— Почти каждый вечер они проводят время в общем зале, — поделился Ивашников своими наблюдениями. — В зал часто приходят Вебер и Покотилов, и тогда Бринер и Мёллендорф начинают взахлеб расписывать богатства Кореи и Маньчжурии, слабость туземных армий и нищету населения. Особенно их вдохновляет последнее. Ведь платить корейцам и китайцам можно гроши, а рынок рабочей силы — неисчерпаем.
— Возможно, возможно, — задумчиво пробормотал Олег Николаевич, — но вы будьте, пожалуйста, внимательны, я не всегда имею возможность там присутствовать. По моему, там что-то большее.
Этим же вечером в общем зале господин Бринер развлекал дам и молодежь весьма пикантными деталями жизни Владивостока. Он очень наблюдательный, подумал Ивашников, и весьма остер на язык. Да и материал имеет богатый: жизнь провинциального городка, по зиме отрезанного от мира льдами и бездорожьем, дает богатую пищу для злословия.
— Скажем, вот, — рассказывал Бринер, — не далее как десять лет назад, для того, чтобы обзавестись ламповым стеклом вместо разбитого или лопнувшего, приходилось каждый раз покупать новую лампу, потому что в розничной продаже не было стекол; и не дай бог у вас заболит зуб — придется брать заграничный паспорт и ждать парохода в Японию; был, правда, в городе «дантист», который немытыми пальцами выдирал гнилые зубы, но чистая публика к нему не рисковала обращаться.
Дамы переглянулись и брезгливо зафыркали, а мужчины покривились, представив, что в их ртах будет ковыряться толстыми, как лошадиное копыто ногтями полупьяный мужик, оттаптывая лыковыми лаптями ноги, тяжело наваливаясь засаленным брюхом и, пользуясь случаем покуражиться, сердито повелевать: ширше раззявь рот… твою мать… ваше благородие…
— А уж какие царствовали нравы! Такие едва ли можно где-либо встретить во всем мире, ни даже вообразить… Существовал, к примеру, во Владивостоке «Клуб ланцепупов». Сперва так именовались встречи мужчин в долгие зимние вечера где-нибудь в ресторане или морском собрании. С невинных занятий — совместных чтений нечаянно обнаруженного клока годичной давности газеты, или доселе не надоевшей книги, обычных сплетен или равнодушного зубоскальства по случившимся за день событиям, постепенно перешли к винным — поперву банально надирались вдрызг, отчего пожилые и женатые под влиянием супруг из клуба постепенно отсеялись, и осталась буйная молодежь — офицеры морские и сухопутные, которые взяли в обычай надираться квалифицированно, придумав игры с «изюминкой». Одной такой игрой «Клуб ланцепупов» особо прославился. Называлась она «Тигр идет». На большой стол по числу участников игры ставились фужеры или большие рюмки, вместительные, наполнялись водкой доверху, а сами игроки по команде «тигр идет», из соседней комнаты старались прорваться через узкую дверь первыми, нещадно толкаясь, теряя пуговицы и аксельбанты, к столу, и выпить как можно больше чужих фужеров; те, кому не хватило, служили всеобщим посмешищем, но к следующему кругу имели фору, потому как победители едва на ногах держались от непомерного количества. Однако в конце концов эта игра выродилась в револьверную охоту на «тигра». Самого нерасторопного выставляли за дверь, тушили свечи и закрывали окна циновками, а потом кричали ему войти, и он должен был бесшумно, босиком, обойти вокруг стола, потому что на шорох охотники стреляли, по уговору, правда, вниз, в ноги, но кому же хочется остаться калекой!.. А куртуазные похождения!.. — и тут Бринер рассказал парочку таких историй, от которых дамы пунцово заалели, а мужчины лишь растерянно крякали.
Дождавшись появления Вебера и Покотилова и продолжая тему, Бринер грустно поцокал языком:
— Да, пять долгих месяцев в запертом льдами городе являются причиной всех этих адюльтеров и сумасбродств. А самоубийства? Не проходит и месяца, чтобы не услышать об одном-двух, а то и трех разом. И ведь прекрасные молодые люди — офицеры, либо чиновники с университетским образованием.
— Опасно есть военный флот зимовать в Япония, — с германской прямолинейностью подправил разговор в нужное русло фон Мёллендорф.
Бринер смешался, но тут же нашелся.
