– Никогда и никому не рассказывай о своих родителях, – сказала мне бабушка после их отъезда. – Отныне мы должны вести себя так, словно больше никогда их не увидим. Так будет лучше для всех.

Но я не хотела слушать. Я верила, что мои родители вернутся. Я заправила их постель и разгладила их одежду. Я вплела в волосы самую замысловатую ленту – знала, что она понравится маме. Я даже попыталась склеить ее ткацкий станок с помощью пасты, которую нашла в кабинете отца. Я буду здесь к их возвращению, и они обрадуются, когда меня увидят. Так прошел тот день и каждый день после этого.

Когда наступила осень, а моих родителей не было уже три месяца, я подумала о женщине, с которой делила свое имя. По сюжету мать Линь Дайюй умерла, когда та была очень маленькой, вскоре после этого умер ее отец. Я задумалась, не исчезли ли мои родители из-за моего имени. Вдруг они исчезли, потому что такова была моя судьба.

– Если ты позволишь себе так думать, – сказала мне бабушка, – ты, скорее всего, воплотишь это в жизнь.

– Как будто это и так не воплотилось в жизнь, – сказала я. Еще никогда я не ненавидела Линь Дайюй так сильно.

Весной пришло письмо от неизвестного отправителя: мои родители арестованы.

– Со дня на день, – сказала бабушка, поджигая письмо. – Со дня на день за тобой придут люди, поймавшие твоих родителей.

Я ничего не понимала, а бабушка не дала мне ответов. Она одела меня в мальчишескую одежду и дала мне стеганую куртку. Она обрила мне голову. Я смотрела, как на пол черными полумесяцами падают пряди, стараясь не плакать при мысли о маме и о том, что у меня больше не будет волос, которые она смогла бы украшать, если когда-нибудь вернется.

– Отправляйся в Чжифу, – сказала мне бабушка, набивая ватой черные мужские туфли и примеряя их мне на ноги, – затеряйся в городе. У тебя хорошие руки – ты найдешь честную работу.

– А что будет делать бабушка? – спросила я.

– Бабушка будет делать то же самое, что и всегда, – сказала она. – Бабушка будет выращивать хорошие травы, чтобы лечить людей. Они мало что могут сделать с такой сумасшедшей старухой, как я. А вот за тебя стоит переживать.

Сосед Ху посреди ночи пригнал свою повозку. Я взобралась в нее сзади с мешком одежды, булочками-маньтоу и несколькими монетками из запасов моих родителей. Бабушка пыталась дать мне еще, но я сжала пальцы в кулаки и накрыла ими карманы. Ей понадобятся эти деньги, когда вернутся те люди в драконьих одеждах.

– Не пиши мне писем, – сказала она, натягивая шапку на мою лысую голову. Я уже скучала по своим длинным волосам, скучала по теплу, которое они давали шее. Был конец суровой зимы, и я дрожала от ночного бриза. – Письма будут перехватывать. Вместо этого давай говорить друг с другом, когда идет дождь.

– А что, если там, куда я еду, не идет дождь? – спросила я. – Мы сможем говорить только изредка.

– Так и должно быть, – сказала она. – Иначе мое сердце будет разбиваться снова и снова.

Я спросила, увидимся ли мы когда-нибудь. Я плакала. Я вспоминала своих подружек постарше, которых в детстве отсылали прочь их семьи, отчаянно пытавшиеся облегчить бремя лишнего рта. Я и подумать не могла, что меня тоже отправят прочь. Но моих родителей больше не было, и, лежа в повозке соседа Ху, закутавшись в стеганую куртку, я знала, что моя жизнь поворачивается к чему-то новому и гораздо более трудному. Прошли те времена, когда мы играли в канаве за нашей деревней. Я больше не буду помогать бабушке разливать чай на заходе солнца. Я больше никогда не увижу своих подруг. Я больше никогда не буду спать в своей постели.

Наш дом стал пустой оболочкой без своих обитателей. Меня здесь не будет, когда в этом году в саду вырастет первый перец, и не будет, когда придет время снять с него первую пробу – горьковато-сладкую, прохладную, непривычную. Почему-то именно мысль о перце превратила мои слезы в рыдания.

Бабушка прижала руки к моим глазам, словно могла вытереть поток моих слез. Затем поправила брезент, чтобы прикрыть меня.

– Когда будет безопасно вернуться, – сказала она, – ты поймешь это.

