— Государь, так я у одного одно подгляжу, у иного, иное. В сечи примечал, яко казаки бьются, — сконфузился парень, говорил, потупив взор.
Ну? Крепка Русь своими идиотами и гениями? Сейчас мне повезло и я нарвался на гения. Да, движения не отточенные, сумбурные, но Егор интуитивно выстраивает бой, кого иного, он бы в рукопашном бою уделал бы в два движения.
— Венчан? — спросил я парня.
— Есть сговореная дева! — ответил Егор.
— Ермолай! — сказал я.
— Уразумел, государь-амператор, все по чести слажу, — ответил Ерема, который все еще оставался у меня главой охраны, несмотря на то, что он-то, как раз уровнем чуть ниже среднего. Но привычка…
— Государь-император! — обратился ко мне Лука Латрыга, только что подошедший к оцепленному периметру.
Пусть в Кремле, и на тренировке со своими же охранниками, но одна смена тренируется, а вторая, бдит, работает. Подходить ко мне ближе, чем на десять метров без на то моего позволения можно только патриарху… и пока все. Ксении еще нельзя. А близкой прислуге, можно, но после проверки. И, может, эти меры чрезмерные, но они несут профилактическую составляющую. Будут видеть все вокруг, как меня охраняют, не станут мыслить о покушении.
— Пропустите! — сказал я, и Лука, мой секретарь, протиснулся через заслон из охранников. — Ну, что?
— Захар Петрович прибыл со старцем Иовом, да вестовой прискакал с тем, что до вечера прибудут ляхи великовельможные, что в Ярославле томились, — сообщил Лука и я, естественно, пошел работать.
За государственными делами не получится и хорошую форму набрать.
Быстро обмывшись в бочке с водой, накинув свежую рубаху, что подала моя служанка Лянка, я поспешил в кабинет, возле которого, по словам Луки, уже должен ожидать Иов.
И, действительно, как-то получалась избыточная концентрация патриархов на один квадратный метр. Игнатий стоял чуть поодаль, Иов же, несмотря на свою слепоту и старость, выглядел более величественно, чем все собравшиеся.
— Государь, — ко мне подошел, после разрешения от охраны, Захарий Ляпунов. — Старец вельми грозный. Я не стал страшить его смертью, пустое то, не забоится, а упрется и вовсе.
Захарий Петрович в очередной раз продемонстрировал гибкость и разумный подход. Что ж, пару очков Грифиндору… Ляпунову.
— Владыко! — обратился я к Иову, но среагировал Игнатий чуть подался вперед.
— Сложно, когда много тех, кто должен быть один? — сказал Иов, как будто увидев мою неловкость. А увидеть он не мог, полностью старик ослеп.
— От того, Владыко и смиренно прошу те… — начал я объяснять, но был перебит.
— Я тут от того, кабы услышать тебя, — говорил первый русский патриарх. — Был у меня Гришка… смышленый, но съедали его мысли о грехопадении. То Федор Никитич Романов просил за отрока [Григорий Отрепьев, скорее всего, был знаком с Романовыми, Отрепьевы владели землей рядом с Романовыми]. Разумник был, токмо грызли его бесы. Твой голос схож с его, грубее токмо, у того звенящий был, словно у девы.
Штирлиц еще никогда так не был близок к провалу. Сердце стучало, как никогда, не аллегорично, действительно, ранее даже в критической ситуации, я так не волновался. Глупость, ошибку я совершил, когда решил в преемственность патриархов поиграть. Но волю в кулак и ни как не показывать волнения.
— Вот и Шуйский меня называл Гришкой Отрепьевым. Ну коли я был бы им, так признали бы. Он же с тобой был, когда ты сиживал и на Боярской Думе? Признали бы, многие его видали, — я старался говорить ровно, несмотря на сердцебиение.
У Агаты Кристи в одной из книг вычитал, что тот, кто оправдывается, обвиняет себя. И сейчас я оправдывался?
— Кабы узреть тебя, так и сказал бы. Но все ж иной ты, речешь не так, — Иов задумался. — Где Ксения?
— Кликни царевну! — повелел я одному из охранников.
— Царевну? Пошто ты стращаешь деву, лести и ласки ей даешь, надежды, опосля изнов бросишь? Мало она терпела? — нравоучительно говорил Иов.
