Даже сейчас, столько лет спустя, его душили эмоции.

Очень интересно, вкрадчиво промыслил старший жесткокрыл, но не противоречит ли предлагаемый вами метод той высочайшей морали, которую я ощущаю в ваших признаниях?

Пацифист склонил голову:

– Друг мой, вы совершенно правы – по самому большому счету. Однако позвольте заверить, – живость вернулась к нему, – что в тот день, когда возникнет вопрос о межпланетных отношениях, вы увидите меня в авангарде борцов за интернационализм. Я буду добиваться полного равенства для жесткокрылов и людей. Но это дело будущего. – Его глаза, лихорадочно блестевшие, снова смотрели из-под волос, упавших на лоб. – Сначала необходимо прекратить войны на Земле. Повторяю, ваше вторжение должно быть чисто символическим: чем меньше крови, тем лучше. Видимость внешней угрозы станет достаточно убедительным доказательством того, что у человека есть равные или даже превосходящие его соседи по Вселенной, и этот факт вернет людям естественную точку зрения, спаяет их единым устремлением на общее благо и установит вечный мир!

Он вскинул руки и мотнул головой назад. Челка легла на свое место, но галстук опять выскочил наружу.

Мистер Уитлоу, промыслил главный с холодным сарказмом, если вы возомнили, что мы согласимся вторгнуться на чужую планету ради корректировки психологии ее обитателей, то вам лучше расстаться с этой идеей раз и навсегда. Земляшки нам совершенно неинтересны. Их цивилизация столь молода, что мы бы ее и не заметили, если бы вы не привлекли к ней нашего внимания. Пусть воюют, сколько им вздумается. Пусть перебьют друг друга. Нам до них дела нет.

Уитлоу оторопело моргнул и возмущенно начал:

– Почему… – но сразу опомнился и сменил тон: – Речь вовсе не о том, чтобы напасть с гуманитарными целями. Я уже упоминал о возможной добыче…

Вряд ли у земляшек найдется что-нибудь ценное для нас.

Пацифист чуть не свалился со своего пьедестала. Он что-то забормотал, но снова прервался на полуслове. В глазах зажглась искра понимания.

– Вероятно, вас сдерживает угроза возмездия венерианских моллюсков за нарушение древнего договора?

Дело вовсе не в этом, промыслил главный, впервые выказывая некоторое высокомерие, порожденное жизнью в вековечной сухости. Как я уже сказал, моллюски, безусловно, низшая раса. С чего бы нам бояться этих жалких обитателей вод? Мы их не видели уже много веков. Да они, наверное, давно вымерли. И уж конечно, нас бы не остановил ни на минуту этот замшелый договор, если бы возникла перспектива получить хотя бы малейшую выгоду от его нарушения.

Мысли Уитлоу пришли в смятение, его руки с червеобразными пальцами бессмысленно зажестикулировали. Вынужденный вернуться к своему первоначальному аргументу, он неуверенно заговорил:

– Но должна же быть какая-то добыча, которая оправдает ваше вторжение. Земля богата кислородом, водой, минералами и жизненными формами – всем тем, в чем Марс испытывает дефицит.

Насчет дефицита вы совершенно правы, ответил главный. Однако наш быт, сложившийся за тысячелетия, вполне сообразуется с этими условиями. Собирая межзвездную пыль по соседству с Марсом, разумно применяя трансмутацию элементов и другие технологии, мы обеспечиваем себя необходимым сырьем. Земное изобилие поставит нас в затруднительное положение, нарушит систему. Избыток кислорода вынудит нас осваивать новый темп дыхания, чтобы избежать кислородного опьянения, и уже одно это делает вторжение на Землю рискованным. Подобные опасности таит в себе перенасыщение другими элементами и соединениями. Что же до отвратительно кишащих жизненных форм, то ни одна из них не сможет стать полезной вам на Марсе. Разве что какая-то из них найдет пристанище в наших телах и вызовет эпидемию.

Уитлоу вздрогнул. Сознавал он это или нет, но его патриотические чувства были оскорблены.

– Все же вы упускаете из виду нечто важное, – убеждал он. – А именно плоды земной цивилизации. Люди изменили лик своей планеты гораздо существенней, чем вы – своей. Расчертили ее удобными дорогами. Они не прозябают под открытым небом, как вы, а построили обширные города. Они создали всевозможные транспортные средства. Конечно же, многое из этих ценных вещей вам придется по нраву.

