Уже в столице, в Исфахане, Татищев узнал, что Аббас таким вот образом, голодом и лишениями, воспитывает своих подданных. Так, если кто переходит в ислам, то ему предоставляются сносные условия жизни, может быть возвращено любое имущество, если новоиспеченный мусульманин докажет, что это имущество у него было. И уже немало христиан исполнили нужные обряды и совершают, как минимум, пятничный намаз в многочисленных мечетях столицы персидского государства [в РИ Аббас Великий всячески подчеркивал, как он уважает и даже симпатизирует христианству, на деле же принуждал грузин и армян принимать ислам, от чего при приближении именно персов, армяне стремились убежать в Османскую империю, где им жилось в то время спокойнее].
Пышной встречи не было. Никакой встречи, если не считать городской стражи и чиновника, которые взяли деньги за пребывание в городе, не было. За простой пришлось платить из казны посольства. И это было… ну очень неприветливо и вопреки правилам, если только не принимать посла, как всего-то за посланника.
— От чего, уважаемый Абдурахман, иные послы от русских государей были лишены такого… обряда, — возмущался Михаил Игнатьевич Татищев, но стараясь не разругаться с посланником от «хранителя дворца» падишаха.
Дело в том, что некий посыльный из дворца шаха, Аббурахман, пришел сообщить русскому послу об обязательном этикете на встрече с великим шахом. И главным камнем преткновения стало то, что для русского посольства не было сделано исключение в церемониале и сохранилось обязательство целовать ноги шаха и распластываться перед ним ниц. Татищев четко знал, как происходила встреча этого же Аббаса с русским послом Григорием Васильчиковым, готовился именно к такому приему. Но… что-то было не так и русским показывали, что они не столь и важные гости.
— Иначе, уважаемый русский посланник, Великий тебя не примет и не выслушает. И поторопись с ответом, так как Великий собирается в ближайшее время отправиться в Кандагар, — спокойным, с нотками пренебрежительности, голосом, повторял раз за разом одно и то же Абдурахман.
Татищев крепко задумался. Его коробила сама мысль, что придется ползать в ногах шаха и еще лобызать его ноги. Так поступать могут только вассалы, или те, кто ну очень нуждается в поддержке персов. Россия не нуждалась. Скорее не так. Ей нужны были союзные отношения с Аббасом, но на равноправных началах. Денег государь-император сказал не просить, пусть они и очень нужны России.
— Унижений будет много, а деньги, если и дадут, то унизительно мало, — давал напутствие государь Татищеву перед самой отправкой посольства, тогда Димитрий Иоаннович пришел с инспекцией.
Но Абдурахман был непреклонен, и ничего не оставалось, как согласится с таким уроном чести своей и даже державы. Если не получится встретится с шахом из-за того, что Татищев отказался совершить традиционные для принимающей страны обрядов, государь может просто счесть Михаила Игнатьевича спесивым. А гонорливые люди не могут быть дипломатами, они не гибкие и критичны, часто слишком эмоциональны.
Дворец пестрел красками и был переполнен напыщенностью богатств. Везде, даже где и не должно, сверкало. Отблески от золота и серебра порой ослепляли, от того можно с меньшей долей образности сказать, что дворец был ослепительным. Сложно было Татищеву не крутить головой, чтобы не посмотреть либо на диковинные цветы, но чаще на птиц. Михаил Игнатьевич видел когда-то павлина, но одного, и по сравнению со здешними, тот был ощипанной курицей. Сады, фонтаны, пение птиц, казалось на территории дворца продолжалось лето, тогда, как за его пределами деревья выглядели пожухлыми.
— Умеет шах пылью глаза присыпать, — послышалось за спиной у Татищева, и тот резко обернулся.
— Если кто-нибудь… рожи сделали приветливые и чтобы не было, не происходило, улыбайтесь и проявляйте почтение! — прошипел русский посол.
Впрочем, эти слова звучали уже, может быть, в сотый раз.
