Интересно, что делал Юнг, когда оказался здесь?.. Тьма уже тогда кружила ему голову, поработила полностью? Или же он прогнулся под неё тут, в этом доме? На эти вопросы, боюсь, ответов мне уже не получить. Юнг мёртв, всерьёз и надолго. Я не оставил от него даже воспоминаний.

Хотя нет, вру. Воспоминания-то как раз остались…

Я прошел сквозь тёмный, пыльный холл к заднему коридору — в конце которого находилась лестница, ведущая в подвал.

— Я понятия не имею, что мне делать, Джонатан Ливингстон, — объяснил я чайке, спустившись вниз. — Поэтому буду пытаться узнать. Самым верным, долгим и скучным способом. Ты можешь развлекаться, как тебе угодно, главное не мешай. И постарайся не гадить где попало. Здесь, между прочим, есть туалет.

Я провёл в воздухе рукой, изображая нужное заклинание. И подвал преобразился на глазах. Вместо сырого, стылого, пустого помещения появилось что-то вроде прихожей, куда выходили двери комнат.

Я открыл одну из дверей и показал Джонатану унитаз. Чайка с умным видом на него посмотрела. Я представил себе, как Джонатан будет пользоваться удобствами и усмехнулся. Ну да ладно. Это ведь не обычная птица, а целый фамильяр! К тому же — особенный, созданный императорской дочерью. Он, может, ещё и туалетной бумагой пользоваться умеет. Чтоб у меня — и вдруг появилось нечто не особенное…

Первым делом я прошёл в небольшую, уютную кухоньку и приготовил себе кофе. Не повредит взбодрить мозг, прежде чем загрузить его ещё одной горой информации. Потом с чашкой, исходящей паром, перебрался в библиотеку — помещение, уставленную битком набитыми книжными шкафами. Вытащил наугад одну из книг, выглядящую наиболее солидно, уселся в кресло и открыл первую страницу.

«Философiя Тьмъ», — гласило выведенное от руки каллиграфическим почерком название.

— Красиво, — похвалил я и перевернул страницу.

«С тех пор, как мы начали изучать и понимать Тьму, мы гоним от себя многие мысли, которые кажутся нам слишком страшными для того, чтобы принять их. Тьма — не есть темнота, хотя темнота — суть, отражение Тьмы, доступное разуму смертных. Но любой свет — отражение истинного света. И любой свет — горение. Горение же — суть, разрушение. Не следует ли из этого с неумолимой ясностью, что когда мы спалим всё, что способно гореть, тьма воцарится навеки? И не следует ли перенести этот же принцип на Тьму истинную? Очевидно, да. Но мы по-прежнему боимся признаться себе в таких очевидных мыслях. Мы по-прежнему ищем способ…»

— Господи ты боже мой. Какая убогая графомания, — пробормотал я и посмотрел на обложку.

Тут у меня внутри что-то ёкнуло. Я прочитал имя автора, на которое перед этим почему-то не обратило внимания — хотя оно было выдавлено на коричневой коже золотом, как и заглавие.

Д. Э. Юнгъ.

— Так ты, падла, ещё и книжки писал? — вырвалось у меня. — Сожгу эту дрянь сию секунду! Мне сейчас только демотивации не хватало.

Но всё-таки что-то заставило меня вновь открыть книгу и прочитать второй абзац:

«Я вполне могу вас понять, Константин Александрович. Вы — не философ, не учёный. Вы — воин, привыкли видеть врага во плоти и искать способ его уничтожить. Пройдя границу меж двух миров, вы могли убедить себя в том, что победили самое смерть, и эта мысль наполнила вашу душу ликованием, а разум — чрезмерной уверенностью. Но, поверьте, это вовсе не так. Ибо и смерть — суть, отражение Тьмы в зеркале жизни. А дух — есть искра Света, и эта искра погаснет, когда ей нечего станет жечь».

Только сейчас я понял, что буквы в книге выглядят так, как они могли бы выглядеть в моём мире. Без всяких украшений в виде ятей, твёрдых знаков и прочего барахла.

Я захлопнул книгу. Закрыл глаза, помотал головой.

