— А как мы казаки, — хлопал ладонью по желтым лампасам на штанинах отец, — то, помимо борьбы с дикой природой, заботы о хлебе насущном, скоте и пашне, постоянно приходилось отвлекаться на несение пограничной службы. Как только Приморская область стала заселяться русскими, начали строиться посты, станицы, деревушки и город Владивосток, сюда, привлекаемые возможностью заработать, хлынули массы китайского и корейского люда, задавленного крайней нуждой в своих пределах. А вслед за ними появились и большие банды хунхузов — китайских разбойников, которых дома ожидала смерть, либо солдат в бегах, дезертиров. Слово «хунхуз» в переводе с китайского означает «Красная борода». Красных бород они не носят, но, видимо, имеется в виду человек меченый, изгой. Китайские военачальники крупно наживаются, присваивая выделяемые на питание и обмундирование солдат деньги, и содержат в частях значительно меньше людей, чем отчитываются перед начальством. Вот эти-то выгнанные из армии солдаты, либо беглецы от жизни тяжелой и наказаний, а то и беглые каторжники собираются в банды и живут разбоем купцов, не останавливаясь, иной раз, и перед нападением на русские деревушки и станицы. В Китае люди живут трудно и голодно, не могут прокормить себя и семью, вот у них и возникает необходимость устраивать бунты и бежать в разбойники.

Вспоминая, отец горячился, бурно жестикулировал, да и дед входил в азарт, и они, перебивая друг друга, рассказывали:

— Особенно массовое нашествие хунхузов в Приморскую область произошло в шестьдесят седьмом и шестьдесят восьмом годах. Привлеченные запахом наживы в наши края устремились тысячи и тысячи китайцев из южных провинций Маньчжурии. Но далеко не все они собирались заниматься честным трудом. Вдруг появилось огромное количество китайских разбойников, которые стали грабить и убивать мирное китайское и русское население. В Южно-Уссурийском крае наших войск тогда расквартировано было немного, да и те, главным образом, строили казармы, да обеспечивали себя продовольствием. Все это пришлось бросить и заняться охраной мирного населения. А когда летом шестьдесят седьмого года на острове Аскольд под Владивостоком обнаружили золото и открыли прииск, то туда массой хлынули китайцы из Маньчжурии. Золото добывали они самым примитивным способом, хищнически срывали вершки, и отправляли золото в Китай. Тогда для охраны острова и назначили шхуну «Алеут». В конце года, следуя из Николаевска в залив Посьета, шхуна зашла на остров, и команда обнаружила там большое количество хищников-китайцев. С большим трудом выдворили моряки с острова грабителей, а для предотвращения в будущем расхищения русских богатств военный губернатор Приморской области адмирал Казакевич приказал выставить в расположенной рядышком, на материке бухте Стрелок особый военный пост и усилить военный отряд в бухте Находка. Отец лично участвовал в тех боевых событиях, страшно этим гордился, досконально их знал и любил вспоминать.

— Китайским разбойникам это не понравилось, и они выпустили обращение ко всему китайскому населению объединяться в отряды и повсеместно нападать на русских, чтобы истребить их, и самим пользоваться богатствами края. Китайцы Сучанской долины было последовали их призыву, но военный отряд из двух рот и батареи горной артиллерии быстро навел там порядок. В апреле следующего, шестьдесят восьмого года шхуна «Алеут» вернулась к острову Аскольд, и опять моряки нашли там китайцев, велев им убираться вон. Но китайцы оказались вооружены и в перестрелке убили трех матросов, ранили офицера, доктора и восемь нижних чинов. Очень китайцы возгордились своим первым успехом и через день напали на военный пост в бухте Стрелок. Солдаты не ожидали от них такой дерзости, за что и поплатились, потеряв несколько человек. От бухты Стрелок хунхузы двинулись к деревушке Шкотово, напали на нее, жителей поубивали, а дома сожгли.

Китайцев и корейцев в крае жило очень много, занимались они вполне мирным трудом, людьми были приветливыми и работящими, никаких зверств от них дети не ожидали и поэтому с изумлением слушали отца. А дед кивал, подтверждая каждое его слово.