Михаил Игнатьевич Татищев лежал на мозаичном полу в приемном зале Аббаса Великого и ждал. Вот сейчас шах должен «снизойти» и подать свою ногу, чтобы русский посол ее поцеловал. В эти секунды Татищев думал, что более злостного врага, чем персы для него не будет. И он изменит самому себе и своей боярской чести, если не убьет за свою жизнь с десяток подданных этого Аббаса.
«Господи! Спасибо тебе, что я служу русскому царю, а не этому» — думал посол.
Вот из-под богатого, даже с мехом горностая, и шитым золотом, халата, показалась нога, обутая в украшенную драгоценными камнями обувь. Татищев подобрался и поцеловал ногу персидского повелителя.
— Встань! — сказал великий шах, а переводчик споро перевел слова персидского повелителя. — Ты задаешься вопросом почему я повелел соблюсти все церемонии? Можешь не отвечать, вас, христиан, я знаю хорошо. Это все потому, что руси лишились хороших правителей. Великие государи — великие державы. Иван, брат мой, был великим, а после его сын уже больной…
— Все мы смертные, великий, одни рождаются, другие умирают — отвечал Татищев.
— Не все, посланник, не все, — усмехнулся Аббас. — Вот я бессмертный. Мое имя будут помнить потомки и восхвалять, да и продолжу я свою жизнь в райских кущах, ибо веду жизнь праведную, во славу Аллаха. И есть у меня наследники, коих я достойно воспитываю, чтобы держава моя только крепла. Иван был велик, но не смог воспитать достойных приемников. Хотя…Федор его, коли не болезнь, мог быть добрым правителем.
— Как и мой государь-император Димитрий Второй Иоаннович, — произнес Михаил Игнатьевич без подобострастия, чуть приподняв подбородок.
Если еще имя государя-императора произносить склонив голову, то можно заканчивать посольство и возвращаться с неминуемым позором от невыполненной работы от урона чести царя.
— Мне докладывали, что тот, кого вы же сами назвали самозванцем, вновь на троне. Вероятно, не такой он и самозванец, если Аллах вновь даровал ему престол Московского царства. А вот в то, что твой правитель стал называть себя императором, я не верил. Слабая страна, которая воюет со всеми и теряет свои территории, где подданные осмеливаются бунтовать против повелителя, не может быть империей. Или это слово утратило былое значение?
— Мой государь-император владеет многими землями и многие народы ему покорны и склоняют головы пред ним. Земли наши столь обширны, что я не знаю иного государства, сравнимого по величине с Российской империей, — отвечал посол.
Татищев и сам не особо разбирался в том, почему титул «император» столь важен для Димитрия Иоанновича. Царь — это производная от «Цезарь», того первого императора Рима Гая Юлия Цезаря. Так зачем же множить сущности? Но государю, особенно с теми изменениями, что произошли в Димитрии Иоанновиче, виднее.
— Это правильно, посланник, стремящийся стать послом, что ты восхваляешь свою державу и своего правителя. Я не стал бы разговаривать с тем, кто поносит на своего хозяина. Но я свое слово сказал: Москва потеряла в силе, но я силу и величие кратно приобрёл. С тех пор, как я предлагал русскому царю свою дружбу и города Дербент и Баку, много воды утекло — сказал Аббас и погладил свой подбородок, словно там вместо бритой кожи, была борода [в РИ при Федоре Иоанновиче был такой момент, когда Персия и Московское царство почти заключили союз, а шах предлагал русскому царю занять Дербент и Баку].
— Время течет, былого не вернуть, нужно смотреть вперед и по сторонам. Впереди у наших стран может быть светлое будущее и взаимовыгодная торговля, по сторонам у нас враги, которых совместно можно сокрушить, — выдал заранее подготовленную речь Татищев.
— Руси-философ! Это интересно! — шах улыбнулся. — Что до торговли, так наведите порядок на Волге… или не мешайте, когда мы будем его наводить для лучшей торговли между нашими странами, — шах с прищуром смотрел на русского посланника и ждал ответа.
Угроза прозвучала, теперь от того, как именно ответит посланник будет зависеть и дальнейший разговор, если он вообще продолжится. Со слабаками не говорят!
