точно таким же слегка ошалелым взглядом — Тихонов что, ничего им про сталинские «шарашки» [2] не рассказывал⁈

Молчал и думал тайный исправник минут, наверное, пять. Я терпеливо ждал и никаких попыток поторопить его не предпринимал. Пусть дозреет, пусть решение его будет осознанным и продуманным. Хорошо бы ещё, конечно, и правильным, но это уж как получится. Я, по крайней мере, искренне полагал, что сделал для того всё, что мог.

— Обещать вам, Алексей Филиппович, я могу то же самое, что и тогда с Татьяной Луговой, — я даже вздрогнул, когда Мякиш наконец заговорил. — Я доложу ваше предложение начальству и буду просить его это предложение принять. Вы меня убедили. И прошу прощения, но откладывать я не стану, а потому прямо сейчас вас и покину. Благодарю за кофей, он был превосходен.

Ради такого случая я не стал важничать и проводил гостя аж до ворот.

[1] См. роман «Семейные тайны»

[2] Жаргонное название закрытых научно-исследовательских учреждений и конструкторских бюро в системе НКВД СССР во времена правления И. В. Сталина, где осуждённые учёные, конструкторы и инженеры работали по специальности

Неожиданно свалившимися на него начальственными милостями старший губной пристав Шаболдин был одновременно обрадован и озадачен. Обрадован, потому как Московская городская губная управа поставила его старшим от губного сыска в совместном с Палатой тайных дел розыске Родимцева, выдав приставу на руки соответствующую бумагу, предписывавшую всем чинам губной стражи и губного сыска оказывать ему всяческое содействие, и озадачен, потому как столь высокое доверие следовало только и исключительно оправдывать, никакими же неудачами отнюдь не омрачать.

Засев в кабинете Шаболдина в Елоховской губной управе (менять своё месторасположение Борис Григорьевич не пожелал), мы с Шаболдиным и Мякишем уговорили полувёдерный [1] самовар чаю с изрядным количеством пряников да баранок и в итоге явили миру плоды своей мудрости, приняв в ходе оживлённого обсуждения известных нам событий несколько важных решений. Не стану, впрочем, утверждать, что мир так уж сильно нашей мудростью впечатлился, но самим нам принятые решения представлялись правильными, а главное — вполне осуществимыми.

Итак, поиск Родимцева мы полагали необходимым вести по трём основным направлениям. Во-первых, стоило порыться в прошлом нашего беглеца. Всё-таки он до поступления в службу к Смирнову успел прожить семнадцать лет и прожил их не в пустыне, поэтому вероятность того, что он спрятался у кого-то из старых своих знакомых или родни, представлялась довольно высокой. Во-вторых, человек Родимцев молодой, а значит, наверняка либо сердечную привязанность имел, либо ходил по девкам, так что и к этой стороне его жизни следовало присмотреться повнимательнее — мог же и у зазнобы какой отлёживаться. И, в-третьих, не стоило сбрасывать со счетов и предположение о том, что раз Смирнов Родимцеву благоволил и покровительствовал, то и сам мог для верного слуги заранее отнорок приготовить.

Работу, потребную для исполнения столь важных и мудрых решений, поделили не то чтобы по справедливости, но уж точно по уму — первые два направления достались губным, как более опытным и сведущим в подобных делах, третье оставили тайным, как лучше знающим Смирнова, мне же выпало помогать по мере сил тем и другим. И первое, что мы предприняли, определившись с направлениями поисков и разделением труда, так это все втроём отправились в дом Смирнова, осмотреться, так сказать, непосредственно на месте.

Для начала побеседовали с доктором медицины Евгением Юрьевичем Шиманским. Ничего нового он нам не сказал, но осторожную надежду на улучшение состояния больного вновь выразил, как и ранее, без указания каких бы то ни было сроков. Более того, доктор со сдержанной гордостью поведал, что Иван Фёдорович уже шевелит пальцами при совершении над ним различных процедур, а иногда даже явно силится что-то сказать, впрочем, безуспешно. На вопрос Шаболдина о том, кто оплачивает лечение Смирнова, доктор Шиманский ответил, что Иван Фёдорович заранее открыл на его, доктора, имя счёт, бумагу на доступ к коему он получил от дворецкого Юревича. Что ж, пришлось признать, что в очередной раз господин Смирнов явил завидную предусмотрительность.

Мы все пожелали ознакомиться с текущим состоянием хозяина дома, Шиманский дозволил, настоятельно попросив нас не шуметь и не пытаться задавать Ивану Фёдоровичу вопросы.

М-да, зрелище, как того и следовало ожидать, оказалось тягостным, да ещё и усугублялось характерным запахом, свойственным всем помещениям с лежачими больными, как бы часто эти помещения ни убирались и ни проветривались. Вспоминая себя в сходном положении, я с некоторым удивлением отметил, что сам тогда этого запаха не ощущал, а вот сейчас прочувствовал, что называется, в полной мере. Когда мы вошли, сестра-сиделка, в таком же мешковатом одеянии, что когда-то носила Лида Василькова, как раз поправляла больному смоченную чем-то синим тряпицу на лбу. Судя по закрытым глазам, Смирнов либо спал, либо находился в забытьи, во всяком случае, на наше появление он никак не отозвался. Возможно, впрочем, по той причине, что мы наказ доктора Шиманского добросовестно исполнили и никак не шумели, даже ступать старались тихо и осторожно. Убедившись, что смотреть-то, строго говоря, и не на что, столь же тихо и незаметно спальню, превращённую в больничную палату, мы покинули. Доктор Шиманский остался с больным, мы же приступили к опросу прислуги, начав, естественно, с дворецкого Юревича.

Сколько я уже таких допросов видел, в скольких участвовал сам, но до сих не перестаю удивляться терпению и въедливости Шаболдина. Борис Григорьевич запросто мог задать один и тот же вопрос два-три, а то и четыре раза подряд, каждый раз спрашивая несколько иначе. В итоге и у допрашиваемого не складывалось тягостного впечатления, будто господин старший губной пристав ему не верит или за дурака его держит, и Шаболдин постепенно выуживал из свидетельской памяти новые и новые крупицы интересующих его сведений. И такая метода принесла свои плоды — даже многократно уже допрошенный-передопрошенный тайными Юревич с помощью Бориса Григорьевича вспомнил, что да, бывало, что когда хозяин давал Родимцеву выходной или свободные часы, тот куда-то уходил, перед этим особенно тщательно бреясь да причёсываясь, и одёжку на выход вычищал со старанием. Увы, но к кому Родимцев так собирался, Юревич и понятия не имел.