— Господи, почему так долго? — прошептала она, нервно теребя свое единственное украшение — брошь на груди.

— Спокуха, я — Дубровский! — с заговорщицким видом прошептал ей в ответ.

— Вы что, пили?

— И не только, — поморщился от нахлынувших воспоминаний. — Где тайник?

— Вот, — показала она на большую голландскую печь, некогда служившую для отопления зала.

Трудно сказать, почему она не действовала. Возможно, забился дымоход, а быть может новые хозяева решили, что она будет потреблять слишком много дров. Теперь вместо нее установили «буржуйку», коленчатая труба от которой вывели прямо в окно, а лишившаяся доброй трети изразцов «голландка» превратилась в архитектурное излишество.

Открыв скрипящую железную дверцу поддувала, Елена выволокла на свет божий увесистый сверток с экспроприированной у незадачливых погорельцев ювелиркой, я же тем временем, освобождал место для драгоценностей.

— Это что? — изумилась барышня, увидев кирпичи. — Но зачем? И куда я их дену?

— Сунете на место клада, — пожал плечами в ответ, укладывая добычу в саквояж.

Честно сказать, не представляю, как довольно-таки субтильная Корделия рассовала всё это добро по телу, а потом ещё и доставила до места. В саквояж он, впрочем, поместился без каких-либо проблем, а это на данный момент главное. Ставшие ненужными стройматериалы заняли своё место в неиспользуемом подтопке, а следы заметены небольшим, почерневшим от угольной пыли веником, можно уходить…

— Ну что, идем? — вопросительно посмотрел я на соседку.

— Куда?

— На обед!

— Вот вы про что… полагаю, нас не должны видеть вместе.

— Как угодно. Не боитесь, что сбегу?

— Нет, — после недолгого колебания ответила Ланская. — Не могу объяснить почему, но вы произведите впечатление честного человека.

— Ну, спасибо. А на обед всё-таки сходите. Кормят в вашей столовке, правда, не очень, но всё же лучше, чем оставаться голодной.

Видимо последний довод показался девушке состоятельным, потому что она сняла с вешалки в углу пальто и начала одеваться. Будучи человеком, не лишенным воспитания и даже некоторой галантности, я остался, чтобы ей помочь. Вот за этим занятием нас и застал Миша Фельдман.

— Здравствуйте, Елена Станиславовна, — начал он, входя, но тут же застыл как громом пораженный.

— И вам доброе, Михаил Борисович! — растянув губы в дебильной улыбке, ответил я.

— Что ты, то есть вы, тут делаете? — спросил начальник милиции, как только к нему вернулся дар речи.

— Да вот, знаете ли, зашел по-соседски…

— С какой целью⁈

— Подать заявление, разумеется.

— Какое еще заявление? — нахмурился Фельдман.

— О заключение брака…

— С кем?

— Мы с Николаем решили пожениться! — вдруг выпалила Ланская и встала между нами.

Некоторое время все присутствующие молчали. Начальник Спасовской милиции стойко принимал очередной удар судьбы, а я переваривал услышанное. О чём думала третья сторона этого любовного треугольника, доподлинно неизвестно, но судя по дальнейшим словам ни о чем хорошем…

— Я давно хотела сказать вам об этом, Михаил, — справившись с волнением, заговорила она. — И попросить оставить меня, точнее нас, в покое!

На Фельдмана было страшно смотреть. Он разом как-то почернел, сгорбился, после чего одарил меня не предвещающим ничего доброго взглядом, затем резко развернулся на каблуках и практически выбежал вон.

— Елена Станиславовна, позвольте полюбопытствовать, на хрена вы это сделали?

— Что именно? — каким-то безжизненным голосом спросила барышня.

— Назвались моей невестой!

— Даже не знаю. Вы начали врать, я вам подыграла.

— А с какой радости вы решили, что я вру? Может у меня есть подходящая кандидатура, с которой я собираюсь связать свою жизнь…

Договорив это, я вспомнил мадам Грицианову и внутренне содрогнулся.

— Тогда бы вы пришли вместе с ней, и вас просто расписали.

— Что так просто?

— А вы не знали?

— Нет, как-то пока не нужно было…

— Теперь знаете.

