Ну, да, а где ему еще быть. В Кремле поселить? Рыльцем не вышел. А усадьбы Годуновых уже и не принадлежат им.Нужно вернуть поместья, да выделить из поместий территории в наследственную и неотъемную вотчину. То же самое нужно продумать с иными боярами. Хотя у многих эти самые вотчины имеются. Не хотелось отдавать шуйские вотчины. По праву они могут отойти Скопину-Шуйскому, но пусть головной воевода даст повод официально передать вотчины «тридесятого родства» дяди.

— Забирай усадьбу, что ранее была твоей! Да посети Ксению Борисовну! Опосля придешь и поговорим! — сказал я, решая проблему кому первому со мной говорить.

Еще немного и, я был уверен, начался бы местнический спор. А это мне сейчас совсем не нужно. Тем более, что Телятевский должен был выиграть и тем самым «опустить» Годуновых. А у меня жена из этого почти разгромленного семейства. А так, пусть Матвей пообживется, может, каких, условно «опричненных» вокруг соберет, да не даст иным это сделать.

Разделяй и властвуй! Такой принцип главенствовал в политике Древнего Рима, но мало что фундаментально изменилось с того времени. Вот и я разделяю и собираюсь властвовать. Множественность политических группировок, занимающихся местечковой грызней, позволит мне не только удержать престол, но и укрепить его.

— Государь-император! — низко склонившись в глубоком поклоне, чего ранее за Телятевским я не замечал, князь протянул мне письмо.

— Сам разверни, Андрей Андреевич! — потребовал я.

Не помню, не слышал, чтобы в России кого-то травили вымазанными ядом листами, но Телятевский держал письмо таким образом, что его пальцы оставались на печати, на касаясь самой бумаги. Понимаю, что дую на воду, но, как иначе?

Телятевский подрагивающими руками развернул письмо и вновь протянул его мне.

— Сам зачитай! — сказал я, будучи смущенным неуверенным и даже испуганным поведением князя.

— Великий государь-император, пишет тебе холоп твой Ивашка. Ведаю я, что совершил супротив тебя зло, умышляя недоброе, в том винюсь. Токмо я русский человек и не могу кровь лить соплеменников своих. Оттого молю тя, государь, милости прошу и быть услышанным. Поставил меня Жигимонт польский воеводой над людишками русскими, что ушли к нему на службу. По весне выступать удумал карла поганая на Смоленск, а також обманным изворотом отправить отряд на Брянск, кабы смутить тебя замыслами военными… — читал письмо Телятевский, и я понимал, почему именно у него так подрагивали руки.

Я мог прямо сейчас приказать заковать в кандалы князя, да отвести в пыточную. По факту получалось, что он общался с предателем Воротынским, можно и Телятевского под ту же гребенку причесать. Можно… но не буду.

— Отдай сие письмо Захарию Петровичу Ляпунову — то его дело. Более не якшайся ни с кем из тех, кто в опале и тем паче предатель, иначе же познаешь гнев мой. Кто готов лить русскую кровь — тот враг мне и всей державе, — сказал я и собирался уже уходить. — Что еще?

Я заметил, что жмётся Телятевский и хочет что-то еще сказать.

— Еще, государь, прошу тебя за князя Засекина Александра Федоровича и князя Ромадановского Григория Петровича. Они мужи вельми мудрые… — говорил Телятевский, но был мной перебит.

— Ты, Андрей Андреевич, говори, да не заговаривайся. Ромодановский по краю прошел, мог быть и казненным. Я думал пристроить его замест Матвея Михайловича Годунова в Тюмень. А ты за него просишь… — я задумался.

Одну группировку я разгромил — там Долгоруковы сольные партии играли. Но уже понимал, что на подходе другая, еще не сформированная, но могущая возникнуть. И Ромодановский мог стать главой этой оппозиции. Там и князья Засекины, и Михаил Михайлович Бык Путятин, и другие дворяне. Но теперь, несмотря на недавнишние события в Кремле, я даже ощущал, что трон свой я удержал и в ближайшее время нет деятельной силы, могущей меня смахнуть с игровой доски. Если только не внешние игроки это сделают.

— Слушай проблему, что есть у меня и покоя не дает! — я принял решение, как показалось, «соломоново». — По весне воевать придется люто с ляхами. Но крымцы… А, верное, даже не они, а малые нагаи в большой набег пойдут.

