— Сдались тебе ноги! Да мне соромно так, что и на исповеди постесняюсь рассказывать! — рыдание прекратилось, а стали появляться нотки властности.

— О таком только меж супругами и может быть разговор, — улыбнулся я, наконец, поняв причину горьких слез.

— Вот еще! Говорить об этом! Да мне страшно вспоминать! — начала разъяряться Ксения.

— Ну, тогда освежим память! — сказал я, и стал целовать спину Ксении, разворачивая ее лицом к себе.

Обнаженная молодая женщина, красивая с очень правильными, в моей системе координат, формами, не поддавалась, сопротивлялась не хотела разворачиваться. Как же я люблю такие игры, особенно, если они наполнены наивностью, искренностью.

— Димитрий, ну не надо! — начала протестовать Ксения.

Так себе протест. Знаю я, что могло бы последовать, если я остановлюсь и скажу, мол, не надо, так не надо. Это же обида. Так что… поцелуй в шею и…

То ли воздержание так меня подвигло на подвиги, может и организм, что мне достался и который я неусыпно развиваю, был больше приспособлен для похоти, чем для чего иного, но всю ночь и вот сейчас еще и утро я был неустанным и похотливым.

Не влюбиться бы, а то когда кровь у мужчины с низа живота возвращается домой, в голову, часто по дороге набирается таких глупостей, что не замечаешь, как становишься другим, и у тебя множатся слабости.

— Веди себя хорошо! Через дня две-три седмицы буду! — сказал я, поцеловал в губы жену и поспешил удалиться.

Не хотелось новой порции про то, что нельзя вот так предаваться похоти. Можно! Еще как можно! И, уж, тем более, с женой!

— Лука, что срочное имеешь? — спросил я на ходу, по дороге к своему кабинету.

— Есть, государь. Обоз из Сибири пришел, соболей и иной рухляди полный, прибыл и крымский посол, что ранее, еще Борисом Федоровичем засылался… — перечислял Лука.

— Ничего срочного нет! — прервал я его. — А коли, что и будет, так в Преображенском я.

Кому скажи, что я в Преображенском, так и не поняли бы, не было такого села, но теперь есть и получило название то, что было бы при Петре Великом. Но Лука был в курсе таких дел и карту московского воеводства, постоянно мной дополняемую, он изучил. Не даром же Лука послал людей посмотреть на чудо-песок, который я обозначил на карте в районе реки Гусь.

Стекольного производства нужно столь много, что и в Можайске и на берегу реки Гусь, везде нужно создавать мануфактуры.

А вообще, как мне казалось, в этом времени заниматься бизнесом просто, и почти без рисков. Это в будущем столько много предложений и изобретений, что чем-то заниматься опасно из-за конкуренции. А кто в этом времени будет конкурировать со стекольным производством? Никто. Будет ли спрос? Еще какой! Если делать оконное стекло, то боярские усадьбы быстро остеклятся, не говоря уже про зеркала.

Сложности? Есть и не мало, но все типичное: нет мастеров, нет традиций данного ремесла, нет технологий. По мастерам — найдем, обязательно. Не верю я в то, что в той же Богемии у всех стекольщиков дела идут в гору. Традиции наработаем или украдем. Технологии создадим. Есть я с малым, но понятием что должно получиться в итоге, будут мастера, уверен, что и научники появятся. Тот же Маслов — загадочная личность, по-моему, так и гений ломоносовского пошиба. Пьяница только. Так что дерзаем и двигаем прогресс.

Еще ранее я задумался о том, где мне брать розмыслов — инженеров. Нужны люди, которые хоть немного, но способны воспринимать технологические новшества, а еще лучше, учитывая то, что я не специалист в чем-либо, совершенствовать предложенные технологии, составлять пазл, когда в итоге получается нечто удобоваримое.

И где таких брать? Казалось, что и негде. Но это на первый взгляд человека, который еще не проникся эпохой. Это в будущем инженер-электрик не будет понимать ничего из работы инженера-механика, или почти ничего. В этом же времени нет специализации, или почти нет. Столь мало мастеров и технологий, что любой розмысл-мастер будет хоть немного, но разбираться во всем.

