В то время я работала в музее Льва Толстого и бывала у Нестеровых. Они встречали меня всегда очень тепло: Михаил Васильевич показывал мне свои картины, которые не попали в музей, говорил со мной о живописи, по моей просьбе дал мне книгу Петрова-Водкина «Эвклидово пространство» почитать, добавив, что он в ней ничего не понял. Так мне сказал Михаил Васильевич видимо, не одобряя нового направления в искусстве, которого придерживался Петров-Водкин. Но меня книга очень заинтересовала, так как я ранее читала книгу воспоминаний Петрова-Водкина о его родном городе Хлыновске и любила его еще по юным воспоминаниям своих посещений выставок «Мира искусства», где неизменно были и красные шары, детские кроватки и кирпично-красный, огненный конь Петрова-Водкина. Эти ярко очерченные и живые образы врезались в мою память и навсегда любовно связали меня с творчеством этого искреннего художника. Они до странности были мне какие-то родные и близкие.

Нестеров рассказывал мне его биографию: Петров-Водкин последнее время жил в Париже, был женат на француженке и к 1940 году его уже не было в живых.

В 1939 году моя сестра Надя жила в Ленинграде. Михаил Васильевич, бывая в Ленинграде, навещал ее и был с нею очень сердечен.

В Москве Нестеров читал с Екатериной Петровной Надины воспоминания, одобрял их и говорил, что эта ее работа подвинула его на написание своих воспоминаний. Их он и написал в 1941 году и выпустил в свет книжкой в 1942 году под названием «Давние дни (Встречи и воспоминания)».

Да, была еще одна характерная черточка у Михаила Васильевича, которую я хочу поведать: в 1939 году мы с Натальей Михайловной Нестеровой собирались как-то в Дом союза писателей на чествование Михаила Михайловича Пришвина. Дочь собиралась очень долго, Нестеров волновался и выговаривал ей: «Как можно так опаздывать, ведь это невежество по отношению к юбиляру и к публике». Его слова мне навсегда запомнились и когда я опаздываю куда-нибудь, я вспоминаю серьезный тон этих слов. Так Михаил Васильевич Нестеров горячо любил искусство и так внимателен был к людям и к их творчеству.

В 1941 году, когда Михаил Васильевич Нестеров получил Государственную премию, он пришел к нам в Толстовский музей пешком — «прогуляться», как он сказал. Был он уже очень старенький, опирался на палку. По залам музея провожала его директор — Софья Андреевна Толстая. Присутствовали и мы, сотрудники музея — Татьяна Михайловна Некрасова и я. Нестеров, оборачиваясь, подшучивал надо мною.

Во время войны, в 1942 году, когда я бывала у них, меня поражала твердость духа Михаила Васильевича, его полная уверенность в нашей победе над немцами. Старик был крепкий и русский до мозга костей. Любил русский народ и верил в него…

В 1942 году я видела Нестерова в последний раз в марте месяце на его квартире. Вскоре он скончался. На его похоронах была масса народу. Была и моя сестра Надежда Васильевна, а я не приехала, так как боялась большого стечения народа. Через несколько месяцев после смерти отца умер и сын его — Алексей Михайлович Нестеров, от туберкулеза легких. Екатерина Петровна тяжело пережила это двойное горе. В это время я ее изредка навещала, но было очень тяжело бывать у них без Михаила Васильевича. После смерти его я написала Екатерине Петровне письмо, которое, по ее словам, очень утешило ее и она его даже сохранила на память среди немногих писем, полученных ею в то время. Просила она меня привезти ей некоторые книги духовного содержания. Я их ей привозила и она читала их.

Прожила Екатерина Петровна до 1954 года. Сестра Надя дала мне телеграмму о ее смерти и мы вместе с нею были на похоронах. Было лето, народу собралось немного, все были на дачах. Похоронили ее рядом с Михаилом Васильевичем на Новодевичьем кладбище.

Во время войны я работала в разных рабочих цехах в г. Загорске, чтобы получать рабочий паек, но затем весной 1942 года простудилась, заболела воспалением легких и не работала, а получала пенсию 2-й категории. Заболела дистрофией и дважды лежала в бывшей земской больнице. Голод был ужасный. Целый год я жила на черном хлебе и воде.