Я почти был уверен в том, что в июне нас решат пощипать народцы, паразитирующие на русских. Будь это нагайцы, крымцы, да хоть и буджакская орда — не важно, но набег должен состояться. Россия все еще видится слабой, от того ее нужно бить — простая логика, присущая далеко не только кочевым народам, промышлявшим людоловством.

Некоторые обрывочные сведения из послезнания, слухи и примитивная, но разведка, позволили мне сделать вывод, что сами крымские татары не пойдут на Россию, но пощиплют польские украины. Но и то, что Гази II Герай собирается в Кабарду для упрочнения крымского влияния в регионе — уже не секрет. Но и русских, то есть нас, нужно отвлечь на южном направлении. Остаются малые ногаи. Как раз они в грубой форме отказали продать по весне коней.

— У тебя, я о том знаю, три сотни своих боевых холопов, у Засекина и иных также люди боевые есть. Давеча прибыл дворянин Жеребцов из Сибири и привел две тысячи стрельцов. Мне бы его послать вновь в Сибирь, там, может и нужнее служилые люди, но раз прибыл, то быть ему на страже. Прибудут еще полторы тысячи башкирских конных. Есть городовые казаки в Туле. Вот тебе и быть воеводой, кто не только остановит ногаев, но разобьет их. И сильно не жди помощи от меня. И так немало даю. И еще крестьяне должны успеть засеять поля подсолнечником и кукурузой. Что это такое, после расскажу. Иди Андрей Андреевич, делай дела, бери в помощь хоть Засекина, хоть кого, Волынских привлеки, но оборони Русь! — сказал я и решительно вышел.

Еще не помылся с дороги, не вздремнул пару часов, а уже скоро обед семейный, а к вечеру встреча с Головиным Василием Петровичем и Лукой. Нужно обсудить вопросы наших финансов, да и посмотреть на результат месячной работы Головина, стоит ли его назначать своим «министром экономики».

Обед прошел в той атмосфере, которую я и хотел ощутить сразу по приезду. Ксения даже кокетничала и снайперски стреляла глазками, темными, глубокими. Признаться, глаза меня все же волновали чуть меньше, чем остальное. Поэтому… мы не доели, толком не поговорили, но новую кровать на прочность проверили.

— А мне нравится в этой горнице, — сказала Ксения, растянувшись на новой кровати в моей обновленной спальне.

— Не делай так, не потягивайся, а то еще больше время потратим, а на ночь задора и не хватит! — я улыбнулся, проведя по изящно выгнутому телу жены.

— Худа? Не пригожа? Отчего-то все бабы набирают после рождения дитя, а я, как сохну, — сказала жена, неправильно расценив мои пристальные взгляды.

— Мне так боле по душе. Оставайся такой, — отвечал я, продолжая поглаживать уже спину жены. — Так, а что тебе нравится в горнице?

— Так вот этот сундук перевернутый! Это же зело удобно! И доски эти внутри. Или вот этот сундук с дверцами, — Ксения показала на комод.

— Зови перевернутый сундук шкафом! — я улыбнулся, пробуя подобрать название для комода. — А это… комод.

— И я такое хочу! — по-женски, капризно, даже чуть комично, потребовала жена.

Будет и ей и всему боярству. Это же только работа двух плотников. Грубая, без украшательств. Шкаф просто покрашен красной краской. А построится мебельная мануфактура, может, и не одна. Спрос будет, это точно. Ведь практично и эстетично поставить один шкаф вместо двух больших сундуков. Ну а стульями заменить лавки? Или диваны? Это же вообще — шик, блеск, красота!

В нулевых было дело, когда пару лет я подрабатывал на мебельной фабрике своего, ранее боевого, товарища. Не всегда в первых годах двадцать первого века, когда в Чечне уже стали замиряться буйные головы, было достаточно работы по моему профилю, а денег требовалось все больше. Дочка, жена, покупка квартиры, недешевое лечение матери. Специалистом-мебельщиком тогда не стал, так, по верхам нахватался, но все же для этого времени я великий мастер-новатор.

— Думаю я, что можно было бы нам спать всегда в одних покоях, да и жить. Не по домострою сие, но я так хочу! Оттого обустроим палаты по новому, как ни у кого в мире нет, — сказал я и стал одеваться.