– Ари!
Я обернулся столь резко, что едва не потерял свободно болтающуюся на плечах рубаху.
Окликнувшая меня женщина подкралась почти бесшумно: сказывалась природная ловкость и навыки, приобретенные годами тяжелого труда на сцене, а еще она была босиком. Каури словно сошла со страниц величайших эпосов, повествующих о принцессах и завораживающих глаз красавицах. По сложению она вполне могла быть танцовщицей, обладающей сверхъестественной, свойственной лишь Шаен грацией.
Каури разменяла третий десяток и приблизилась к его середине, а держала себя со спокойной уверенностью человека как минимум вдвое старше. Она заработала это право, с честью пережив все, что может пережить Оскверненный. Уж не говорю, что Каури стала одной из немногих допущенных к сценическому искусству женщин.
У нее были высокие скулы, что особенно бросалось в глаза при улыбке, и кошачьи глаза – яркие и пронзительные. Несмотря на карий оттенок, на свету они порой становились почти золотыми. Темно-каштановые волосы с теплым оттенком красного дерева ниспадали на ее плечи свободной волной.
– Не слышал, как ты подошла, Каури-диши, – пробормотал я, замедляя вдруг ускорившееся дыхание.
Не хотел, чтобы она видела, как я волнуюсь. Разумеется, без разрешения Халима у сцены мне делать было нечего, и Каури – одна из тех, кто готов понять и простить. У нас с ней установились едва ли не родственные отношения – вроде как у старшей сестры и младшего братика.
Она слегка поджала губы – видимо, почувствовала, что у меня на душе.
– Ты и не мог услышать, Ари. Что ты здесь делаешь? Ведь знаешь, какой сегодня день. Халим разозлится, если тебя заметит.
Я приготовился извиняться, однако Каури прервала меня взмахом руки:
– Нет-нет, молчи. Иначе наговоришь такого, что навлечет беду на нас обоих.
Она провела ладошкой по золотисто-коричневому сати, разглаживая его складки, и бросила взгляд на сцену. По ее губам проползла улыбка. Слегка наклонившись, Каури заглянула мне в лицо.
– Никак, желаешь потихоньку подслушать разговор с важным гостем?
Я бодро закивал.
– А ну-ка, неси сюда ведро и ветошь. Приготовь масло для натирки сцены.
Мое сердце упало. Так и знал…
Похоже, Каури заметила мое разочарование:
– Ну-ну, не дуйся, а то твое лицо навсегда останется кислым.
Я нахмурился.
– Еще лучше… Будешь всю жизнь хмуриться – ни одна женщина на тебя даже не глянет.
Я продолжал кукситься, и Каури раздраженно вздохнула:
– Ари, если займешься натиркой сцены – наверняка завоюешь расположение Халима. Он тебе дурного слова не скажет. Что подумает важный гость, если хозяин театра отчитает такого усердного помощника?
Предложение было разумным. Но… поручить мальчишке тяжелую работу и надеяться, что он будет тебе за это благодарен? Нет лучшего способа заставить его заартачиться. Каури сердито выпрямилась, уперев руки в бедра, и бросила на меня взгляд с высоты своего роста:
– Ари!
Я отвел глаза и пробормотал себе под нос нечто неразборчивое.
– Что-что? – наклонилась ко мне она, приложив к уху ладошку.
В ее голосе не осталось ни капли меда – лишь кислый сидр, и я гордо приосанился и ткнул пальцем в пол:
– Я всегда делаю для театра то, что требуется, Каури. Ничем иным больше и не занимаюсь. Как по-твоему, кто заставляет вертеться винтики на подмостках?
Она растерянно моргнула, но теперь уже я не дал ей возможности ответить.
– Я дышу дымом, лишь бы он в нужный момент появился над сценой. Я, а не ты. Стираю руки о веревки, кручу горячие колеса, выгребаю грязь. А ты лицедействуешь на чистой сцене. Ты – героиня, принцесса!
Каури гневно вытянулась в струнку. Теперь понимаю, что не стоило тогда бросаться подобными словами. Однако разве задумывается о последствиях горячий мальчишка? Впрочем, мне стало стыдно, однако я из упрямства сохранял каменное выражение лица.
Пусть в лицедеи меня пока не берут, однако я видел многое и многое изучил. Во всяком случае, как держать свои чувства в узде и как заставить других понять, чего я хочу.
