Я уловил краем глаза какое-то движение в дальнем углу зала. Халим! С ним еще трое. Лицедеев среди них точно нет.

Тот, что по правую руку от хозяина театра, был сложен словно салюки – поджарая гончая. Кожа да кости, одежда висит как на вешалке. Наверное, мужчина и родился с таким лицом – длинным и заостренным, что еще больше делало его похожим на собаку. Его распущенные темные волосы, красноватые у корней, свободно ниспадали на плечи.

Хм… похоже, гость пользуется дешевой краской, скрывая преждевременную седину.

Второй человек, слева, похоже, всю жизнь ел за двоих. До невозможности толстый, чисто выбритый, на гладком черепе – ни волосинки. Жирные щеки подпирали глаза так, что те превратились в щелочки. Расстегнутый – явно не по размеру – жилет, из которого выкатывается испещренное шрамами и татуировками брюхо. Холщовые свободные штаны.

В основном, однако, мое внимание привлек третий человек, державшийся чуть сзади. Подстрижен аккуратно, черная борода, пышные, завитые на кончиках усы. Кожа цвета песка – слишком светлая для наших мест. Сложение у этого гостя было крепкое – видно, что не чурается тяжелой работы, однако и питается неплохо – не сказать, что сплошные мышцы.

Одежду усатый носил недешевую: дорогую шелковую рубашку насыщенного лавандового оттенка и штаны цвета утреннего безоблачного неба. На поясе – изогнутый кинжал с изысканной рукоятью, отделанной серебром и латунью. В самом основании рукоятки – сияющий рубин.

Больше всего меня поразили его глаза – ярко-желтые, какие бывают лишь у смертельно больных. Не человек, а волк, хотя волков мне видеть не доводилось. Усач обвел помещение медленным взглядом, и его глаза остановились на мне.

Пепел Брама… На плечи мне словно взвалили мешок с кирпичами да еще один запихнули в желудок. Я опустил глаза в дощатый пол сцены и с удвоенным рвением возобновил работу.

О чем они говорили, я не расслышал – слишком далеко. Однако с каждой секундой их голоса становились все громче. Группа приближалась ко мне.

– И что я буду иметь, Халим?

Кто это? Я на секундочку поднял взгляд. Ага, желтоглазый.

Халим слегка вздрогнул, избегая смотреть в лицо усачу, словно опасаясь того, что мог увидеть в его глазах.

– Например, репутацию.

Тот засмеялся, и его спутники захихикали в унисон.

– Репутация у меня имеется, причем неплохая.

Халим слабо улыбнулся:

– Мы говорим о разных вещах, Коли-эйя. Да, у тебя репутация сильного человека, однако же надеюсь, у нас ты заработаешь другую славу: тебя будут не бояться, а уважать.

Коли… Тот самый человек, что возглавляет одну из крупнейших банд в нашем квартале. Тот самый, который заставил Нишу стать воришкой, колотил мою подружку, превратив ее жизнь в ад. Довел девчонку до того, что та боялась даже своих друзей.

Во мне зашевелилась горячая злость. В животе словно закрутился клубок змей на тлеющих углях, и я стиснул зубы так, что заломило челюсти.

Я был молод, быстр и крепок. Пересечь сцену можно в два прыжка. Ничто не мешает мне броситься на этого человека. Нет, нельзя: слишком очевидный ход.

Но ведь не зря я столько лет наблюдал за лицедеями? Прикинусь безобидным ребенком, подберусь поближе, выдерну кинжал у него из-за пояса и…

Мы с Коли вновь встретились взглядами, и ко мне вернулось ощущение мешка с кирпичами на плечах. Я даже не отдавал себе отчета, что стою, уставившись на усача, и в тот миг понял о нем такое, что до сих пор хочу забыть.

Коли испытывал наслаждение от того, чем промышлял, и всей душой любил ощущение власти над другими. Обожал свое темное дело и был уверен – люди обязательно будут плясать под его дудку.

Не знаю, что бандит увидел во мне, но на его лице заиграла улыбка. Будто волк оскалился, предвкушая легкую добычу.

Если Халим и заметил наш обмен взглядами, то виду не подал, а просто продолжил говорить:

– Если ты станешь покровителем театра, Коли-эйя, твой образ в глазах народа станет более человечным.