К этому мнению я пришел, когда познакомился с личными делами мастеров Пушкарского приказа. Андрей Чохов развел столь бурную деятельность, что его подопечные-подчиненные занимаются чуть ли не всем. Да, основное занятие — отливка колоколов. Но это дело Андрей Чохов, отчество которого никто не знает, поручил Игнатию Шпилину. Игнатий Максимов сын, между прочим парень лет семнадцати, льет колокола для монастырей и уже выстроилась очередность. Чохов ему помогает, но не более того. Из тех, кто еще занимается пушками, основным является Проня Федоров. Есть еще и Анисим Михайлов, которого считают чудаком и изрядным выдумщиком. Он работал в Пушечном приказе только два года и за это время изобрел переносный лафет, маскировочную сеть и много чего. Но… не сработался с Чоховым. Такого «Кулибина» я вызвал из Углича. Уж не знаю, что он там делал.

И мало того, что эти люди занимались чем-то смежным с литьем пушек, они еще и измысливали разные конструкции. Мне стало известно, что три из пяти водяных мельниц Строгоновых были построены при участии мастера из Пушечного приказа Алексея Никифорова. А это уже совсем иная сфера деятельности. Но умный человек, обладающий техническим складом ума, может многое и не только в своей области знаний.

Чохова на месте не было, он отправился в Белозерский монастырь и там смотрел за выполнением заказа по отливу колоколов. Можно было с ним встретиться и ранее, но не срослось. Ничего, посмотрим еще на бизнесмена, а пока я решил не выдергивать мастера, чтобы не ссориться лишний раз с церковниками. Это же может и хай подняться, если колокола не будут отлиты, а я для иных нужд отзову исполнителя.

Но вот других учеников уже зарекомендовавшего себя мастера Андрея Чохова я прибрал с собой.

Вот и отправились большой компанией, десять человек, посмотреть на отстраивающееся село Преображенское. Если ученые мужи в числе трех, включая «страдальца» Маслова, ехали во второй карете, то четверо пушкарских розмысла в крытой телеге.

Ученым людям почет уже за то, что они носители знаний. Ну, а розмыслы-инженеры пусть докажут свою полезность. Пока пушкарские мастера для государства, в последние годы, ничего толком и не сделали. Лишь одна мортира увидела свет, названная в мою честь «мортира Димитрия Иоанновича» [в РИ «мортира самозванца»]. И все. Одно орудие за шесть лет! И все получают жалование. Так отчего мне уважать и любить пушкарей? За то, что они, пользуясь державными ресурсами, отливают колокола монастырям и храмам? Нужное дело, но церковь точно не бедствует, могла бы и проплатить материалы.

— О, майн гот! — восхитился Никита Ермолов, рассматривая масштабы строительства.

— Ты это брось, кабы я более не слыхал «готов» никаких. И вовсе, православным на двадцать долей больше остальных жалование положу! — сказал я, краем зрения заметив, как ухмыляется и злорадствует Маслов.

Этот пьянчуга, успел вновь стать православным, а ранее не подцепил на себе заразу европейскости, а вот его коллеги — те еще более европейцы, чем иные немцы по рождению.

— Прошу простить меня, государь-император! — Ермолов поклонился.

Вот загнул бы матюга с русским изгибом, так я и не обратил бы внимания, а так… Нет, от какого англичанина, голландца — пожалуйста, а когда русский человек… Да, я ретроград!

А матюгнуться было чего, от масштабов. Сотни три человек, а то и все четыре, словно мураши работали. Груды стройматериалов, доски, бревна, веревки, камни, кирпичи — это создавало панораму сродни строительству Вавилонской башни. Но строили всего-то казармы. Почти что казармы — строения для компактного размещения двенадцати человек, более вольготного проживания двух человек и почти что шикарного, с двумя комнатами, для одного.

Десять таких строений и еще дом для командного состава роты-сотни располагались кругом, соединялись частоколом. Внутри круга была небольшая тренировочная площадка с перекладинами, брусьями, лестницами, канатами, скамьями для пресса, был плац и чуть в стороне песок для отработки приемов рукопашного боя.