Известно, яшма от времени не тускнеет, а меч становится от огня только крепче. Прожив бурную жизнь военного и дипломата, он достиг значительных успехов на обоих поприщах. Великий князь Гун пенял ему за поражение в недавней войне с японцами за Корею и Симоносекский мирный договор, главным действующим лицом которых был Ли Хунчжан. Но ведь издревле говорят, что даже время завидует совершенству, даже круглое колесо превращается в бесформенные обломки, даже полный сосуд опрокидывается…

Жун Мэй поразил бескрайний мир, сквозь который они прошли на пути в Россию. Лазурный, как перевернутое бесконечное вечернее небо, океан с ослепительной солнечной дорожкой; многоязычие, яркость и разнообразие нищенских одеяний китайцев, малайцев, сингалезцев, индусов и сикхов, негров и арабов в Сингапуре и Коломбо, где они плетеными корзинами доставляли на пароход уголь для кормления огнедышащего дьявола, а им — обилие фруктов и свежую питьевую воду; высокомерные бедуины на презрительно и брезгливо рассматривавших их грязных верблюдах по берегам желтого марева песчаной пустыни вдоль Суэцкого канала; нищий и пыльный городишко Суэц, который запомнился ей тем, что через круглое пароходное оконце у нее удочкой с вертевшейся рядом лодки украли новый шелковый халат и тем, что их пересадили на русский пароход «Россия», на котором почему-то оказался, видимо уже ожидавший их важный господин — русский князь Ухтомский — с преотвратительными манерами, сразу, словно пиявка, прилипший к Ли Хунчжану и уходивший к себе в каюту только для сна и туалета; непривычно грубые звуки военного оркестра в первом же для них русском городе Одессе; паровоз, выплевывавший клубы черного дыма и белого пара, стремительно тащивший громыхающие по железным уложенным на землю брусьям маленькие тесные домики, в которых их поселили, сквозь сочную яркую весеннюю зелень от солнечной Одессы к туманному и холодному Санкт-Петербургу — северной столице северных варваров.

Китайскую делегацию поселили в лучшей на то время петербургской гостинице «Европейской». И сразу же начались бесчисленные и бесконечные визиты всяких человечков, назойливо предлагавших свои услуги в качестве гидов, поставщиков еды, напитков, одежды и безделушек; чиновников русского министерства иностранных дел; офицеров, когда-либо побывавших в Китае и спешивших засвидетельствовать своё почтение; купцов, навязчиво интересующихся, что китайские гости могли бы предложить на продажу и что желают купить; и, конечно, каждый день приходили жившие в Санкт-Петербурге китайцы и маньчжуры, желавшие и просто поболтать, и узнать новости с родины.

И у Жун Мэй был человек из Триады. Он был спокоен, немногословен и уверил её, что его люди всегда будут рядом и что связаться с ним она всегда сможет через гостиничного боя, вертлявого китайца, низко кланяющегося гостям у входа.

Начав переговоры с русским министром финансов, Ли Хунчжан был важен и неуступчив, не спеша прощупывал планы и интересы русских. Не всегда Жун Мэй понимала суть его осторожных вопросов и уклончивых ответов, однако сразу уяснила, что русские домогаются разрешения на постройку железной дороги через Маньчжурию, а Ли Хунчжан внутренне согласен, имея на то разрешение императрицы Цыси, но боится продешевить, бережно торгуется, старается вытянуть из русских все, что возможно. Он затягивал переговоры, потребовал даже встречи с русским императором, еще и не коронованным, неполноценным по традициям Поднебесной, и тот подтвердил желание России купить право на такую дорогу.

Постоянно присутствуя на переговорах в качестве переводчика, и по долгу службы хушану Яню и императрице Цыси, понимая, что в столь почтенном возрасте Ли Хунчжан может что-либо выпустить из памяти, а спрос-то будет с нее, Жун Мэй постоянно напоминала Ли Хунчжану, что за это право, по велению императрицы, северные варвары обязаны будут защищать Поднебесную от Японии.

— Я помню, — уверял он. — Насколько мне известно, японцы боятся русских как тигров. Если мы будем уступать японцам, то они всё равно не помогут нам против России. Если же мы сделаем небольшие уступки России, то сможем использовать её для устрашения Японии.