— Карл Иванович, — обратился он к Веберу, — расскажите, ради бога, еще раз ту захватывающую историю о потоплении в позапрошлом году японцами английского парохода, перевозившего китайских солдат в Корею. Какая иллюстрация беспомощности китайцев!
— Да, да, просим, просим, — собравшимся, как заметил Ивашников, весьма импонировала тема о превосходстве белой расы над азиатами. Хотя, в данном случае, китайцев-то побили японцы, такие же азиаты.
— Я слышал эту историю от непосредственного участника сией баталии, — Вебер не чурался витиеватых, старославянских выражений, — фон Генекена. Этот германский офицер пробыл целых двадцать лет в Китае в качестве военного инструктора и сделал очень многое для обучения китайской армии. Так вот, когда начался конфликт между Японией и Китаем из-за Кореи, китайцы зафрахтовали английский пароход «Као-Шин», погрузили на него тысячу двести солдат во главе с фон Генекеном и отправили в Ассан — порт примерно в пятидесяти милях к юго-востоку от Чемульпо. За сутки до этого японцы имели морской бой у Ассана с боевыми китайскими кораблями, причем китайский броненосец «Чейен», попав в безвыходное, казалось бы, положение, поднял белый флаг, а затем с чисто восточным коварством внезапно обстрелял уверовавших в собственную победу японцев и удрал от них. Представьте настроение японцев, когда, проверяя, какой груз везет английский пароход, они обнаружили там китайских солдат. Японцы предложили находившимся на пароходе европейцам съехать на берег, но китайцы им этого не позволили, а принялись поднимать спрятанные в трюме орудия на палубу, чтобы обороняться. Тогда японцы пустили мину, которая взорвалась у угольных ям «Као-Шина». Пароход стал тонуть. Люди попрыгали за борт, а оставшиеся на пароходе принялись стрелять в плавающих. Фон Генекен чудом спасся и потом рассказывал нам, собравшимся у германского консула в Чемульпо: несчастные, обезумевшие, не умеющие плавать дикари имели безумную идею, что если им суждено погибнуть, то чтобы никто из их собратьев тоже не остался жив, и потому стреляли в своих плавающих вокруг соплеменников.
Слушатели бурей негодования осудили этот варварский обычай.
— Фон Генекен? — громко переспросил Меллендорф. — Это не тот ли офицер, который сооружать военный крепость Дагу, Порт-Артур, Вэй-хай-вэй? О, Порт-Артур, — он в восхищении закатил глаза, — прекрасный гавань, никогда нет лед, неприступный крепость!
— Крепости для базы русской тихоокеанской эскадры лучше и не придумаешь, — вторил ему Бринер.
И они оба уставились желтыми наглыми глазами на Вебера и Покотилова.
На следующий день Минаева и Ивашникова вызвал к себе господин Вебер. Слуга-кореец открыл перед ними высокие белые с тонкой резьбой деревянные двустворчатые двери кабинета посланника и согнулся в глубоком поклоне. Когда офицеры вошли, Вебер и Покотилов, удобно устроившись в кожаных креслах с сигарами в руках, о чем-то вполголоса беседовали. Посланник предложил им сесть на низкую банкетку, обитую темно-коричневым шелком с белыми разводами лилий, желая тем самым, видимо, подчеркнуть неофициальность предстоящего разговора. Офицерам же, одетым в военную лагерную форму — китель с шарфом и тугие ремни портупеи — на низенькой банкетке сидеть оказалось очень неудобно. Карл Иванович Вебер в обращении был сух, строго официален, несколько надменен. В миссии его все побаивались, а потому демонстрация им демократизма насторожила Ивашникова. К тому же Вебер был человеком весьма штатским, лет под шестьдесят, в юности попавшим учеником русского посольства в Пекин и прожившим всю жизнь на Востоке, и видимо, поэтому считал всех военных званием ниже полковника равными между собою юношами; разговаривать, впрочем, он стал с поручиком Минаевым.
— У нас с господином Покотиловым к вам маленькое поручение. Надо съездить на недельку в Порт-Артур и осмотреть там бухту, город, окрестности. Словом, вы должны знать, как человек военный… И боже упаси, чтобы в вас признали русских офицеров. Кем-нибудь… Немцами опасно, там они обязательно есть, в Китае довольно много их военных инструкторов, вдруг сфальшивите. Лучше англичанами или американцами. Особенно американцами — среди них сброд разноплеменный. Но не задерживайтесь. Дмитрий Дмитриевич, — он кивнул в сторону Покотилова, — к началу ноября оставит нас.