Мне нравился старец. От него веяло мощью, мудростью, верностью. Он остается верен той семье, которой служил, или вместе с которой служил. Мне и Борис, как правитель, симпатичен. Много он начинаний разумных ввел, да только мало успел, помер. И в смерти первого выбранного царя, если не считать призванного конунга Рюрика, много вопросов. Какая была бы Русь, если бы Годуновы правили? Уверен, что сильнее. По крайней мере, Смуты и упадка не случилось бы.
— Отче! — в кабинет зашла Ксения и ее глубокие, карие глаза сразу же увлажнились. — Как ты, по здорову ли?
— Какое здоровье Дочка? Господь все не прибирает, не знамо для чего еще живу. Вот тебя услышал, — на старческом лице появилось подобие улыбки. — Забижает тать-сластолюбец?
— Выйти всем! Владыко Игнатий, такоже прошу, выйди! — сказал я, выпроваживая всех.
Старик сейчас так уронит своими словами мой авторитет, что придется сменить или убить всех слышащих оскорбления.
— Владыко, он не забижает. Уже не забижает, — сказала Ксения и сверкнула на меня глазами.
Вот как получается у женщин так смотреть? Это природное? Еще неандерталки такими взглядами соблазняли своих неандертальцев?
— Что? Жалеешь татя? — говорил Иов, как будто меня рядом не было.
И не угрожать же ему, да и отправить обратно в Старицу смогу в любой момент. Было у меня уважение к Иову, человек он, как говорят, со стержнем. Я всегда таких уважал, кто за свои принципы и идеалы стоит до конца. Не всегда понимал этих людей, но уважал. Так что потерпим.
Ксения не отвечала, а мне было любопытно, жалеет или нет.
— Вот и молчи, девка. А то прознает, что жалеешь его… а он тать и есть, — сказал старец, чуть повернулся, уже обращаясь ко мне. — Сделаю все, что просишь, но крест при Игнатии поцелуешь и на иконе поклянешься, что зла более Ксении Борисовне не учинишь.
— Нет! — решительно сказал я.
— Отчего отказался, зло задумал? — спросил Иов.
— Нет, Владыко, токмо не пристало мне клятвы такие давать. Я решил уже венчаться с Ксенией, остальное, как сложится жизнь, — сказал я, уже намереваясь вызвать Захария Ляпунова и дать тому поручение, чтобы у старика до конца его дней не было ни в чем нужды, несмотря на то, что он мне не помощник.
— Не, точно ты не Гришка, голос его, но ты не он. Тот бы и крест целовал, абы токмо свое заполучить, — сказал Иов.
— Так и я, Владыко, готов, абы дело спорилось, любую лжу говорить, — признался я.
— Любую, да не всю и не всем. Мне не лжешь. Говори, чего хочешь от меня! — сказал старик, приобняв Ксению, которая тихо плакала на груди рослого, но уже терявшего стати, сгорбленного старика.
— Лука! — выкрикнул я секретарю. — Ляхи приедут, посели их в Кремле, но охрану приставь, неча ходить, да гулять. И чай принеси, да снеди. Отобедаем втроем.
— А и то дело, Димитрий Иоаннович, отобедать, — сказал пока еще патриарх, но резко посерьезнел и сменил тему. — Кабы за седмицу невинноубиенного Федора Борисовича, да Марию перехоронили, яко царственных. На том стоять буду!
— Отче, то уже завтра сдеятся, — сказала Ксения.
— Вот и добре. А ты, дочка, прощай. Тяжко жить с камнем на сердце. Бог даст, жить еще будешь долго и мужней женой, — говорил Иов, поглаживая Ксению по голове.
На следующий день, Иов принимал участие в церемонии перезахоронения тел брата и матери Ксении. Моя будущая жена рыдала так, что я начал беспокоится за ребенка.
Чуть позже, бирючи уже кричали вести по Москве, что я собираюсь венчаться на Ксении Борисовне, что признал я того ребенка, что она носит, своим, что патриарх Иов признал постриг девицы Ксении не каноничным, сделанным с нарушениями. По Москве разбрелись люди, чтобы послушать общественное мнение от новостей, да мне доложить. Всяко новостей много и они неоднозначные.
Ну а после мы поехали в Троице-Сергиеву лавру, что бы там, при скоплении людей, Иов отрекся от патриаршества и утвердил решение о возведении в патриархи Игнатия. Был при этом и Гермоген, которому я, не лично, а через посыльных, предложил стать Новгородским митрополитом или Тобольским, на выбор. Правда и выбора у него не было. Он не поклонился мне, спесь проявлял. Потому завтра уже не будет деятеля в Москве, а в Сибири появится на одного священника больше.