Облизнув губы, Каури оглянулась, словно ждала, что Халим вот-вот выйдет и отругает нас на чем свет стоит. Наконец она расслабилась и, вновь наклонившись, положила руки мне на плечи. Сверкнула улыбкой, которая растопила бы сердце любого мужчины, однако своенравные мальчишки редко отступают, не добившись своего.
Хотелось бы надеяться, что с тех пор я изменился, но к чему себя обманывать?
– Ари, если Халим сегодня тебя здесь поймает, я не смогу выступить в твою защиту. Доверься мне: следующий раз, когда мы будем давать «Куль Ки Супней», я попробую с ним поговорить.
Я слегка остыл и даже мотнул головой, хотя и не совсем понял, какую пользу могу извлечь из ее предложения.
– Давхим уже не мальчик. Ему уже не так легко бегать по сцене на четвереньках, как раньше. Кроме того, ему приелась роль подростка. И неважно, что он – авантюрист по натуре, обожающий размахивать мечом и скакать на коне. Подобные удовольствия не дадут второй жизни скрипящим суставам. А где же мы найдем человека, готового сыграть бодрого юношу?
Каури вновь поджала губы, нахмурилась и, поднеся ладошку козырьком ко лбу, окинула взглядом пустой зрительный зал.
Я округлил глаза. Так речь о том, чтобы выйти на сцену? Сыграть роль в «Мечтах о завтрашнем дне»? Мое сердце заколотилось. Ради подобной перспективы можно выдержать еще несколько часов грязной работы!
– Эх, только помылся… – криво усмехнулся я, и Каури шлепнула меня по руке:
– Не надо испытывать на мне свои способности. Кстати, я вполне могу попросить Халима устроить тебе нормальную ванну после подобной работенки.
Я вздохнул. Игра стоила свеч.
Уже собираясь уходить, Каури сообщила:
– Надо раздобыть кое-какой реквизит в Нежном квартале, пригодится для сегодняшней пьесы. До вечера не вернусь. – Она метнула в мою сторону суровый взгляд. – Постарайся не впутаться в неприятности. И не задирай Махама – мы все слышали о вчерашней потасовке.
Улыбнувшись, я клятвенно прижал руку к сердцу, однако Каури на улыбку не ответила:
– Ари…
– Обещаю!
Хм… смотрит по-прежнему строго.
– Не буду, клянусь тебе! – тяжело вздохнул я. – Клянусь Брамом и пеплом его, идет?
Наконец она смилостивилась:
– Идет!
Каури заключила меня в объятия, чмокнула в лоб, и я тут же вытер его рукавом рубахи.
– Знаешь, любой мужчина заплатил бы неплохие деньги даже за такой невинный поцелуй.
– Ну что ж, желаю тебе найти подходящего поклонника в Нежном квартале. Может, заработаешь железный бун. – Я снова потер лоб и отпрыгнул от Каури.
Распахнув глаза, она схватилась за грудь:
– Малыш Ари, моя цена – серебряная монета, никак не меньше. Не советую тебе об этом забывать, сопляк ты этакий!
– Блудница! – выдохнул я, показав ей язык.
– Дьяволенок! – ответила она с той же гримасой.
Обменявшись взглядами, мы рассмеялись. Каури еще раз взъерошила мои волосы и ушла, оставив меня с ведром и тряпкой.
Я налил воды и, опустившись на колени, начал с дальнего края сцены. Время за монотонной работой шло быстро. Не знаю, приходилось ли тебе натирать подмостки. Эта работенка не делает различий между юношами и стариками, между здоровыми и немощными. С каждого берет свою суровую дань.
К тому времени, когда я дошел до середины, колени и щиколотки горели огнем. Вода и тряпка не пощадили и мои руки.
На улице грянул гром. В пустом зале любой звук усиливался многократно, и у меня над ухом словно ударили в барабан. Тут же по кровле тяжело застучал дождь.
Чудесно… Наша жизнь наполнена штормами и бурями, хотя детство не дало мне возможности усвоить этот урок. Ничего не изменишь – сколько раз суждено пройти ливню, столько раз он и прольется. Единственное, что в нашей власти, – научиться петь под дождем. Ведь, что ни делай, он все равно пойдет.
А петь меня никто не учил.
Буря набирала силу, дождевые потоки били в крышу с такой силой, словно желали затопить сцену.