Маловероятно, возразил главный. Я не вижу в ваших доводах ничего такого, что могло бы вызвать у нас даже малейший интерес. Мы адаптировались к окружающей среде. Мы не нуждаемся в одежде, домах и прочих артефактах, которые требуются вам, плохо приспособленным к жизни земляшкам. Наше господство над собственной планетой превосходит ваше, но мы не рекламируем его столь назойливо. Из картины, нарисованной вами, я понял, что вы, земляшки, страдаете гигантоманией и грубым, ничем не прикрытым эксгибиционизмом.

– Но ведь есть еще механизмы, – настаивал Уитлоу, задыхаясь от гнева и дергая воротничок. – Сложнейшие машины для различных целей. Они могут быть полезны другим существам так же, как и нам.

Да, представляю себе, ядовито отозвался главный. Огромные неуклюжие монстры из колес и рычагов, из проволоки и трубок. Нет, наши тела всяко лучше.

Он быстро послал вопрос старшему:

Ну как, ослабил ли гнев защиту его разума?

Еще нет.

Уитлоу предпринял последнее усилие, с огромным трудом сдерживая негодование:

– Кроме всего прочего, есть искусство. Культурные сокровища неизмеримой ценности. Произведения существ, творчески одаренных гораздо больше, чем вы. Живопись, скульптура, музыка…

Мистер Уитлоу, не делайте из себя посмешище, сказал главный. Искусство бессмысленно вне его культурного окружения. Что интересного можно ожидать от примитивного самовыражения незрелой расы? Более того, ни один из тех видов искусства, что вы перечислили, не может быть приспособлен к нашему способу восприятия, исключая скульптуру, а в этой области наши достижения неизмеримо выше, поскольку мы непосредственно воспринимаем объем. Ваше восприятие – всего лишь улавливание теней, ограниченное неестественными двухмерными образами.

Уитлоу выпрямился и скрестил руки на груди.

– Отлично, – процедил он. – Вижу, что не смогу уговорить вас. Но… – Он наставил палец на главного. – Позвольте все же кое-что сказать. Вы презираете людей, называете нас примитивными и незрелыми. Вы поливаете грязью нашу промышленность, науку, искусство. Вы отказываетесь помочь нам в беде. Вы полагаете, что можете пренебречь нами. Отлично. Продолжайте в том же духе – посмотрим, что произойдет! – В его глазах загорелся мстительный огонь. – Я знаю моего соплеменника – человека. Войны сделали его деспотичным и предприимчивым. Он поработил животных, обитающих в полях и лесах. Когда может, он порабощает и себе подобных, а когда не может, опутывает их неосязаемыми цепями экономической зависимости и благоговения перед его престижем. Он тупая марионетка своих низменных инстинктов, но в то же время он талантлив и чертовски упорен и у него безграничные амбиции! Он уже овладел атомной энергией и научился делать ракеты. Через несколько десятилетий у него будут космические корабли и субатомное оружие. Продолжайте его презирать – и ждите! Постоянные войны вынуждают человека совершенствовать оружие до невообразимого уровня. Ждите, когда он появится на Марсе во всей своей мощи! Ждите, когда он встретится с вами и поймет, какими замечательными рабами вы можете стать, с вашей потрясающей приспособляемостью ко всем видам окружающей среды. Ждите, когда он поссорится с вами, победит вас и загонит в зловонные трюмы и заставит трудиться в недрах земли и на океанском дне, в стратосфере и на планетоидах. Да, ждите – и обязательно дождетесь!

Уитлоу прервал речь. Его грудь вздымалась; некоторое время он испытывал лишь злобное удовлетворение оттого, что все высказал этим несносным жукоподобным созданиям. Затем огляделся…

Жесткокрылы приближались. Отвратительные паучьи силуэты передних почти вторгались в его защитную сферу. Точно так же приближались и их мысли, образовав стену угрозы более черную, чем окружающая марсианская ночь. Исчезли так раздражавшие Уитлоу высокомерное веселье и холодная рассудочность. Забрезжила догадка, что он каким-то образом пробился сквозь броню, попал в самое уязвимое место.