Тогда я часто бывала у первой жены Пришвина — Евфросинии Павловны, она меня душевно согревала, устроила мне стирку белья через одну женщину, так как я была слаба, стирать сама не могла, да и мыла не было. Умная, хорошая, простая и сердечная русская женщина была Евфросиния Павловна, на таких женщинах стояла прежняя Русь. Мир ее праху, умерла она в 1953 году в марте месяце. Была я на ее скромных похоронах, провожала и гроб ее до нового кладбища, на Угличском шоссе г. Загорска. Сейчас могила ее оправлена, стоит ограда и гранитный камень, где написано, что здесь покоится Евфросинья Павловна Пришвина, но что это — первая жена писателя, с которой он путешествовал по лесам всю свою молодость и о которой много написано книг, здесь не упомянуто, а жаль, заслуживает она этого. Любила его и трудилась много.

Варя работала в военном госпитале машинисткой, получала паек и делилась со мной. Когда госпиталь эвакуировался, она не решилась ехать и устроилась на почту. Потом она поступила в воинскую часть в г. Клин, но вскоре приехала оттуда и стала жить со мной. Мне еле-еле удалось прописать ее к себе. Она поступила в канцелярию при Жакте домоуправления в качестве секретаря-машинистки.

В 1941 году осенью была арестована жившая около станции Косино Софья Владимировна Олсуфьева. Обвинение ей никакого не было предъявлено. Затем выяснилось, что ее хотели обвинить в том, что она ждала немцев. Она очень далеко была от немецкой культуры, скорее не любила немцев и боялась ужасно их прихода. Подстроено это было все окружающими ее злыми людьми, желавшими воспользоваться их имуществом. Позже я узнала, что ее направили в г. Свияжск, где она и скончалась в 1943 году. В 1956 году оба они — и Юрий Александрович, и Софья Владимировна — посмертно реабилитированы. Очень их жаль, так как это были исключительные по благородству люди, крайне нужные нашему государству в области искусства.

Однажды вечером, осенью 1942 года, часов в восемь, раздался звонок, пришли и арестовали сестру Варю. Был обыск, взяли какие-то ее стихи. Сначала она сидела в местной тюрьме, а потом ее отправили в Москву на пересыльную. В Москву проезда не было, узнать мы о ней ничего не могли. Когда она сидела с месяц в Загорске, Надя и я делали ей передачи, и она раза два посылала с оказией записочки. В конце концов она попала в Рыбинск, откуда ее освободили, но у нее не было сил вернуться, я за ней ехать не могла, так как в это время лежала в больнице. Надя работала и ее не отпустили ехать за сестрой. Потом мы узнали, что она умерла 15 июня 1943 года от дистрофии в тюремной больнице. Но об этом нам стало известно позже — в 1945 году. На допросе ей задавали такие вопросы: почему вы любите уединение? Почему вас интересуют стихи, зачем сидите дома одна?

Варя была очень экстравагантная, как-то читала в Москве модернистические стихи, в цилиндре, на каком-то литературном вечере. Думаю, что это ей повредило. Осенью 1944 года взяли и меня. Полагаю, что в связи с арестом сестры, но точно не знаю. Когда Варю арестовали я дважды лежала в больнице с дистрофией. После этого я была очень плоха и год меня продержали в тюремной больнице. Но так как ничего у меня не нашли, то и освободили 3 сентября 1945 года. Я решительно сказала, что не выйду из тюрьмы, пока мне не отдадут Библию, Евангелие и не вернут комнату. Мне все отдали и вежливо предоставили ту же комнату, где я и по сей день живу.

На Библии была надпись отца: «Сей экземпляр Библии — взят мной со „столика в учительской комнате“ Елецкой гимназии в 1890 или 1891: („Крещение Руси“) для справок при писании „Место христианства в истории“ и забыл у себя, ибо ее никто не брал и не читал.

С тех пор она всегда со мною! И я все ее читал и никогда, даже на даче, с нею не расставался.

Дарю ее старшей Танюше на память, и да поддержит она ее в горестные минуты жизни. Господь с тобою, Таня! 14 января 1914 года. Ночь».