Так, стоп. Это что за дела? Я схожу с ума, или что⁈

Глотнул кофе, открыл книгу вновь. Опять прочитал второй абзац. Он успел измениться и теперь выглядел так:

«Смерть — суть, отражение Тьмы в зеркале жизни. А дух — есть искра Света, и эта искра погаснет, когда ей нечего станет жечь. Человеку не дано победить смерть, не дано даже победить темноту на веки вечные. Но мыслью он уже замахивается на Тьму. Это веселит и огорчает одновременно, напоминая отважного муравьишку, который с соломинкой наперевес идёт в атаку на слона».

Взгляд скользнул на третий абзац:

«Вы, Константин Александрович, тот муравьишка. Вы можете быть сколь угодно сильны и отважны, однако битвы со слоном не получится. Слон раздавит вас походя и даже не узнает о вашем существовании».

Я отбросил книгу на стол.

Не-ет, это не шиза. Это кое-что гораздо хуже! Со мной на полном серьёзе разговаривает книга, написанная Юнгом.

— Государю императору — ура! — послышалось из кухни.

— Воистину ура, — рассеянно откликнулся я.

— Государю императору — ура! — заорал Джонатан как-то особенно истошно и тут же влетел в библиотеку.

Он сел на столик рядом с книгой, презрительно скосил на неё взгляд, тюкнул клювом по переплёту и отвернулся. Расправил крылья, закричал — просто, по-чаячьи.

— Что? Смыть не можешь? — развёл я руками, чуть не выплеснув кофе.

Чайка крикнула ещё громче и, спрыгнув со стола, побежала к выходу, то и дело оглядываясь.

— Ну, пошли, — вздохнул я. — День чудес какой-то.

Вслед за Джонатаном я вошёл в кухоньку. Сюда выходила дверь, ведущая в пятиугольную зеркальную комнату. Джонатан остановился перед ней и пару раз с чувством долбанул клювом по тяжёлым, потемневшим от времени доскам. После чего повторил хвалу императору.

— Что? — спросил я, подойдя ближе. — Нет там ничего для тебя интересного.

Джонатан молчал, глядя на меня. Было тихо. И вдруг в этой ватной тишине я что-то услышал.

Нахмурившись, прижался ухом к двери. Зажмурился, отсекая лишний сейчас канал восприятия. Весь обратился в слух.

— Спасите! — расслышал отчаянный крик. — Я погибну здесь! Спасите, вы же меня слышите!

Отшатнувшись, я посмотрел на Джонатана широко открытыми глазами. Тот издал очередной крик, будто подтверждая всё вышесказанное высочайшей своей резолюцией.

С той стороны двери молила о спасении девушка.

Правой рукой я достал из кармана ключи. Левую тем временем опутала цепь. Я сжал кулак, готовый одним ударом проломить черепушку любому врагу, который на меня кинется.

Мыслей о том, каким образом кто-то мог оказаться в наглухо запертой комнате, находящейся в наглухо запертом подвале наглухо запертого дома, защищенного всеми мыслимыми заклинаниями, у меня не возникло. Те, кто склонен выживать, отличаются от тех, кто погибает, одним незамысловатым качеством: столкнувшись с ситуацией, требующей действий, они действуют, а не объясняют ситуации, что её не может быть.

Я повернул ключ и распахнул дверь.

Свет в тёмную комнату падал из кухни, ещё немного света добавляла тускло мерцающая цепь. Но даже гори здесь прожектор, это бы ничего не изменило. В небольшой пятиугольной комнате просто негде было спрятаться. Она была почти пуста.

Пять стен, сходящиеся к пятиугольнику потолка. Пять зеркал, в которых сейчас, стоя, я мог видеть только отражение своей головы. Кресло и лампа за его спинкой. Вот и вся обстановка.

На всякий случай я всё-таки обошёл кресло, заглянул за него. Ожидаемо — никого.

Крикнул:

— Кто здесь?

Присмотрелся к стенам. Какая-нибудь потайная дверь?.. И что я за ней найду, интересно? Я ведь точно слышал женский голос!

Воображение нарисовало комнатёнку, забитую БДСМ-игрушками и связанную обнажённую девушку. Занятно было бы обнаружить такое милое хобби Григория Михайловича Барятинского. Или Платона Степановича Хитрова… Впрочем, и тот и другой наверняка свалят всё на Юнга. Тому-то теперь всё равно, что угодно стерпит.

Хотя насчёт последнего я, пожалуй, погорячился. Если этот сукин сын нашёл способ обратиться ко мне через книгу, значит, с ним ещё не совсем покончено…

Чёрт, и лезет же в голову всякий бред!