Я не могла разобрать в темноте, плачет ли она тоже, но ее голос был сдавленным.

Пока повозка соседа Ху увозила меня прочь, я прижимала к груди мешок с одеждой и еще теплыми маньтоу, пытаясь удержать в памяти лица родителей, бабушки, моего дома. Складочки кожи в уголках глаз моего отца, когда он улыбался. Теплое место между мамиными волосами и затылком. Успокаивающий свет из комнаты родителей, когда я просыпалась от кошмара. Эти образы вращались передо мной, как четки для молитв, за которые нужно было держаться. Никогда не забуду, повторяла я себе.

Повозка соседа Ху наехала на камень, и брезент, покрывавший меня, соскользнул вниз, открывая беззвездное ночное небо. Я подняла голову, чтобы еще раз взглянуть на свой дом. В темноте фигура бабушки казалась сгорбленной и нечеткой. Мне пришло в голову, что я никогда раньше не смотрела на нее настолько издалека.

Ей понадобится помощь в саду. Это ее куртка сейчас на мне. Хватит ли ей теплой одежды на следующую зиму? Я должна была позаботиться о том, чтобы кто-то приходил проверять ее каждый день. Слезы снова залили мое лицо. Я смотрела, как бабушка становится все меньше, пока темнота не поглотила ее, пока мне не осталось лишь воображать, что она все еще там, перед нашим домом, ждет, смотрит, не двигается со своего места, пока не убедится, что мы уехали. Я взмолилась, чтобы дождь пошел поскорее.

Это история девочки, которая прибыла в Чжифу в кузове повозки.

Путь занял шесть дней. Я лежала в повозке соседа Ху, засыпала и просыпалась, ела маньтоу из своего мешка и думала, думала.

Я должна стать новым человеком. Я больше не могла быть Дайюй, но могла бы стать кем-то другим, кем-то, в ком меня невозможно будет узнать. Я стану Фэном, мальчиком – так будет безопаснее. Без дома, без родителей, без прошлого. Без бабушки.

На пятый день пошел дождь. Одна из осей сломалась, и повозка перевернулась, а вместе с ней и я. Сосед Ху с руганью опустился на колени и починил сломанную ось. Вернувшись под брезент в грязной, прилипшей к коже одежде, я слушала, как дождь пальцами барабанит по дереву, и улыбалась, думая о бабушке. «Твоя Дайюй скучает по тебе», – прошептала я, закрыла глаза и представила, что бы она мне ответила.

На шестой день я проснулась от яркого солнца на лице и запаха океана. Из-за этого запаха мне показалось, что мы так и не уехали из рыбацкой деревни, но это чувство чего-то знакомого длилось недолго. Сосед Ху снял брезент и помог мне выбраться из возка. Мы были в каком-то переулке. Вокруг нас шумели голоса на диалектах, которых я никогда раньше не слышала.

– Удачи, – сказал он, нерешительно похлопав меня по спине. – Скажу твоей бабушке, что ты добралась.

Он смотрел на меня с безнадежностью, словно в последний раз ожидал увидеть меня живой. Я старалась не показывать ему, что заметила это, вместо этого кланялась и благодарила его за беспокойство. Сосед Ху вернулся к своей повозке и вывел ее из переулка.

Фэн, мальчик, рожденный ветром, сказала я себе.

Хорошо. Начнем.

– Здравствуйте, – обратилась я в пельменную. – Я Фэн, и я хотел бы поработать на вас.

– Зачем мне нанимать тебя? – рассмеялся повар. – Чтобы ты перерезал мне горло, пока я сплю, и украл все мои деньги?

– Здравствуйте, – заглянула я в магазин гобеленов. – Меня зовут Фэн, и я кое-что знаю о работе на ткацком станке.

– Прочь, – сплюнул владелец магазина. – Здесь нет места таким отбросам, как ты.

То же самое было, когда я заходила в кафе, чайную или магазин специй. Мне нужна была чистая, новая одежда, обувь, которая не воняла бы. Мой замызганный вид ничем не отличал меня от беспризорных мальчишек, бродивших по улицам – они выглядели так, словно голод был единственным, что поддерживало их жизнь. Я смотрела, как они входят и выходят из лавок, как их карманы медленно наполняются краденым. Они могли бы обчистить весь город, если бы не бдительные владельцы магазинов, которые гнали их метлами. Те самые владельцы магазинов, которые отказывали мне, не дожидаясь, что я скажу.