— Носил, хотя и недолго, — ответил высокий, сухощавый, аккуратно причесанный эстонец Герман.

Он уставился в потолок, как будто там был написан совет, и после небольшой паузы сказал:

— Прежде всего нужно решить какого цвета...

— Конечно, серого, за границей все ходят в сером, — самоуверенно перебил Яшу невысокий, с тщательно зачесанной лысиной Володя Поляк.

После некоторого раздумья Николай, Яша и я купили одинаковые серые в елочку костюмы, Володя — серый в мелкую клеточку, а Павел Смоленцев не поддался нашему «серому» увлечению и приобрел темно-синий костюм.

Условясь о встрече вечером в ресторане, уже в штатском, мы разошлись по своим делам.

Мы с Яшей пошли в общежитие и начали переодеваться.

— Впредь нам придется носить галстуки, — говорил Яша.

Как повязывается галстук, я представления не имел, и у меня ничего не получалось. Я походил на дальнозоркого человека, пытающегося без очков вдеть нитку в иголку. Наконец Яше надоело поучать меня, и он завязал на мне галстук. Терпеливо проделывал он это и в последующие две недели, пока я не освоил это сложное искусство.

Нам по-мальчишески захотелось похвастать новым нарядом. Вышли на Тверскую (теперь улица Горького) и растерялись. До переодевания в новое добротное платье мы как-то не обращали внимания на то, что народ наш, перенесший первую мировую войну, иностранную интервенцию и гражданскую войну, порядком обносился. Вот мы, такие же советские люди, вдруг появились разодетые, как лондонские денди. Было неловко, и мы постарались поскорее вернуться домой.

Через неделю мы были в Забайкалье...

— Скоро будем проезжать границу, — предупредил ехавший с нами Анатолий Ильич Геккер.

Мы не отрывались от окна, но на однообразной местности не было никаких признаков границы. Поезд незаметно подошел к станции Маньчжурия. Наш вагон был сразу же оцеплен китайскими солдатами, с любопытством разглядывавшими нас. Только тут мы почувствовали, что за нами захлопнулась дверь родного дома.

В Чанчуне мы собирались сделать пересадку. Геккер решил в город не ехать.

— Лучше переждать на вокзале, — сказал он. — Меньше привлечем внимания.

Но получилось наоборот. Среди местных белоэмигрантов пронесся слух о нашем прибытии, и вскоре они заполнили небольшой вокзал. Полиция куда-то исчезла. Кто знает, может быть, ее-то агенты и «шепнули» эмигрантам о нашем приезде, чтобы спровоцировать инцидент.

Мы с напряжением, но без страха всматривались в лица этих людей. Не так давно кончилась гражданская война, и мы по-прежнему испытывали острую ненависть к белогвардейским отщепенцам.

Эмигранты по три-четыре человека непрерывно проходили мимо. Они злобно рассматривали нас, как какую-то невидаль, дамы строили гримасы. Но выкриков или явно выраженных угроз не последовало. Затем появился пьяный редактор местной белогвардейской газеты — щупленький, растрепанный человечек. Изогнувшись, он скользнул к нам, поднял руку, как бы защищаясь от возможного удара, и истерически выкрикнул:

— Большевики!

И тут же испуганно юркнул в толпу.

Когда был подан поезд, появилась полиция. Напряженная обстановка разрядилась. Но эта встреча не прошла бесследно: мы стали более настороженными.

В поезде мне не повезло: все наши разместились друг с другом, а на мою долю выпало место рядом с каким-то полным, хорошо одетым человеком.

Николай Терешатов незамедлительно сделал «прогноз» о моем соседе:

— Белогвардейцы агента подсадили. Судя по комплекции — бывший полковник. Обрати внимание — на левой руке изуродованы пальцы: наверняка от разрыва капсуля ручной гранаты. Не повезло тебе, Саша, из огня да в полымя. Чего доброго, еще задушит ночью. Тяжелый случай. Но мы с Яшей рядом — будем караулить. В случае чего крикни или постучи. Мы сразу явимся на помощь.