Ночами Ли Хунчжан вел с ней долгие беседы, рассказывал о своей жизни, многочисленных военных и дипломатических победах, какой ценой моральных и физических сил они ему доставались, и однажды ему в голову пришла мысль, а нельзя ли составить соглашение с русскими министрами таким образом, чтобы эти варвары обязались защищать Поднебесную не только от японцев, но и от всех, кто попытается напасть на неё. Ведь как это было бы прекрасно — сидя на горе наблюдать за схваткой алчных тигров…

— Но каким образом? — не поняла Жун Мэй.

— Как-то сделать так, чтобы в тексте подписанного соглашения давалось широкое толкование варваров. Пусть они, подобно гадам, душат в объятиях и жалят друг друга, не нарушая наш покой.

Жун Мэй тщательно обдумала детскую, жалкую мечту Ли Хунчжана и позвала человека Триады. Уже вместе с ним она обсудила создавшееся положение и велела дать много денег русским чиновникам министерства иностранных дел, чтобы они изыскали возможности и написали текст соглашения именно таким образом.

И им это удалось!

Уже в Москве, через три дня после больших для русских неприятностей на широком поле по случаю коронации императора, перед подписанием текста соглашения, а он был составлен в двух экземплярах на французском языке, Жун Мэй внимательно изучила договор и шепнула Ли Хунчжану, что формулировка интересующей их статьи очень удачна для Небесной империи. Тут случилась небольшая заминка по какому-то поводу, и всех пригласили завтракать. Может быть, русский министр иностранных дел не был уверен, что у него хватит сил подписать договор? После завтрака, за широким красного дерева столом Ли Хунчжан и князь Лобанов-Ростовский подписали именно те широкие с голубыми разводами и исполненные черной тушью текстом договора листы. Свой лист русские куда-то унесли, а китайский Ли Хунчжан положил в тяжелый железный ларец, запер на ключ и опечатал личной печатью.

В середине апреля князь Ухтомский привез из Одессы Ли Хунчжана. Сергей Юльевич ставил на высокий пьедестал личные переговоры с китайским представителем на коронации, поэтому и убедил Ухтомского загодя выехать в Суэц и встретить там Ли Хунчжана, чтобы, во-первых, предупредить возможные попытки западных конкурентов увлечь его в турне по столицам Европы и заручиться если и не конкретными уступками, то их обещаниями, и, во-вторых, чтобы высказать падкому на лесть и внешние формы почтения китайскому сановнику максимум гостеприимства. Для этого Сергей Юльевич даже обратился к императору Николаю Александровичу с просьбой встретить Ли Хунчжана в Одессе почетным караулом, что Его Высочество одобрил. Генерал-адъютант Ванновский, военный министр, остался, правда, недоволен тем, что министр финансов влез не в свою компетенцию. Ну да бог с ним. А Ли Хунчжану это пришлось по душе. Сергей Юльевич в высокой степени был заинтересован в положительных результатах переговоров. И результатов ждал больших. Каких только возражений против маньчжурского направления линии железной дороги он не встречал, против каких только мнений не пришлось ему бороться. Да хотя бы и директор Азиатского департамента министерства иностранных дел граф Капнист. Уж как он возражал, доказывая, что у России нет ни экономических, ни военных возможностей строить эту, как он выразился «Военно-этапную дорогу». И средств она потребует непомерно больших, и защищена не будет, и вызовет необходимость занятия всей Маньчжурии и овладения управлением территорией, где пройдет линия, и, главное, как бы Англия не поспешила занять в свою очередь морские порты, чтобы обеспечить себе преобладание в Желтом море.

Подобная позиция поддерживалась и Приамурским генерал-губернатором генерал-адъютантом Духовским, предлагавшим строить дорогу по русской территории, вдоль Амура, отхватив у Китая лишь северный выступ Маньчжурии от Сретенска до Благовещенска. Мы, мол, позже построим дороги вглубь Китая. Ну как они не понимают, что существует громадная разница между готовой дорогой в Маньчжурии и проектами таковой. Дороги, впрочем, еще нет, и предстоит лишь добиться у Ли Хунчжана концессии на ее строительство.