— Всё это очень познавательно, но что теперь с этим всем делать?

— Ничего, — пожала плечами девушка, после чего вернулась на рабочее место и напечатала свидетельство о заключении брака между гражданином Семёновым и ею. После чего так же бесстрастно внесла соответствующую запись в гроссбух, скрепила документ печатью и протянула его мне.

— Да не пугайтесь вы так. Расторгнуть брак можно в любой момент, причём даже в отсутствие одного из супругов.

— О темпора, о морес![2] — только и смог ответить.

— Да вы полны сюрпризов. Знаете латынь?

— Читаю со словарем. Вы так и не ответили на вопрос.

— Зачем это было нужно? Право, не знаю, так получилось. Дело в том, что больше всего на свете я ненавижу этого человека. Его ухаживания мне отвратительны. И вы, наверное, не поверите, но мне очень радостно от осознания, что удалось сделать ему больно!

— А теперь он сделает больно нам обоим!

— Боитесь? — презрительно посмотрела на меня Ланская.

— Конечно. Я же не дурак!

На этой ноте мы и расстались. Моя новоиспеченная супруга направилась за порцией кислых щей, ячневой кашей и компотом из сухофруктов, а я вышел из здания Исполкома размышляя о превратностях новой жизни. Надо сказать, что в прежние времена личная жизнь вашего покорного слуги бурлила так, что нередко становилась предметом зависти окружающих. Но вот чтобы в один день с особым цинизмом поимели столько разных женщин, это, пожалуй, впервые!

Впрочем, ушел я недалеко. До проходной. А там наткнулся на кого бы вы думали? Правильно. Фельдмана. Что же, кажется, я переоценил благородство начальника Спасовской милиции. Сейчас он меня пристрелит, или подвергнет аресту, а вдобавок ко всему еще и обыску… мама моя р о дная, роди меня обратно!

Рядом с ним стояла та самая неопрятная баба в кожанке, которую я встретил на входе в ЗАГС, и что-то горячо нашептывала на ухо. Вероятно, советовала, как меня лучше пытать. Держу пари, что именно она и нашептала Фельдману, что рядом с объектом его страсти шляется какой-то подозрительный музыкант…

[1] Песня из кинофильма «Двенадцать стульев» муз. Зацепина. сл. Дербенёва.

[2] Otempora, omores! — О времена, о нравы (лат.)

Некоторое время мы стояли, молча буравя друг друга взглядами. Наверное, со стороны это выглядело даже немного трагикомично. «Несгибаемый комиссар» Фельдман в потёртой кожанке и кабацкий лабух Семёнов в нэпманском прикиде. Всё-таки повздоривших ковбоев в салуне на Диком Западе мы напоминали мало. Во всяком случае, револьвер имелся только у одного.

До настоящего кровопролития дело, впрочем, не дошло.

Послышался стук каблуков и к нам буквально выбежала Ланская. Возможно, ей кто-то сообщил о стоящим перед выходом начальнике Спасовской милиции, а может просто почуяла. Так сказать, проявила женскую интуицию.

— Как хорошо, что ты меня подождал, — лучезарно улыбнулась она, начисто игнорируя неудачливого поклонника и его спутницу. — Я отпросилась.

— Елена Станиславовна, — явно пересилил себя Фельдман. — Нам нужно с вами объясниться!

— Нам не о чем с вами разговаривать, Михаил Борисович, — отрезала барышня и, обернувшись ко мне, продемонстрировала свою самую обворожительную улыбку. — Идем домой?

Если честно, ужасно хотелось её послать. Но вместо этого, подозвал извозчика и помог новоиспечённой супруге забраться в коляску. Кажется, начинаю привыкать к семейной жизни.

— Кто это была? — поинтересовался, чтобы прервать неловкое молчание.

— Ты о ком?

— Об этой страшной бабе в кожанке, но без маузера.

— Тамара Гольцова. Всю гражданскую воевала с Фельдманом и безответно в него влюблена. Служит помощником начальника отдела, постоянно выступает на собраниях.

— Понятно.

— Что тебе понятно?

— Всё, кроме одного. За что ты ненавидишь Фельдмана?