Лежа на верхней полке, я незаметно посматривал на «полковника». Он запер дверь на цепочку, лег, но огня не погасил: возможно, и ему было не по себе в одном купе с большевиком. Но я думал иное — выжидает, когда засну. «Ну, нет — не выйдет. Лишь бы не заснуть. Нападет, не поддамся», — решил я, дотрагиваясь в кармане до рукоятки револьвера, и... задремал. Проснулся от сильного стука: кто-то ломился в дверь.

«Нападение!» — сообразил я и крикнул «полковнику», который трясущейся рукой потянулся было к цепочке: «Не отпирай!»

В дверь продолжали ломиться.

— Кто там, чего нужно? — жалобно спросил «полковник».

— Открывай! — услышал я голос Николая.

В открытую дверь ворвались Николай и Яша и, видя, что между нами схватки не происходит, остановились в недоумении.

— Что тут у вас было? — спросил Николай.

— Ничего, все в порядке, — ответил я.

— Как ничего, а кто стонал?

— Не знаю, я спал и ничего не слышал.

— По-видимому, я стонал, — конфузливо сказал «полковник». — Это со мной иногда бывает, особенно, когда засыпаю на спине. К тому же вчера на прощанье мы с приятелем плотно поужинали. Вы уж извините меня, ради бога, за беспокойство.

Вышло «много шума из ничего». Да и компаньон мой по купе, как выяснилось на другой день, был не полковник и даже не военный, а служащий филиала Русско-азиатского банка в Тяньцзине.

Дальнейший путь до Пекина прошел без каких-либо приключений.

 21 июня 1923 г. мы приехали в Пекин. На вокзальной площади у нас зарябило в глазах от движения непрерывно гудящих автомобилей, карет, двуколок, рикш, кули и пестрой толпы прохожих. Шум стоял оглушительный. Кричали рикши, предлагавшие свои услуги, кричали на прохожих кучера. Разносчики всевозможных товаров сигналили каждый на свой лад: одни колотили в колотушки, какие можно было увидеть у наших ночных сторожей, другие тренькали, как в оркестре, на стальных треугольниках, третьи дули что есть мочи в какие-то медные рожки, четвертые, как у нас в старину, привлекали внимание покупателей разными выкриками. Все эти звуки сливались в какую-то неповторимую симфонию.

Мы не успели разобраться в этом гигантском человеческом муравейнике, как вдруг, покрывая шум толпы, зазвучала величественная мелодия старинного русского гимна «Коль славен наш господь». На площади неподалеку от нас маршировал, играя на ходу, духовой оркестр. За ним медленно влекомая впряженными цугом лошадьми двигалась странная карета с балдахином. Мы спросили у встретивших нас работников миссии, что происходит. Оказалось, что гроб с останками богатого китайца отправляют на кладбище предков.

— А при чем тут «Коль славен»?

— «Коль славен»? А очень просто. По-видимому, китаец-капельмейстер обратился к какому-нибудь музыканту из белоэмигрантов с просьбой подобрать ему для оркестра похоронный марш и тот, не задумываясь, продал ему старинный российский гимн.

В числе сотрудников посольства оказался профессор китайского языка Алексей Иванович Иванов, у которого многие из нас, в том числе и я, учились в Москве.

Во главе советской миссии партия и правительство поставили интеллигентных людей, которые и по деловым качествам, и по чисто дипломатическим, протокольным премудростям были на высоте положения: чрезвычайный полномочный посол Л. М. Карахан, первый советник Давтьян и др. Но многим посольским работникам, как и нам, предстояло овладевать правилами этикета.

Большинство начинающих «красных дипломатов», как их тогда называли, могли при проведении какого-либо политического мероприятия почти экспромтом выступить перед аудиторией. По часу, а то и более они логично, красочно, без текста говорили, разъясняли и убеждали. Но во всем, что касалось ложечек и вилочек, хороших манер и других навыков «хорошего тона», на первых порах сотрудники допускали много промахов, несмотря на инструктаж и опеку своеобразных посольских «дядек», вроде профессора А. И. Иванова.

Расскажу о нашем первом, довольно забавном «выходе в свет». Случай незначительный, но он может послужить иллюстрацией наших «мучений» при первых попытках освоить незнакомую обстановку.