– У меня нет нужды казаться человечным, Халим-сам. – Коли хлопнул хозяина театра по плечу и крепко его сжал. – Мне нужны деньги, уважение и страх. А если я вдруг кому-то еще и понравлюсь – что ж, прекрасно. В противном случае… – Он резко махнул рукой, прекращая бесцельный разговор.

По затылку Халима покатились крупные капли пота.

– Театр способен на многое, не только сделать тебе имя. Здесь крутятся деньги – пусть и не слишком большие, однако все может измениться. У меня большое здание, способное вместить немало народа. Необязательно использовать его только для постановки пьес.

Его слова заставили меня удивленно открыть рот.

Мальчишкой я знал мир куда хуже, чем сейчас, и, разумеется, не понял, на что именно намекал Халим. Знай я, к чему он ведет, – обязательно запротестовал бы, и все обернулось бы иначе.

Коли, задумавшись, провел пальцем по усам, затем растянул губы в плотоядной улыбке и подал хозяину театра руку.

– Похоже, я ошибался, Халим-сам. Это место и вправду нуждается в благодетеле. Кстати, заработать славу покровителя искусств не так уж и плохо. Люди любят театральные представления? Прекрасно. Помогу, чем сумею. А ты вспомнишь о моем поступке, когда придет время. Договорились?

Спина Халима напряглась, и он резко мотнул головой. Соглашается?

Коли с тем же волчьим оскалом повернулся к выходу, и тут в дальнем конце зала возникла мужская фигура.

С плеч незнакомца ниспадала просторная хламида алого цвета, словно ее замочили в чане со свежей кровью. Его лицо и одежда запылились, однако цвет хламиды нисколько не потускнел. Скорее всего, незваный гость был на декаду старше Халима – во всяком случае, его когда-то черные, спускающиеся ниже линии шеи волосы почти полностью окрасились сединой. А вот в короткой бороде не пробилось ни единого седого волоса. Несмотря на возраст, мужчина держался прямо, словно годы не взяли с него свою дань.

Я обратил внимание на высовывающийся из-за плеча незнакомца посох с вырезанной из черного камня и темного дерева рукоятью. Должно быть, пользуется им в качестве трости?

Долгая жизнь не наложила неизгладимого отпечатка на широкое лицо мужчины – щеки не обвисли, как бывает у стариков, хотя кожа с годами несколько потускнела. Мне показалось, что незнакомца когда-то вылепили из темной глины, а затем оставили застывать во дворе.

Халим и Коли внимательно изучили вошедшего и обменялись взглядами. Незнакомец неторопливо к ним присмотрелся и наконец обратился к Халиму:

– Это ты тот человек, который… – Не договорив, он обвел рукой театральный зал.

– Я, – кивнул Халим. – Это мой театр. Именно здесь ставят лучшие в Абхаре драмы и комедии.

Что касалось качества наших постановок, ни один из сильных мира сего не согласился бы с Халимом. Наша каста мешала нам прослыть даже неплохими исполнителями, не говоря уже о том, чтобы считаться лучшими. Знать в основном ориентировалась на те отзывы, что ходили в ее кругах. До респектабельной публики нам было не дотянуться.

Гость в хламиде пробормотал себе под нос, вроде бы и не заботясь, услышат ли его:

– О тебе много рассказывают. Говорят, у тебя в репертуаре такие пьесы, которые в театрах ставить не принято. Церковники их точно не одобряют.

Халим пожал плечами:

– Просто смотрим, чем дышит мир. Наверное, в наших постановках чуть больше творческого начала… Не буду врать: даруй мне шанс – и я его не упущу. Мы – Оскверненные, и порой эта каста дает нам преимущество. Мы находимся на самом дне – так что мнение о нас вряд ли может ухудшиться.

Халим не жаловался на судьбу, просто рассказывал о прописных истинах, определяющих жизнь театра.

– Я мог бы кое-что изменить. Для того и пришел. Твое имя хорошо известно в городе. Лишь принадлежность к низшей касте не дает тебе развлекать своими представлениями знатных вельмож и их детишек. Потому-то и надеюсь, что ты поможешь докопаться до сути гнетущей меня тайны.

Пришлый человек помолчал, словно обдумывая, как продолжить свою мысль.