— Обрастая мелкими бандами хунхузов и насильно вовлекая в отряд мирных китайцев, они двинулись на большое село Никольское, как саранча заполнили его, разграбили и сожгли. Тогда Уссурийский край был объявлен на военном положении. По приказу военного губернатора из казаков верхних уссурийских станиц сформировали сводный отряд и доставили его по реке Сунгаче и через озеро Ханку в Камень-Рыболов. Мы их здесь уже давно ждали и, соединившись, и наметив план действий, форсированным маршем двинулись к селу Никольскому. У хунхузов была своя разведка, они вышли нам навстречу и завязали бой. Шесть часов шла оживленная перестрелка, а мы были молоды, кровь кипела, все рвались в драку… Командир крикнул добровольцев, нас набралось сорок человек, ну и ударили в штыки. Хунхузы, как и все разбойники, оказались трусливы, знала кошка, чье мясо съела, словом, они дрогнули и побежали. С нашей стороны в бою участвовали сто семьдесят пять человек, а хунхузов было более четырех сотен. У нас они убили одного казака, ранили офицера и барабанщика, а сами потеряли до пятидесяти человек. Еще дней десять прочесывали мы всю округу до моря, уничтожали мелкие банды хунхузов, а всех подозрительных удаляли с нашей территории…

После окончания гимназии во Владивостоке Иван Ивашников приехал домой, в станицу, надеясь за зиму подготовиться к поступлению в университет, да и отцу помочь в хозяйстве. Однажды, ранней весной это было, в их двор заехал станичный атаман, спрыгнул со своего конька, неторопливо поговорил с отцом и вышедшим во двор дедом о погодах, поинтересовался, когда они думают начинать распахивать южные склоны, с которых снег уже сошел, а потом велел Ивану собираться.

— Опять хунхузы пошаливать стали. Лет двадцать прошло, как мы их под Никольском распатронили, страх у них пропал… Днями отправляйся в путь. Доберешься до Имана и поступишь в распоряжение к начальнику участка подъесаулу Новицкому.

Видя недовольство отца, атаман, свирепея, твердо сказал:

— Завтра же. Коня не брать, служить будешь в Амурско-Уссурийской казачьей флотилии. Глядишь, на пароходе накатаешься, речником станешь… — пошутил атаман. Круто повернулся, шагнул к коньку, ногу в стремя и, уже в седле, повторил:

— Завтра же!

— Ишь, раскомандовался, — пробурчал вслед ему отец. Считая сына разбалованным городом и наукой, с этой весны собирался он приучать к нелегкому крестьянскому труду, хотя дед и твердил, что время упущено и толку все равно уже не будет.

— Кончил гимназию, пусть дальше учится. В Москву едет или Петербург, глядишь, лет через пять инженером-путейцем вернется, в нашу станичку чугунку проведет, на паровозе покатает, — частенько шутил он, как бы приучая отца к мысли, что уж если дал сыну образование в гимназии, не стреножь, отправляй учиться дальше. Отец же остро жалел землю, которой было с избытком, не было лишь сил обработать, а сдавать в аренду китайцам-корейцам, как делали многие, он не хотел, воспитанный кормиться своими руками.

Деда Иван очень любил. Это по его настоянию послали Ивана во Владивосток в гимназию. Крестьянской же работы Иван не чурался, но и чувствовал, что приходится ему напрягаться. Не то, что сверстники, у которых любое дело выходило как бы самим собой.

— Привычки нет, — отмечал дед, глядя, с каким усердием и старанием запрягал ли внук коня, шел за плугом или плотничал.

В Имане Ивана направили на строящийся пароход, где предстояло служить, до заморозков, пока река не станет. Прибыв в затон, от которого раздавался звонкий стук клепальных молотков, Иван нашел свой пароход и представился его капитану — крепко пожилому, бородатому, невысокому, с цепкими глазами человеку в шинели путейского инженера.

— Казак Иван Ивашников прибыл для прохождения службы.

— Иван Павлович Ювачев^{28}, — представился капитан в ответ, мягко улыбнулся, внимательно оглядел парня и задумчиво произнес: — Тезка, значит. Что же, рад познакомиться, надеюсь, не подведем друг друга…